Шлимазл

– Ури, Ури, Ури!.. Что случилось? Что случилось, Ури?! – Непредвиденная поломка связи… – Что произошло?! – Ничего особенного… На меня упала штанга. Послушным мальчиком он был всегда. А попробуй не стань им, когда у тебя – мамочка. Ты, славный малыш с обаятельной чуть кривозубой улыбкой, – для неё свет в окошке. Всех вокруг за тебя порвёт или хотя бы напугает своим напором крупнотелая и громкоголосая еврейская женщина. Но ты же не можешь не оправдать мамочкиных надежд – верно, милый? Тебе постоянно вбивают в ушастую кучерявую голову, что ты из приличной семьи, сыночка-солнышко, и ты же не станешь-таки вести себя, как какой-то там шлимазл. Хотя по сути ты тот самый шлимазл и есть – смешной придурок, хронический неудачник. Никогда такого не было, и вот опять… Разве не про тебя сказано? Таки да… Штанга, надо же! А всё потому что снова пытался спорить с шефом. Во сне. Только с Ури Левинсоном подобное может произойти, только с ним. Ни на кого другого штанги из школьных окон не падают. Вместе с длинноногими парнями в коротких спортивных шортиках, ага. Только парень-то – не тот, за которым шеф отправил его в СССР. Не тот, который отчаянно, до боли в сердце, необходим теперь самому Ури. Похожи они друг на друга, как две капли воды, но и без хвалёного прибора, притягивающего железки, ясно: не андроид это, а простой человеческий пацан. Такой же красавчик с золотистыми локонами, но нет у этого Сергея вдумчивой серьёзности во взгляде, по которой Ури узнаёт Электроника. Впрочем, сходу о том, что перед тобой робот, и не скажешь. Да, Эл не хохочет и не гримасничает, как его двойник, не может разозлиться или брезгливо сморщиться, но это не оттого, что он бесстрастен и холоден. Эмоции и чувства в нём просто пока не разбужены. Когда-нибудь кто-либо сделает это. Не здесь, не сейчас. Не Ури. Не с его «везением». Забыв о включённой связи, Ури бормочет себе под нос: – Вот это парень… – Ури, Ури! – гудит и булькает в наушниках повреждённого шлема голос шефа. – Какой парень, чем ты там, чёрт побери, занимаешься?! Не тем, чем хотелось бы, шеф… Ох, не тем… – Узнай, где у него кнопка! – Кнопка, кнопка… узнать бы, где он сам! Безэмоционален? Как же! Обиделся на своего двойника, который ни во что его не ставил, и удрал. Только такому ходячему несчастью, как Ури Левинсон, мог встретиться на жизненном пути обидчивый робот. Кто бы сомневался, ну… Бедному Ури совершенно не хочется выполнять нелепый приказ шефа. Приехать в Советский Союз, похитить у русского учёного уникального андроида и вывезти за границу, рискуя нарваться на КГБ… И всё это ради того, чтобы ограбить картинную галерею – бред какой! Да такой робот стоит дороже, чем все те картины вместе взятые, даже если его разобрать на запчасти. От последней мысли Ури делается как-то нехорошо. Или это последствия сотрясения мозга от удара штангой? У него после этого крыша либо совсем поехала, либо, наоборот, прочно села на место. Ему стало интересно жить в СССР, чёрт побери! Поначалу ведь его пугала эта страна с её суровым климатом и жестокими законами. Здесь нельзя было так просто пойти и купить автомобиль или квартиру, даже если у тебя достаточно денег. Для того, чтобы получить номер в отеле, пришлось состряпать справку, что он якобы является участником конгресса ударников коммунистического труда. И постоянно трястись: а вдруг шустрая толстушка-горничная окажется сотрудником КГБ и спросит с пристрастием, что или чем он там в своём родном Конотопе ударяет. Чёрт дёрнул его поехать сюда с фальшивым паспортом на имя советского гражданина Юрия Левина, а не с собственным, по туристической визе. К интуристам здесь отношение более уважительное, чем к своим заезжим провинциалам. Хотя от пристального внимания КГБ это бы не спасло, наверное. Ури напрягало то, что даже в столице нет ночных клубов. Совсем нет. Он зашёл как-то в здание, на дверях которого была вывеска «Клуб», а там старушки в расписных сарафанах пели под балалайку. Имелись танцевальные площадки под открытым небом, но там строгие юноши с красными повязками на рукавах могли сделать замечание за