Демон со звёзд

I       Всю свою жизнь я с особой трогательной заботой относился к предметам старины, в завидном количестве хранившимся в доме моих родителей будь то старые, покрытые пылью, обветшалые со временем книги или же старинные полотна; судя по всему, относившиеся к началу восемнадцатого века, которых насчитывалось с десяток ещё только в кабинете моего отца. Я испытывал настоящее благоговение, когда мои пальцы в очередной раз касались уже потрескавшихся со временем картин, на которых изображались, в основном, самого причудливого вида создания — огромные хтонические твари, извивавшиеся своими щупальцами, возвышаясь над густыми, тёмными лесами и заснеженными хребтами; с чьих бесчисленных отвратительных пастей то и дело свисали какие-то сгустки, а их глубоко посаженные злые глаза, казалось, глядели мне в самую душу.       До сих пор не знаю, как мне удалось сохранить душевное здоровье, проведя всё своё детство и юность среди отвратительнейших проявлений искусства, ведь помимо картин в наших коридорах хватало статуй ещё и отвратительных горгулий; а на пилястрах и колоннах, оставшихся ещё со времен моих далеких предков, угадывались очертания все тех же богомерзких тварей. Ещё в раннем детстве я увлёкся искусством, и часами проводил своё время, изучая работы старинных мастеров. Я весьма преуспел в этом деле, и мне не составило особого труда занести в свой блокнот краткие описания картин многих известных художников, хранившиеся в нашем доме. Но, однако, я всё ещё не смог выяснить, кто же был автором тех скверных полотен. На мои вопросы отец лишь пожимал плечами — эти, как и все другие картины, перешли ему в наследство от его отца; а его отцу — от его отца и так далее. По правде говоря, я… Теперь уже даже не был уверен в том, что картины принадлежали к началу восемнадцатого века. Более того, из-за отсутствия имени автора или авторов — так как стиль работ сильно разнился от полотна к полотну —, или даже примерной истории происхождения картин, я сильно затруднялся — к какой эпохе их отнести. По началу я решил было, что материалом работы было масло… При детальном рассмотрении моя теория подтвердилась лишь у шести-семи картин. Всё остальное же было написано каким-то другим, либо более редкой и незнакомой мне краской, либо это вообще было индивидуальное изобретение художника. Но это ничуть не помогло в моих изысканиях, а скорее даже наоборот — лишь усложнило их. Теперь я мог лишь предположить время, когда эти картины были написаны, но где, кем, и когда — точно сказать уже не мог. Меня самого до сих пор удивляет тот факт, что я интересовался лишь технической частью, принимая содержание полотен как данность. Однако сейчас, будучи уже крепким, взрослым мужчиной, уважаемым профессором — я понимал, что упустил не менее важную деталь… Когда я составлял описание этих работ в своём дневнике, я лишь вскользь упоминал о том, что художник либо визуализировал какие-то легенды, либо же попросту был душевно болен. Но это всё больше убеждало меня в том, что мои предки были большими любителями подобного мистицизма: картины, скульптуры, книги — все они содержались в нашем поместье, и собирались веками из самых разных уголков мира; а порой, мне и страшно было даже думать о том, из каких мест были извлечены те или иные предметы, и какие вековые тайны о нечеловеческих деяниях они в себе несли.       Я до сих пор помню тот холод и оцепенение, окутавшие меня, когда я, будучи маленьким ребёнком, стоял в полумраке нашей семейной библиотеки, перелистывая страницу за страницей старинного тома; страницы которого время от времени оказывались написанными на неизвестном мне языке, напоминавшем дикую смесь арабских и европейских языков, а в нескольких абзацах даже мелькали руны. Из того, что я понял — это был какой-то научный трактат. Мне очень тяжело было понять текст — эта книга была уже наполовину изжита. Но в ней без проблем можно было прочесть обрывки статей о каких-то живых организмах-бактериях, грибах, некоторых земноводных. Обычная исследовательская работа, мало чем отличающаяся от любых других книг такого рода. Но позже текст резко менялся, и разобрать язык я уже не мог, а всё что и мог — было уже о каких-то непонятных мне формах жизни, напоминавших не то те же грибы, не то разумных существ, не то очередной бред сумасшедшего. И таких книг здесь были десятки, если не сотни, и на подобную мерзость мог наткнуться любой желающий, посетивший нашу семейную библиотеку. Но, по правде говоря, отец мой был человеком образованным, и подобные писания хранились здесь исключительно из исторического и эстетического интереса. Среди наших книжных полок все так же легко находились не только настоящие научные работы, но и собрания сочинений многих известных писателей.       И даже спустя почти двадцать лет, как я покинул наш семейный особняк, мои воспоминания не раз возвращались к этим коридорам, слабо освещёнными красноватым свечением, в которых мне (в своём юном возрасте) постоянного мерещились чьи-то лица. На все мои вопросы о происхождении в нашем доме этих произведений искусства — как их можно было назвать, без труда разглядев в этих отвратительных по сюжету работах, насколько талантлив был их автор — мой отец отвечал мне одно и то же. Но я до сих пор не понимал, по какой же причине моя семья так и не продала все те картины и странного вида писания? До сих пор я не сомневался в том, что за них можно было выручить бы неплохие деньги, так как любителей подобного жанра сейчас был неимоверное количество: от частных покупателей, желающих украсить ими своё жилище, до каких-либо государственных заведений, тематически связанных с мрачным искусством.       И каково же было моё удивление, когда мне пришлось узнать от моего верного товарища — друга семьи, по совместительству очень известного в наших кругах юриста и просто хорошего человека о том, что для моего полноправного вступления в наследство у моего отца было ещё несколько пунктов. Я сидел в своём кабинете, перелистывая страницу за страницей новой научной публикации, в которой раскрывались интересные мне темы… Несмотря на то, что сфера моих исследований на данный момент сильно отличилась — я работал над новыми автомобильными двигателями, но мои исследования все ещё выходили за пределы этого. В статье очень подробно рассказывался математический взгляд на высшие измерения: автор подробнейшим образом описывал тессеракты, гиперкубы и проводил аналогию между трёхмерным и четырехмерным пространством.       