Цикл

Бессмертный заклинатель - простой смертный - лукаво прикрывает лицо веером и смотрит с хитрым прищуром. Мол, насквозь тебя вижу, Лю-шиди, никуда ты от меня не денешься, пока сам не уйду. А Лю-шиди смотрит - смотрит-смотрит-смотрит - и понимает, что будет преследовать этого человека всю жизнь. Цинцю (а в голове эхом разносится "разве Цинцю?") не отводит взгляд, смотрит прямо в душу, прошибает насквозь и мир вертится-вертится-вертится, пока не превращается в сияющую кашу из листьев, зеленых всполохов и холодных пальцев. Цинцю (Цинцю?..) касается его сжатых до побелевших костяшек кулаков легко, пытаясь привлечь внимание, будто бы полностью им не завладел. А руки на самом деле теплые. У Цинцю всегда были холодные пальцы. - Лю-шиди, - хмурится он. - Лю-шиди. Мир кружится, земля вибрирует, и Лю-шиди не знает, что делать. Он смог бы с ясной головой броситься в бой, но с ясной головой смотреть в глаза этому человеку не получается. - Лю-шиди, посмотри на меня. Цингэ смотрит. Это отклонение ци? У него? Или у Шэнь Цинцю? Цингэ открывает рот, пытается произнести его имя и не может. Что-то не так. - Шэнь... - начинает он и закрывает рот. Даже в мыслях продолжение звучит неправильно. - Шэнь... Цинцю, я тебя с ученичества знаю. - Шиди Лю, помнишь тот день, когда мы с тобой впервые встретились? Цинцю, я же не дурак. Я все понимаю. - Шэнь... Воздух давит, дышать нечем (совсем нечем), будто бы невидимая и огромная сила давит на него кончиком пальца, расплющивая, растирая мертвым жучком по деревянному столу. И усмехается гадко и противно, с издевкой, прямо как Шэнь Цинцю (точно он), и на одно головокружительное мгновение он видит их - два лица, две фигуры, индентичные и сросшиеся, как неправильно родившиеся близнецы, и смеются, смеются... Зеленые всполохи - это чай, чайные листы кружатся по луже на полу, как сгустки крови, и чай - это кровь, и все вокруг щекочет ощущением опасности и неправильности, и хочется проснуться, очнуться, хочется вскочить и перевернуть стол, чтобы чай (чай?) расплескался по чистому полу уродливо и грязно. Листья закружатся и нарисуют ему предсказание. Мир перестанет крошиться? В его сне холодные стены пещеры крошат его кости в порошок. Он в ужасе, стены в ярости, человек перед ним, весь в крошеве чайных листьев, плачет и кричит, и холодные пальцы цепляются за него, и человек в зеленом тоже тонет в ужасе, и стены сжимаются, оставляя вместо чайной лужи океаны звезд. Звезды смотрят на него через глаза напротив, и Цингэ успокаивается. В этом звездном сиянии он всего лишь ведомый, и эта путеводная звезда ведет его через мысли, через сомнения, через сны. Только не отворачивайся от меня, молит он. Без этого света меня укутает безмолвная тьма. (Лю-шиди, это великая тайна) (Шиди, дай мне имя, назови меня, назови, и этот мир сломается) Он пытается снова и мир заикается. Бессмертный заклинатель - простой смертный - лукаво прикрывает лицо веером и смотрит с хитрым прищуром. Мол, насквозь тебя вижу, Лю-шиди, ты здесь застрял. Попался. Теплые руки касаются его собственных, сжимают чуть ощутимо, поглаживают побелевшие костяшки. Цингэ заикается. Цинцю улыбается.