пронесённый тайком алкоголь или слишком, на их комсомольский взгляд, разнузданный танец. Его ещё на родине предупредили: в Союзе, если найдут в твоём кармане крохотный пакетик марихуаны или застукают тебя в постели с парнем, ты можешь загреметь в тюрьму на несколько долгих лет. Потому он и остерегался. Вёл себя, как паинька. Однажды только поддался искушению расслабиться, когда невзрачный мужичонка потянул его в подворотню за магазином, таинственным шёпотом предложив «сообразить на троих». Размечтался, дитя порока! С него стребовали бумажный рубль, плеснули в гранёный стакан треть бутылки тёплой русской водки, впихнули в качестве закуски плавленый сыр с символическим названием «Дружба» и долго грузили жалобами на тяжёлую и неказистую жизнь простых советских сантехника местного ЖЭКа и музыканта духового оркестра. Трубач, кстати, оказался симпатичный. Но – натурал. Или нет? Их, советских людей, вообще не поймёшь. Секса у них нет: не то что однополого – традиционного, даже в супружеских парах. А младенцев, похоже, находят в колхозе на бескрайних полях, усаженных кочанами капусты. – Может, тебе там понравилось? – ехидно предположил один из приспешников шефа. В какой-то мере он оказался прав. Понравилось. Возникла мысль выбросить к чертям на помойку шлем с булькающей радиосвязью и устроиться рабочим на завод. Остаться. А что? Жильё дадут, зарплата стабильно каждый месяц, еда дешёвая, если в простой столовке, а не в пафосном ресторане «Прага»… Остаться в СССР и таким образом быть, насколько это возможно, рядом с Элом. Нет, конечно, тех отношений, о которых Ури и мечтать не смел, не получится – здесь так не принято. Но можно же просто… дружить? Ходить в гости, играть в шахматы, обсуждать прочитанные романы братьев Стругацких, беседовать об искусстве. Может быть, иногда и «соображать на троих» – честно говоря, это был забавный опыт. Для прикрытия можно было бы жениться на скромной некрасивой старой деве, собрать в колхозных полях выводок здоровеньких капустных ребятишек, отдать их в ту же школу, где сейчас Сергей пытается не оплошать на выпускных экзаменах после феерического успеха временно подменявшего его Эла… Летом отправлять их в тёплый Крым, в пионерский лагерь. Только вот всеведущее КГБ непременно разузнает, кто такой на самом деле этот Юрий Левин, и отправится сам незаконный иммигрант Ури Левинсон в лагерь. Не в крымский и не в пионерский, разумеется. И подающий большие надежды молодой учёный Эл Громов вряд ли станет отвечать на многословные слезливые письма своего «друга». Ури Левинсон, как следует поразмыслив, тяжко вздыхает и смиренно подчиняется приказу шефа. Он же хороший мальчик, верно? Когда-то слушался мамочку, теперь вот – начальство. Кстати, мамочка до сих пор хвастает перед подругами, что её умненький Ури после окончания колледжа станет галеристом. Почти не ошибается, ведь дело жизни её сына связано с изобразительным искусством. Правда, есть один нюанс – он не продаёт картины, а ворует их. Да какая разница! «Мы будем нести искусство людям», – как любит повторять шеф. Ури не желает больше красть картины и совершенно не хочет похищать Эла. Но кто ж его спрашивает! Оказывается, иметь собственные принципы и уметь их отстаивать, несмотря ни на что, – один из признаков того, что называется «быть человеком». Чёрт побери, Эл со всей его холодной роботовостью гораздо ближе к этому, чем боязливый сынок еврейской мамочки. Неужели Ури никогда не станет человеком? Даже не попытается?.. Похищение проходит «на отлично», в итоге и попытавшийся помешать ему робопёс оказывается полезным элементом задуманной шефом авантюры. Юноша с собакой, исторический символ города – красиво! Ури удостаивается похвалы шефа, но это его нисколько не трогает. Побыв продолжительное время рядом с искренне верящим в торжество справедливости Элом, Ури проникается… нет, не громогласными идеями марксизма-ленинизма, но… каким-то добрым началом, что ли. В момент ограбления он тоскливо морщится под железной маской авангардной скульптуры, принимая в тубус варварски вырезанные из рам старинные полотна. Это