Отложив бумаги на дальний край стола, я внимательно оглядел своего посетителя. Мистер Стивенсон был человеком высоким, стройным и очень красивым, что было особенно удивительно, когда вы узнаете, что его возраст уже давно перевалил за пятьдесят, но внешне мой друг выглядел гораздо моложе. Это был человек серьёзный и прямолинейный, никогда не увлекавшийся мистикой и паранормальным, со скептицизмом относясь к тому, что в своё время вызвало большой интерес у меня. Мой посетитель резким движением отодвинул тяжелый дубовый стул напротив моего стола и, усевшись, пронзил меня пронзительным взглядом своих зелёных глаз. Спешно протянув мне руку, я заметил, как дрожали его запястья, а взгляд судорожно метался по всем углам комнаты. — Можно закурить? — поинтересовался Стивенсон, чисто из вежливости — он прекрасно знал, что я и сам курю, а значит никакого раздражения у меня бы не вызвал. Не дождавшись моего ответа, он резко засунул руку в карман, в котором зазвенела какая-то мелочь. Не найдя желаемого, мужчина махнул рукой и снова пронзил меня взглядом. Я не раз отмечал, что радужка у него была особенно яркого цвета, словно бы это были кошачьи глаза, как и у моего покойного деда. К сожалению, самому мне не посчастливилось стать обладателем такой природной награды — мои глаза были светловато карие. Стивенсон был человеком несомненно привлекательной наружности, в сочетании с безупречным вкусом в одежде, как одевались, пожалуй, скорее педантичные британские джентльмены, а не суетливые бостонские юристы.  — Послушай, Осборн, помнишь мы говорили о завещании? — Стивенсон порылся в своём кожаном портфеле, доставая оттуда пожелтевшую от времени папку: — Я уже говорил ранее, что твой отец оставил некоторые пункты, лишь при исполнении которых ты можешь вступить в полноправное наследство. Так вот, эти тезисы (как он заверил), выдвинул не он, а твой дед, и самолично он не видит никакой прямой необходимости к их исполнению, разве что лишь их сентиментальности, — мой друг нахмурился, — а твой отец был сентиментален, уж поверь.  — Ну? — я наклонился, опершись локтями о стол, с интересом наблюдая за своим товарищем, который, видимо, хотел было поскорее закончить со всем этим. Неудивительно: наверняка, у него очень много дел в городе. — Твой отец (а вернее — дед) хотел, чтобы ты сохранил часть унаследованных предметов искусства и весь антиквариат… Все они описаны в дополнении к завещанию — со остальными можешь делать, что захочешь. У тебя вроде были проблемы с деньгами?.. Так вот, это твой шанс поправить свои дела. Однако, как ты уже понял, те — другие семейные реликвии — должны остаться при любых обстоятельствах. Ты можешь продать дом, можешь сделать с ним все, что хочешь, но указанное в списке должно остаться в семье Осборн «до скончания веков» — Стивенсон потряс перед моим лицом одной из бумаг. — Это прямая цитата. Уж не знаю, что такого хранится в твоём доме, но, судя по всему, это имеет большую ценность.       Я откинулся на спинку кресла. В голову вновь пришли образы увиденного мною с детства. Раз мой дед заговорил о сохранении семейных ценностей, наверняка речь шла о том, что авторами загадочных томов, древних полотен и потрескавшихся богомерзких статуй являлись мои предки, ибо иных причин такой нежности по отношению ко всему этому (на фоне безразличия к другим работам) я не вижу. Хоть я и не видел ещё лист, составленный моим отцом, я почти уверен, о каких коллекциях идёт речь. В принципе, я не сомневался, что в моих венах течёт кровь великих творцов и исследователей. Я всегда знал, что моя семья, собирая такую обширную коллекцию и обладая таким утонченным вкусом, не могла не быть глубоко увлечённой во всю эту просветительскую среду. Дед мой был известным в своё время химиком и поэтом, мой двоюродный дядя был художником-пейзажистом, бабушка — талантливым математиком, и так можно продолжать до бесконечности… Разве что мои родители не особо в этом отличились, но я никогда их в этом не винил. Я родился в непростое для нашей семьи время, когда деньги семьи быстро иссякли из-за кризиса, да и мои родственники явно не экономили на разного рода предметах старины. Хотя отец и сказал мне, что виной нашего обнищания стало печальное стечение обстоятельств, я был уверен, что он что-то недоговаривает… У нашей семьи не осталось денег на счёте, но зато остался огромный особняк, полный мерзких картин.       — Хорошо, — хрипло ответив я, потянувшись через весь стол за ручкой, пока Стивенсон раскладывал передо мной листы для подписей. II       После заверения завещания я стал полноправным владельцем нашего семейного особняка, не нёсшего в себе уже никакой ценности, кроме исторической. Выкрав один выходной, с самого раннего утра я начал собираться в дорогу. Ехать предстояло чуть ли не через весь штат, поэтому, поспешно упаковав всё самое необходимое, я отправился в путь. По моим приблизительным оценкам дорога займёт — примерно — часов пять езды, а значит, выехав в шесть утра при лучших обстоятельствах, я приеду не раньше полудня. Я не собирался переезжать в это место. Я лишь соберу всё то, что можно продать, а что продавать мне… «Запрещено»… Я сразу же перевезу сюда. Так что, я надеялся, что мое маленькое путешествие займёт около двух—трёх дней… Увы, всё сложилось не в мою пользу. Местность была мне совершенно незнакома, даже по памяти, оттого мне пришлось останавливаться чуть ли у каждой фермы, чтобы узнать направление. Несколько раз заблудившись, я наконец нашёл его. Это дом был таким же большим, как и в моих детских воспоминаниях, и, несмотря на окружающую разруху и запущенность (это я понял, когда осознал, что проехать по заросшей бурьяном и травой дорожке — почти не реально), выглядел очень хорошо. В конечном счёте, оказался у ворот я лишь ближе к вечеру. Это было не очень хорошо продуктов я никаких не взял, надеясь сходить в магазин в местной деревне. А значит к тому моменту когда я перенесу все свои скромные пожитки и навещу местное поселение солнце уже совсем уйдёт за горизонт, а значит… Сегодня я уже вряд ли успею перенести хотя бы часть картин в машину. В эти выходные я решил отвезти лишь то, что продам местным музеям и педантичным коллекционерам — как я и ожидал, этого всего была меньшая часть.       Припарковав свой старенький «Форд», я поспешно вылез и неуклюже заковылял по дороге к дверям. На удивление, дверь открылась легко, хотя я и был уверен, что замки давно проржавели. Дом встретил меня запахом дерева, лака, пыли и чем-то ещё, не совсем понятным мне, но это был очень приятный аромат, отдаленно напоминавший запах в старинных церквях. От дома вообще веяло стариной. Но, несмотря на всю его древность, как я уже и сказал, он отнюдь не был ветхим: в нём было электричество и все стандартные бытовые условия, которые были у меня в городе. Я зажёг свет, отчего на меня вновь накатило непонятное ощущение — чувство чего-то родного и давно забытого… Я вспоминал себя, своих родителей, своего деда… Не знаю, почему, но мне на миг даже захотелось переехать сюда навсегда и соединиться с этим местом и его историей навеки. Я быстро перенёс свои чемоданы, оглядывая просторный холл, уставленный дубовой мебелью, и опять же — в каждом углу глазу было бы за что зацепиться: то были скульптуры, как, например, две огромные чёрные фигуры рогатых непонятных мне безликих людей у входа; то какие-то часы с тремя циферблатами, которые показывали что угодно, но точно не время; то вазы и склянки, а на главной стене висел портрет моего деда. Черты его лица хоть и стёрлись из моей памяти, но я узнал его: немолодой мужчина с густыми, рыжими, кудрявыми волосами, бледной кожей. Его острые черты лица притягивали взгляд, и хоть на портрете он был ещё не в возрасте, я был почти уверен, что он однозначно был ещё более красив в молодости. Пронзительные, зелёные глаза моего деда вновь напомнили мне о моем верном товарище. Я подошёл ближе к портрету, внимательно изучая все новые и новые детали. Наконец, я понял, что необычная внешность моего деда напоминала мне истории о ведьмах. Сам, увы, ничем особо я не выделился: мой отец не унаследовал тех рыжих волос и зелёных глаз. Но однако все преподаватели, поражавшиеся моим талантам, не раз говорили мне, что если и не внешне, то мозгами я точно пошёл в своих великих предков.       Кинув на стул свою дорожную сумку и вынув из неё кошелёк, я направился к машине, чтобы заехать в деревню. Стемнело быстро. Однако теперь же мне не составило большего труда найти одну из лавок, которая ещё не закралась. Выдав заказ пожилому мужчине, я принялся ждать, когда его подручный соберёт мне десяток яиц и достанет банку кофе. — Вы новенький здесь, верно? — хриплым голосом промолвил мужчина, пересчитывая доллары, протянутые мною. — Совершенно верно! Я приехал сюда буквально на выходные. Знаете, меня зовут Чарльз Осборн, я приехал сюда, так как вступил в законное наследство того дома на холме. — я махнул в сторону особняка, который уже скрыл вечерний туман. Мужчина, внешность которого чем-то напомнила мне внешность моряка хрипло засмеялся: — Вам повезло, что Вы сказали это именно в наше время. Вы, понятное дело, того ещё не застали, но во времена Вашего деда — Вас могли бы уже прогнать метлой, назвав чёртовым отродьем. — «Чёртовым отродьем»? —я улыбнулся, потянувшись за пакетом, который передал мне мальчонка: — Не уж то ли мои предки сжигались на кострах за призывы чертей на болотах? — В моей голове вновь пронеслась мысль о том, что не ранее, чем час назад, я сам сравнил своего деда с салемскими ведьмами. Мой собеседник чуть улыбнулся: — Да не в этом дело, сынок… Никто, на самом деле, не боялся твоих предков — скорее завидовали или восхищались. Хотя, по большей части, любили. Так уж повелось, что в семье твоей почти каждая собака могла надрать зад любому академику или столичному художнику. Уж талантливые до жути, черти. До сих пор помню, как говорили о той Сицилии Мэйсон, твоей кузине — помнишь её?.. Наверное, нет: она младше тебя на семь лет, но говорили, что она там какое-то решение каких-то там уравнений вывела — ух слухов-то было! Как кто из городских спросит наших о твоей семейке, та сразу у всех язык развязывается и наперебой хвалят: видать, гордятся, что такие таланты в нашем захолустье живут. Да только часть-то и считает, что на деле ведьмы и колдуны они. Да и ты-то, наверняка заучка какой, не так ли? А, ну или рисовака. Художников в вашей семейке не меньше, чем академиков… Одну чертовщину рисуют, ей-богу. —Да, Вы правы: я исследовать из Мискатоникского университета — слышали наверняка о таком? В позапрошлом году выпустил свою статью — её напечатали во многих журналах. — мои ноги слегка подкосились от эмоционального возбуждения. Я не стал в подробностях рассказывать о сути моих научных изысканий, ведь вряд ли простой деревенский мужик поймёт меня, а вероятнее всего — поднимет насмех. Да и достаточно сильно похолодало, и я с трудом боролся с навалившейся на меня сонливостью, хотя я и был приятно удивлён такой славой своей семьи. —То-то оно, — закряхтел мужик, — да только знаю я ваших — хорошие, черти… В плане… Серьёзно: людей не травят, никого в жертву не приносили… Общался лично с твоим дедом и отцом — приятные ребята. Да только кошек держали, кошмар!.. Вечно одни кошки. А ты это, парень… Пошёл бы скорее. Вон, дождь занимается. Я улыбнулся на прощание лавочнику и его помощнику и направился к машине. И вправду, вдали, за холмами начинал греметь гром. В принципе я не был против. Я всегда любил холод и дожди. III       Природа взбушевалась до такой степени, что, казалось, будто бы сама мать природа воспротивилась чему-то. Мне было немного тревожно, но, вероятнее всего, это было оттого, что мне пришлось ехать по пустынной сельской дороге в разгар только начинавшего набирать обороты урагана. О, как же я не прогадал с тем, что занёс все свои вещи сразу по приезду! Иначе бы пришлось вытаскивать чемодан за чемоданом и помокнуть до нитки, ведь я был невероятно рассеян, и понятия не имел, где и в какой сумке у меня лежали постельное белье, зубная щетка, чистая одежда — словом, все предметы первой необходимости.       