ведь в самом деле шедевры мировой живописи – ему ли не знать! Он же помнит их по слайдам, которые показывали им, зелёным студентам, на первом курсе искусствоведческого колледжа. Маленькая пухлощёкая девочка, задремавшая над книгой. Пейзаж с синеватыми горными хребтами на фоне предрассветного бледно-розового неба. Другое изображение природы – с одиноким деревом посреди широкого поля и луной, золотом сияющей в густой ночи. Голландский натюрморт с горою фруктов и сочным запечённым окороком на блюде. Кубофутуристическая живопись с геометрически выверенной красно-чёрной рыбой и угловатыми картофелинами по краям. Парадный портрет королевы в мехах и жемчугах. Разные жанры, разные стили, разные века – всё это объединено только талантом творцов этих дивных произведений и… их высокой стоимостью. Эл прав, в самом деле нечестно забирать всё это их музея и отдавать за шуршащие бумажки в жадные ручонки очумевших от власти и денег частных коллекционеров. Ури срывается. Ури ввязывается в драку со своими же подельниками – один против всех. Эл тем временем, сумев наладить канал связи с советским профессором и своими друзьями и следуя их подсказкам, закрепляет вырванные из лап грабителей картины в громадном барабане на башенных часах, искусно мастерит из флюгера летательный аппарат и вместе с верным робопсом отправляется обратно в СССР. Ури кусает до крови губы шатающимися после мордобоя передними зубами и начинает выть – не от телесной, а от душевной боли. Оттого, что успел шепнуть Элу те три самых важных слова, а тот то ли не расслышал, то ли не понял, то ли не счёл нужным ответить что-либо. Впрочем, такое ведь не говорится второпях, да? Ему остаётся лишь надеяться, что железный парень сумеет добраться до своих, и его не засекут пограничные радары. Потому что кто знает, как отнесётся КГБ к шастающим налегке через государственную границу туда-обратно беглым несовершеннолетним андроидам. Когда всё это показывают по новостному телеканалу в криминальной хронике, Ури рыдает. Мамочка недоумевает, кто же мог так сильно расстроить её драгоценного сыночку, и грозится, что этот наглый поц будет иметь жалкий вид, когда она самолично его поймает и собственноручно пообрывает обидчику всё лишнее, и это будут не только уши. Мамочка даже не подозревает, что её сын в этот момент испытывает очищающие страдания, которые, возможно, помогут ему стать человеком. …Проходит год, и Ури Левинсон, не без помощи влиятельной мамочки распрощавшийся с преступным прошлым, в составе обслуживающего персонала спортивной делегации своей страны прибывает в СССР на Олимпиаду-80. В толпе на центральном стадионе имени Ленина его с силой хлопают по спине и орут прямо в ухо: – Здорово, Юрец! Он узнаёт одного из бывших школьников – грубоватого здоровяка Макара Гусева. За его спиной маячит… Неужели незабываемый Эл? Нет, всего лишь Сергей Сыроежкин. Парни – студенты физкультурного института, комсомольцы, члены клуба интернациональной дружбы. Да, с клубами в Советском Союзе определённо что-то не так. Обрадованные встречей, они утаскивают Ури интернационально дружить на квартиру к Сыроежкину, родители которого так удачно отбыли на дачу. Правда, полноценно «сообразить на троих» не удаётся, потому что в кухню врываются Серёгина невеста Майя со своей темноволосой подружкой. Как её? Кукушкина, кажется. Ури дарит девушкам по упаковке нейлоновых колготок, и те визжат от восторга, потому что это, оказывается, весьма ценный презент – «дефицит». По тарелкам раскладывают слишком калорийное для салата традиционное русское блюдо с французским названием оливье и тушёный картофель с мясом, но даже при обильной закуске всё равно все упиваются в хлам, безбожно смешивая привезённый заморским гостем джин, чистую, как слеза, водку, плодово-ягодное вино местного разлива и фирменный самогон, произведённый бабушкой Макара. Кукушкина липнет к Ури, но вскоре, убедившись, что иностранец на её приставания реагирует вяло, переключается на Гусева. После небольшого затишья хлопает входная дверь, и в компании возникает некое оживление. Ури сначала думает, что он