С трудом заехав в обширный дворик, я, схватив пакет и напялив шляпу (наивно надеясь, что она спасёт меня от гнева природы), кинулся к крыльцу. Доставая ключи, я замешкался: было очень тяжело всунуть намокший и скользкий предмет в замочную скважину. И всё это время, пока я тщетно пытался вставить ключ, меня не покидало ощущение, что на меня кто-то пристально смотрит… Но что самое главное — это было не чувство тревоги, ужаса или холодка по коже, нет… Я ощущал себя вполне комфортно, что внутри, что и вне дома… Это чувство можно было бы описать, как нечто похожее на то, что сзади вас стоят человек или несколько — вы просто знаете, что там кто-то есть, но это не заставляет вас тревожиться. Наконец, ручка двери поддалась, и, оставив пакет у столика, я наконец сбросил с себя промокшее насквозь пальто. Дома было тепло, чему я сразу придал значение. На улице было достаточно прохладно для начала мая, а из-за дождя стало ещё холоднее. Наверняка здесь было отопление, но насколько мне было известно, в отличие от электричества и водоснабжения, тепло здесь было отключено: во-первых из-за условно тёплого времени года, и во-вторых по причине долгого запустения дом был лишён всех этих благ. Разве что только первые два провели буквально к моему приезду, по очевидной причине… Но я был почти уверен: не знай, что я тут один, я бы решил, что кто-то растопил камин на первом этаже… Однако тот был совершенно пуст, как и весь дом. Из-за тяжёлого дня у меня не было сил на дальнейшее разглядывание интерьера. Едва собравшись с силами и убрав покупки на кухню, я поднялся по старой скрипучей лестнице в свою комнату, что когда-то раньше была моей детской. В ней, как ни странно, было ещё теплее. Не жарко, а именно комфортно — примерно так, как и должно быть. Разве что я не заметил подобного в других частях комнаты. Я разулся и переоделся, как обратил внимание на нечто новое для себя-я был в абсолютной темноте, но не испытывал ни малейшего страха. Повторюсь, я был один… В огромном пустом доме на отшибе, где не ступала нога человека несколько лет… Ну и где все ваши истории о вурдалаках и приведениях?.. Ни разу! Ничего такого! Я чувствовал себя так уютно, как, пожалуй, не чувствовал себя ещё нигде в Бостоне. Ещё с раннего детства у меня сложилась привычка читать перед сном. Наверное, это было из-за того, что будучи скромным и застенчивым ребёнком я не мог заводить друзей с той же лёгкостью, что и мои сверстники — оттого мне было легче от погружения в выдуманные истории… И на этот раз я не изменил себе: устроившись в тёплой постели, под шум дождя я решил внимательно перелистать наш семейный альбом… Однако сил у меня уже не хватало, отчего я отложил идею до завтрашнего вечера. Но что было абсолютно точно, так это то, что я хорошо помнил портреты своих предков, висевшие в многочисленных коридорах. И чем древнее они были, тем больше обладателей рыжих волос я среди них находил. В одно время меня даже посещала мысль, что мои далекие предки заботились о чём-то вроде чистоты крови, и вступали в брак с такими же рыжими людьми. Возможно, это и имело место быть, ибо чем ближе к современности, тем большее разнообразие оттенков волос я мог наблюдать. К примеру, после моей пра-пра-прабабушки обладателем огненной шевелюры был лишь мой дед, несмотря на многочисленных кузенов, дядь и теть. С этой мыслью и провалился в сон.       Я проснулся рано, наверное было около семи утра. Голова немного болела, наверное из-за погоды, ибо тучи так и не развеялись. Я не мог вспомнить то, что мне снилось, хотя я и знал, что там было что-то интересное. Сколько я себя помню, у меня никогда не было проблем с фантазией, и свои сны я часто пытался перенести в рассказы… Да разве что выходило довольно посредственно, из-за чего ещё в юности я забросил свои писательские подвижки. Но этой ночью мне снилось нечто особенное, побуждавшее в моей душе чувство трепыхания. Каждый мой сон вызывал во мне свой эмоциональный спектр, который я не мог так легко объяснить, как бы не старался… И сегодняшний не был исключением. Я запомнил лишь урывки. Я помнил лица многих людей — сотен, тысяч… Я помнил обрывки каких-то фраз и песен… И да, что самое главное: в один момент в своём сне я ощутил невероятный жар, как от печки, а всё вокруг зарделось ярким пламенем. Я спустился на кухню намереваясь пожарить себе яичницы с беконом и заварить кофе — это должно было унять нарастающую головную боль… Хотя бы на время. Примерно в тот же момент, как я наливал в кружку горячий напиток, я заметил, что солнце пробивается сквозь моё окно. Обрадовавшись неожиданному просветлению, я прямо с кружкой в руках направился на веранду. После дождя стоял невероятно прекрасный свежий аромат. В такие моменты хотелось жить и творить, как никогда раньше. Мать всегда говорила, что страсть к познанию и творчеству текла в жилах каждого члена семьи Осборн. Именно она говорила что мои сны — это издержки моих талантов. Когда я стоял, подставив щеку лёгкому весеннему ветерку, мой взгляд упал на человека, стоявшего поодаль у моего забора. Он стоял, деловито опершись об мою калитку и склонив голову, как мне показалось, слегка улыбавшись, однако из-за расстояния я не мог сказать точно… Возможно, он лишь щурился от солнца. Оставив чашку на столике, я решил встретить гостя. Возможно, он ещё подумает, что я вор или ещё что в таком роде. Мужчина был явно на из деревенских: он был одет в идеально выглаженную белую рубашку и коричневую жилетку. Он стоял, элегантно присунув руку в карман и оттопырив один палец — такая привычка явно выдавала в нём городского пижона. Впрочем, как и его выглаженные брюки и идеально чистые ботинки — явно не для работы. Мужчина взглянул зачем-то на часы, потом снова на приближающегося меня. Он был высокий (наверное, даже выше меня), худощавый, но не тощий. Хотя, в первую очередь меня привлекли его уложенные, модно подстриженные, блестящие от восходящего солнца, словно пламя, прекрасные рыжие волосы. В моей голове пронеслась мысль: уж не было ли у моей семьи ещё каких родственников, также претендующих на наследство? И что, если этот человек — не случайный гость, а приехал сюда с той же целью, что и я? Моя спина покрылась холодным потом. Нет… Завещание заверено у нотариуса… Даже если и у меня были какие ещё родственники, сверстники — в завещании было четко указано моё имя.       Как только я приблизился на достаточное расстояние, мужчина улыбнулся и протянул мне руку: — Доброе утро! — он сверкнул обворожительной белозубой улыбкой, в то время как я лишь вымученно улыбнулся: — Моё имя Астор Ротенберг, и я сын местного банкира; — мужчина указал в сторону города, находившегося в нескольких милях отсюда, — я здесь, чтобы навестить свою прабабушку, и увидел свет в Вашем доме ещё вчера. Говорят, здесь живут ведьмы, не так ли? — мужчина игриво мне подмигнул. Говорил он быстро, отчего речь выглядела несколько заученной, хотя он и пытался вести себя непринужденно. Я бы не дал мистеру Ротенбергу больше тридцати, хотя мне и казалось, что выглядел он младше. — Моё имя — Чарльз Осборн, и Вы ошиблись: ведьм здесь триста лет как нет, а есть только я — неудачливый наследник огромной коллекции разного старья. — я протянул руку для знакомства, заметно успокоившись, как только понял, что гость не несёт с собой никакой угрозы. Он резким движением пожал мне руку… Как я заметил, его глаза, которые издалека мне показались ярко красными, на самом деле были такими же глубокими, карими, как и мои. Этот эффект мне был знаком: многие мои друзья часто упрекали меня в ношении контактных линз, из-за того, что на закатном или рассветном солнце моя радужка казалась ярко алого цвета. Мужчина вновь внимательно оглядел меня. — Так, говорите, приехали сюда за наследством, да? А что за наследство? Можно взглянуть? — если внешне мой посетитель ещё походил на взрослого мужчину, то его пылкость явно выдавала в нем ещё совсем юношу. — Можно, я думаю… Всё равно ничего по-настоящему ценного сейчас Вы там не найдёте. Сегодня—завтра я вынесу часть картин, что пойдёт на продажу, а после чего другая часто отправится со мной — в Бостон. — В Бостон? — глаза мистера Ротенберга широко раскрылись. — Вы что, не останетесь здесь? — Не думаю. Всё-таки по натуре я — городской житель. Это место прекрасно своей историей и окружающим пейзажем, так пусть оно им и остаётся — моей загородной резиденцией. Я уже много раз это обдумывал, и пришёл к выводу, что дом я не продам даже в самом худшем из исходов. Если кампания с музеем пройдёт хорошо, я выручу достаточное количество денег не только на безбедную жизнь, но и на приведение в порядок и реконструкцию этого места. Моего собеседника это, судя по всему, не очень обрадовало. На его лице застыла гримаса, которую я был не в силах различить — ни то улыбка, ни то ещё что-то. — Странно, что Вы не хотите. Но Вы же в будущем заведёте семью и наверняка снова приедете сюда? Навязчивость моего оппонента начала меня раздражать. По правде говоря, я уже не хотел звать его к себе. Да и почему у меня вообще возникло желание с ним согласиться? Мне нужно было как-то от него отделаться. Наверняка он мой родственник по какой-то сотой линии, просто не говорил об этом в лицо. Возможно, хотел выцепить что-то из нашей коллекции под шумок. Моя семья жила здесь чуть ли не со времён первопроходцев: очевидно, что наша кровь не была лишь в пределах этого клочка земли. Ну или же я чересчур накрутил себя — сомневаюсь, что рыжеволосых людей так мало. — Не жалко ли Вам передавать чужим людям колыбель Вашей семьи, Вашу историю? — мистер Ротенберг нервно перебирал пальцами. — Что же Вы, я и не думал делать этого… Просто не собираюсь жить здесь регулярно. — А-а… — мужчина перевёл взгляд куда-то сквозь меня. Головная боль начала нарастать с новой силой, отчего мне пришлось схватиться за макушку. Болел затылок, что было крайне необычно для меня. Юный господин, уловив моё состояние, поспешил удалиться, на прощанье крикнув, что зайдёт ещё — чуть позже, когда мне полегчает. Однако в его глазах было не сожаление, а какая-то другая, не очень понятная мне эмоция… Это было что-то похожее на нетерпение? Хмыкнув, я направился обратно к дому. Надо перетащить хотя бы первую порцию картин. IV       Перебирать вещи я решил прямо сразу с гостиной… Приблизительно оценив масштаб и габариты большей части работ, я пришёл к выводу, что для перевоза в город моей новой коллекции придётся нанимать грузчиков. Я не планировал увозить всё, наверное часть останется для интерьера, а вот свои любимые, я, пожалуй заберу в свою небольшую квартирку. Ухватившись за одну из картин, я принялся стирать с неё пыль, прежде чем снять её со стены. В мой нос сразу же ударил запах дерева и лака, отчего я закашлялся, чуть было не снеся картину с крючка, однако, та опасно накренилась. Ещё секунда, и она полетела вниз. Я выставил вперёд руки, позволив раме больно войти углом в моё предплечье. Тихо выругавшись, я отнёс полотно на диван. На нём было изображено огромное красноватого цвета чудовище, достаточно сильно напоминавшего черта в христианской мифологии. Нечто имело человеческий торс и крупные, загнутые внутрь (а не назад, как это обычно изображают) чёрные рога. От макушки вдоль хребта тянулся ряд сероватых шипов, а хвост был в полтора раза длиннее тела, извиваясь, как мерзкая змея, а на его конце находилась огромная пластина, загибавшаяся наружу и имевшая разрез посередине. Несмотря на общую антропоморфность фигуры, стояла она на четвереньках, как собака, и опиралась на заснеженные горные хребты. Стоило отметить, это что-то (чем бы оно ни было), стоя даже так, было много выше любой горы из находившихся рядом. Наверное, это и было причиной такого странного положения. Мне кажется, что встань оно на ноги, наверняка сразу бы упало под своим весом. Я поморщился, глядя туда, где у чудовища должны было быть лицо, но на деле не было ничего, кроме широкого зубастого рта. Эту тварь мне довелось наблюдать всё чаще и чаще. В самых разных позах и исполнениях на картинах и скульптурах… В частности, две таких безликих статуи и стояли у главного входа. Я лишь пожимал плечами, в очередной раз наткнувшись на новое изображение… Хотя в душе я радовался, находя это нечто в разы дружелюбнее и симпатичнее, чем те мерзости, которые