перебрал, и у него двоится в глазах. Но нет! Это на самом деле Эл. Настоящий! Ясноглазый андроид под напором Макара, уверяющего, что тот как опоздавший обязан выпить «штрафную», не морщась, проглатывает залпом стакан сорокоградусной. От закуски отказывается, проговорив с серьёзным видом: – Мне не обязательно. И смотрит в упор на Ури. И… улыбается ему, чёрт побери! Ури боялся, что Громов его и не вспомнит. И ещё больше переживал, что окажется отвергнутым. Надо же было такое сказать на прощанье тому, кто воспитан в высокоморальных советских традициях. Но нет – всё хорошо. Всё слишком хорошо. Две парочки перемещаются в комнату, где мурлычет катушечный магнитофон, а Эл, вот ведь парень без комплексов, присаживается к Ури на колени, как это недавно пыталась сделать Кукушкина. Эл – не какая-нибудь там Кукушкина, Ури это чувствует отлично, когда целует его в приоткрытые губы и в своих узких джинсах обнаруживает тесноту и болезненное напряжение… – Извини, я не могу приехать к тебе, – шепчет Громов. – Почему? – Я участвую в эксперименте, который курирует Министерство обороны, и… в общем, у нас это называется «невыездной». Жаль. Он-то надеялся удивить Эла походом в ночной клуб, в одно из тех заведений, где вид двух обжимающихся парней не вызовет неприязни у посетителей. – Но ты можешь остаться жить в нашей стране, – радостно предлагает молодой учёный. – И… на каких правах? – недоумевает Ури. – Оформишь фиктивный брак. – С Кукушкиной? – Левинсон недоверчиво косится через стекло кухонной двери на девушку, обнимающуюся в прихожей с Макаром. – С Марией, ассистенткой профессора. Конечно, она постарше тебя. Но это же неважно, верно? – Эл, а почему ты думаешь, что Мария согласится на такую авантюру? – сомневается Ури. – Она же не отказала мне, когда я попросил её присмотреть за Рэсси. И тут Ури Левинсон задыхается от нахлынувшей на него обиды. Вот так, значит! Его низвели до уровня домашнего питомца. Собственно, а чего он хотел, разве не ту же роль исполнял, прислуживая шефу? Делай, что приказано, не имей своего мнения… Ничего не поменялось, он всё тот же придурковатый неудачник, шлимазл… – Ты обиделся? – расстроенным тоном произносит Эл. – Но я же пошутил. Пошутил, серьёзно? У андроида есть чувство юмора? Совсем очеловечился, общаясь с этими… комсомольцами. – Что именно из сказанного тобой – шутка? – уточняет Ури. Может, и впрямь он что-то не так понял. Языковой барьер, чтоб его! – То, что я сравнил тебя с Рэсси, конечно. Собака мой четвероногий друг, а ты… Ты для меня больше, чем друг, Ури. – Правда? – недоверчиво переспрашивает он. – Я не могу солгать, ты же знаешь, свет мой. – Как ты меня назвал? – Так переводится твоё имя с древнееврейского языка на русский. Ури означает – свет мой. Я узнавал специально. – Зачем… узнавал? – всё ещё не понимает Левинсон. – Мне хотелось как можно больше знать о тебе. Все вокруг уверены, что андроиды не способны испытывать чувства. А я благодаря тебе научился. И это не только чувство юмора. Тогда, в музее, когда мы расставались, ты сказал, что любишь меня. Так вот – я тоже… У Ури снова перехватывает дыхание – теперь уже от несомненного счастья. Ему отчаянно приятно знать, что он свет теперь не только для родной мамочки, но и для этого замечательного парня. – На досуге я занимался аналитикой, – продолжает неторопливо Эл. – Так вот, я рассчитал: с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента государственный строй в нашей стране изменится, и уголовную статью за гомосексуализм отменят. А в вашей так и вообще разрешат однополые браки! Правда, это произойдёт не раньше, чем через десять-пятнадцать лет. Но мы ведь дождёмся? – Ты… собираешься быть рядом со мной… десять-пятнадцать лет? – хрипло выдыхает Ури. Для него это вечность. – Конечно, – убеждённо кивает Громов. – Я даже готов познакомиться с твоей мамой. Ури Левинсон не уверен, будет ли готова к такому повороту событий сама его мамочка, но… наверное, ей придётся с этим считаться. Ведь её сын – научившийся отстаивать своё мнение, свои принципы и свои чувства человек. Человек! А не какой-то там шлимазл…