изображались на других полотнах. В мире не существует слов, которыми можно их описать и предметов, с которыми можно их сравнить. По крайней мере, в привычном нам трёхмерном мире, с его физическими и математическими законами. Одна из картин, что понравилась мне сильнее всего, напомнила мне какой-то бред архитектора. На полотне был изображён город, да только понятия о трёхмерном мышлении в него никак не вписывались. Сначала я подумал, что, должно быть, художник хотел изобразить абстракцию, да только это было что-то иное: линии так сгибались, а плоскости входили друг в друга, что в некоторых случаях можно было увидеть, что происходит за стеной некоторых построек, что в привычном понимании было бы невозможно. Я с трудом выделял вертикальные и горизонтальные поверхности, и после двадцати минут восхищенного исследования полотна, понял, что привычного «назад-вперёд», «вправо-влево», «вверх-вниз» здесь явно не хватает, ибо художник, похоже, пытался изобразить четырёхмерное, если не пятимерное пространство. Город, судя по всему, находился под водой — это я понял по специфическому освещению: и водяным, и бликам. Настенные рисунки хоть и были не менее завораживающими, но привлекли моё внимание в последнюю очередь. Когда я более менее разобрался в положении зданий, я уже принялся изучать сами письмена. К сожалению, моё образование было в другой сфере, отчего мне они мало о чем говорили. Я настолько восхитился картиной, что решил во что бы то ни стало показать ее хоть кому-то, для кого эти изображения на были бы пустыми картинками. Потрясённо вдохнув, я присмотрелся к левому нижнему углу картины, на которой значилось следующее: «47° 9’ ЮШ 126° 43’ ЗД Р’льех» Ещё ниже значилась подпись: «Джош Осборн, 1789» Эту картину я сразу же перенёс в машину, надёжно уместив на пассажирском сидении. Усевшись, я задумался… Трёх дней мне точно не хватит. По идее, я мог бы прямо сейчас поехать в загородную резиденцию одного из своих университетских товарищей, Роберта Клейна, что был известнейшим в своих кругах учёным лингвистом, специализирующимся на древних языках. Жил он недалеко, поездка не более часа. Ниже по реке было множество особняков, по какой-то причине место считалось дорогим и и элитным. Недолго думая, я быстрым движением вывел «Форд» на просёлочную дорогу, направившись в сторону шоссе.       Всю дорогу меня одолевала буря эмоций. Клейн ещё с Рождества настойчиво слал мне письма с приглашениями в гости, в которых он без устали рассказывал о былых наших университетских годах, забавных историях произошедших, с нами в период учебы, а также с особой нежностью рассказывал о своей прелестной жене Софии и их маленькой дочке. Конечно же, я не оставлял его письма без ответа, но этот год был очень напряженным, в первую очередь — финансово. От этого я был уверен, что Клейн не будет против моего приезда. Я вёл машину очень быстро, благо шоссе с моей стороны было буквально пустым. И вот, наконец вдали замелькали первые крыши ухоженных домиков, а уже через полчаса я приехал к усадьбе Клейнов. Оставив машину, я вышел, в одной руке держа картину, а в другой — свой портфель. В саду стояла миссис Клейн, видимо, игравшая с дочерью. Девочка засмеялась и бросилась в мою сторону, но на всякий случай я поднял картину повыше, дабы сберечь полуторавековую ценность от цепких детских ручек. Я снял шляпу приветствуя Софи, которая взяла за руку дочь, отводя её к няне. — Роберт в своём кабинете, желаете подняться? — спросила миссис Клейн — Да, прямо сейчас! Извините, что без приглашения, но у меня есть для него нечто очень интересное! — Он на втором этаже, третья комната слева, — крикнули мне вслед, как только я устремился в сторону двери, — женщина помахала мне, однако я лишь натянуто улыбнулся — настолько мне не терпелось приступить рассказать другу о своём открытии. Роберт Клейн сидел за столом, читая какую-то книгу, листая страницу за страницей и делая в ней пометки. Еле дыша, я забежал в небольшой, но хорошо освещённый солнцем кабинет. Роберт поднял глаза, как тут же они засветились восторгом. Он отбросил книгу на стол и быстрым шагом направился ко мне. — Чарли, неужели ты наконец-то приехал? Я не ждал тебя раньше августа: думал, тебя не отпустят до университетских каникул. — голос моего друга был крайне возбуждённым. — Всё верно, так и есть. Но вышло так, что я вступил в наследство своего семейного дома, отчего я отпросился на неделю-другую, чтобы разобрать вещи и привести всё в порядок. Собственно, это и причина моего приезда к тебе… — я выставил перед лицом друга картину. — Что думаешь об этом? Такие вещи крайне тяжело изобразить в уме, но советую в первую очередь обратить внимание на руны на передних стенах главных зданий. — я ткнул пальцем в несколько мест. — Сначала я думал, что это выдуманный язык, но эти же надписи я встречал ещё несколько раз и в других картинах и записях в нашем доме. На первый взгляд напоминает что-то крайне знакомое. Может, что-то на языке древних шумеров? На передних стенах по периметру ещё и графические изображения присутствуют. — я указал на изображения уже знакомых мне омерзительных тварей. Мой друг отрицательно покачал головой и улыбнулся. — Понятия не имеешь, о чём говоришь… Ну допустим… А как ты здесь стены вообще разглядел? — Ну как же! — я засмеялся и принялся на пальцах показывать и рисовать по мере надобности на бумаге примерное трёхмерное расположение зданий друг относительно друга. Мой друг время от времени морщил лоб. Он никак не мог увидеть то, что я пытаюсь изобразить. — Я, конечно, понимаю, о чём ты говоришь… Но я вижу здесь мешанину из стен, и никак не могу разглядеть те проходы, о которых идёт речь. Но, касаемо рисунков… — он ткнул пальцем в изображение перекошенной пятиконечной звезды с глазом посередине, а после опустил его вниз, к тексту: — Что за язык — я не могу определить точно, к какому роду и времени он принадлежит… Даже приблизительно. Честно говоря, я даже не уверен, что его просто не выдумал автор работы. Но с твоего позволения, если тебя это столь беспокоит, — мой друг потянулся за ручкой и блокнотом, — Я напишу запрос своему другу с кафедры: возможно, у него будет, что сказать на этот счёт… Можно сфотографирую? — он кивнул на картину. — Конечно! Мне будет очень приятно такое содействие! Но, право слово, это вовсе не обязательно. Если твой товарищ занят, или… — Ничего, он посмотрит на выходных. — процедил мой друг, стоя с фотоаппаратом над картиной: — Мне тоже интересно… Говоришь, есть ещё другие упоминания? Я протянул Клейну ещё пару листов найденных в библиотеке. — Я, возможно, вышлю тебе ещё фото в виде письма. Дома есть ещё картины с этим языком. — А что именно так тебя заинтересовало? За всё время нашей учебы ты крайне хóлодно относился к подобным вещам… Да и ты настолько уверен, что этот язык — не выдуманный? Я пожал плечами, оглядев крупную фигуру своего друга. Пока тот фотографировал, кудрявые волосы сползли ему на лоб, из-за чего тот не видел моего замешательства. — Ровным счётом, простое любопытство. Да и вряд ли… Он слишком часто повсюду использовался. Дверь в кабинет отворилась, и худенькая негритянка принесла поднос с кофе и бисквитом. — Спасибо, Нэнси. — Роберт потянулся за подносом, после чего служанка быстро удалилась. Я провёл в доме Клейнов целый день, в основном играя в шахматы со своим другом. Тот всегда радовался каждой своей победе в этой небольшой игре. После каждого проигрыша Роберт смеялся и говорил, что у меня талант, и живи я несколько веков раньше, я бы точно попал под салемский процесс. Под ночь началась сильная гроза, что послужило причиной, по которой ночевал я у друга. Уже засыпая под яростный вой ветра, я с тревогой заметил, что такого спокойствия, как вчера, не было. Наверняка всем знакомо чувство дискомфорта от нахождения (а особенно сна) в незнакомом месте. Когда ветка с шумом ударилась в окно, буквально пробудив меня из полудрёма, я отметил забавное совпадение, что я заметил вчера, но не придал этому значения: ночевать в пустом и брошенном доме мне было лучше и спокойнее, чем где-либо ещё. V       За два с лишним дня я выгрузил на первый этаж всё то, что я планировал увести с собой. Это были скульптуры осминогоголового существа, часы с тремя циферблатами и многое-многое другое, отчего у меня в глазах буквально начиналась рябь. Среди множества изображений я уже научился выделять более-менее смежные сюжеты. К примеру, хоть рогатая тварь и выглядела куда более привычно на фоне своих «собратьев» (а я ни секунды не сомневался в кровном родстве этих мерзостей… Ну… Или, по крайней мере, они все относились друг к другу как нечто общее), всё ещё угадывалась его безошибочное сходство с ними. Я не мог бы объяснить это вот так словами, потому что нет слов в языке, позволяющих выразить то, что я видел в этих извивающихся телах… Если их и можно было назвать телами. Моя машина уже была до краев заполнена всевозможными работами так, слово я был каким-то музейным вором. И, конечно, в первую очередь я уложил в неё картину с циклопедическим городом на дне океана. Координаты на картине указывали на точку в Тихом Океане, как я узнал вчера вечером, что ещё раз подтвердило мою догадку о том, что постройки были изображены, как затонувший и заброшенный город. Когда я возвращался в дом за следующей коробкой, я бросил взгляд на верхние этажи дома и на секунду задумался. Всегда, сколько я себя помнил, в особняке было ровно четыре этажа, подвал и чердак. За эту неделю я исходил дом вдоль и поперёк, потому был точно уверен в том, что никаких запертых комнат там не осталось. Однако же, сейчас, стоя на крыльце с ключами в одной руке, я заметил забавную деталь: каждая из комнат верхнего этажа выходила окном на улицу. В каждой из комнат было два окна, а комнат было всего пять на этаже, на любом из четырёх. Привыкший работать допоздна, я часто засиживался до раннего утра, отчего имел привычку заранее, если имел много работы, начинать её в восточной части дома — в верхней его половине — тогда, когда солнце вставало, я мог пользоваться исключительно его светом и экономить тем самым счета… Да и из окон нашего дома открывался прекрасный вид на реку, деревню и лес вдалеке. Но сейчас, приблизительно в уме прикидывая размеры комнат, я обратил внимание, что одна из них с восточной стороны, как мне казалось, вдвое меньшая, чем её противоположная западная, а положение окон имела такое же. В детстве мне всегда казалось, что комнаты именно на верхнем этаже с запада чуть меньше, чем на востоке из-за того что, возможно, чердак занимает одну из этих комнат. Но сейчас я чётко осознал, что с таким положением окон сверху есть ещё минимум одна дополнительная, с огромным окном по середине. А зачем комнате с чердаком такое большое окно? Да и побывав там немало времени, никакого спуска вниз я не нашёл. Я оставил сумку на полу, и быстрым и уверенным шагом поднялся наверх. Но, как назло, никаких шестых дверей я не нашёл, и быть их там не могло. То, что я считал за оплошность архитекторов или продолжение чердака, было чем-то другим, ибо то, что я считал ранее пустым пространством, быть им никак не могло. Я зашёл в каждую из соседних комнат, но ни в одной не заметил ни намёка на дополнительные тайные ходы. Всё было гладко, словно бы так и должно быть. Тогда единственным верным решением было, что вход не со стороны коридора и даже не из соседних комнат, а либо сверху, либо снизу. На потолке дверей я не видел ни разу в жизни, оттого единственным решением оставалась дверь с чердака. По правде говоря, меня не тянуло собирать пыль в заброшенном и кишащим пауками месте, но любопытство не давало мне покоя. Это теперь мой дом — какие ещё потайные проходы? Я быстро поднялся по лестнице на чердак, где, к моему счастью, было тоже маленькое окно, отчего риск навалиться на что-то был крайне невелик. Я быстро принялся отодвигать многочисленную мебель и прочие прелести от стен в поисках двери, делая это настолько самозабвенно, что потерял самообладание и наступил ногой на гвоздь… Боль пронзила мою ступню, а кровь залила носок и подкладку ботинка. Стиснув зубы, я проложил свою перестановку на чердаке, как моя цель была обнаружена. Здесь и вправду была дверь, да только то был вовсе не тайный ход, а вполне себе обыкновенная дверь с аккуратной резьбой, которую наверняка заставили вещами и с годами просто забыли, ведь дом был слишком большим, отчего многие комнаты просто не использовались десятками лет. Радостный, я потянулся к ручке, как к несчастью понял, что та закрыта. Я с грустью оглядел свою находку. Должно быть, это что-то вроде Г-образного прохода с небольшим коридорчиком. Но как мне попасть туда? Выламывать её не хотелось, ведь вряд ли моих сил хватит на это. А значит, единственным вариантом оставалось лезть через соседние окна, при условии, что эти были бы не закрыты, вероятность чего равнялась почти что нулю. Или… Пока что оставить всё, как есть — возможно, и ключ найдётся. Конечно, этот вариант мне симпатизировал куда сильнее, во-первых из-за того, что я не имел ни малейшего желания перепрыгивать с рамы на раму, находясь более чем в двадцати метрах над землей. Да и окажись окно закрытым, я бы почти точно упал вниз из-за того, что мне было бы тяжело висеть на этом жалком карнизе. — Что ж, на том и порешили. — грустно заметил я вслух, направляясь к выходу. Как и всё самое необходимое, ключ нашёлся там, где его быть не должно, и тогда, когда никто этого не ждал. Маленький серебряный ключик с гравированными звёздочками оказался по какой-то причине в одной из коробок с наборами для вязания. Меня, конечно, возмутила такая бестактность в обращении с собственным домом, но гневаться мне пришлось недолго — нога уже почти не болела, а значит, можно вернуться к своим прямым обязанностям. Как я и ожидал, спуск с чердака в загадочную шестую комнату оказался сделан в форму буквы «Г». К чему же были такие сложности? Наверное, по той причине, что когда дом строился, было «модным» делать тайные проходы, даже если семейство не нуждалась в оных. Я вертел в руках ключ, ощупывая каждую из выгравированных звёздочек, вспоминая другие такие же гравировки на других ключах, пока спускался по еле освещённой солнечным светом лестнице. Закрытая комната мало чем отличалась от любых других. Чуть более маленькая, из неё открывался всё такой же замечательный вид из окна, а рассветное Солнце восходило прямо над ней. Лишь одна особенность в ней была — это огромное, просто безумное количество всевозможных линий, нарисованных на всех поверхностях. То были уже не символы, а разнообразные углы и геометрические фигуры, а получившийся узор не выглядел похожим ни на что из того, что мне было ранее известным. Фигуры следовали какой-то точной математической логике в своём положении и изгибах… Да только пока что я объяснить не мог, как именно. В целом, исходная картина немного напоминала картину с затонувшим городом — мне и вправду казалось, что смотря на это в моих глазах словно прочертили дополнительную, четвёртую, перпендикулярную нашим трём привычным, ось. Отчего идти приходилось осторожно, словно бы оступись, я мог провалиться в неизвестность. Посередине комнаты, частично переходя на стену, изображена была всё та же искривлённая, словно в линзе, звезда с надписями по окружности. Солнце начало садиться, а значит в комнате быстро стемнело, да только краска, которая использовалась для рисования здесь, видимо, была фосфорицирующей. Звезда на полу, которая хоть и являлась, наверняка, своего рода пиктограммой… Её напоминала крайне слабо, а вот фигуры из линий меня интересовали куда больше. Однако я не мог любоваться ими слишком долго. То ли из-за головной боли, то ли из-за диких изломов фигур, создающих оптические иллюзии… Но мне стало крайне больно смотреть на всё это. Я принялся пятиться назад, да только совершенно случайно опёрся на раненую пятку. Громко вскрикнув, я упал прямо на пол, да только вместо того, чтобы удариться о пол, моя спина провалилась ниже колен, как бывает когда человек падает в воду со спины. Я широко раскрыл глаза и издал душераздирающий вопль. Я видел перед собой краем зрения пол и стены, но моё тело явно не подчинялось очевидным законам. Тяжело захрипев, я резко дёрнулся, как сразу же упёрся щекой об дерево. Ещё раз тихо вскрикнув (скорее для самоуспокоения), я резко вскочил, да так, что засадил занозу. Наверняка из-за фигур на полу у меня началось головокружение — вот мне и показалось, что я словно бы провалился сквозь землю, а на самом деле — моё тело ещё даже не коснулось пола. Я провёл здесь ещё пару минут, наблюдая, как тьма застилает комнату, а светящиеся зеленоватым цветом линии заполняют собой всё пространство… А, впрочем, так и не найдя здесь ничего особенного, решил вернуться назад. Разумеется, нечто было красивым и очень оригинальным, да только сейчас были дела намного важнее. VI       Я упал на колени, выронив из рук очередную коробку, стоило очередному болевому спазму скрутить моё тело. Боль отдавалась по всему позвоночнику, словно бы какая-то неведомая сила стремилась вырвать его из меня. Весь вечер и всю ночь я провертелся на кровати, полностью намочив её липким и холодным потом. Я пробовал принимать лекарства, но толку этого не принесло… Практически никакого. Ощущение было такое, что ещё чуть-чуть, и кожа на моей спине лопнет. Я отчаянно боролся с накатившим на меня желанием выпить чего-то крепкого, чтобы хоть как-то отключиться от этой боли… Но я знал, что кратковременное беспамятство не решит моей проблемы. Наверное, я застудился или разорвал мышцы, пока таскал тяжёлый груз. Конечно: не стоило так напрягать изнеженное тело, не привыкшее к работе… Но решать надо было что-то, причём незамедлительно. Лёжа на кровати, я дотянулся до телефонного аппарата, стоявшего на тумбочке. Я хотел позвонить и вызвать врача, ведь прекрасно, понимал, что сам до города я не доеду ни при каких обстоятельствах. Но к своему сожалению, я обнаружил, что связи не было. Наверняка, гроза оборвала её ещё на днях, а я попросту не заметил. Взвыв от отчаяния, я откинул трубку на пол, и вновь завернулся в одеяло. Каждое неверное движение отдавалось такой болью, словно бы кто-то отрывал куски плоти от моей спины. Тихо постанывая, я провалился в тяжёлый сон, даже внутри которого боль не отступала. Наутро я был крайне удивлён, заметив что боль отступила, не настолько сильно что можно было бы забыть о ней, но достаточно чтобы нормально двигаться. Я встал и стянул с кровати простыню, заляпанную кровью. Наверняка, ночью от перенапряжения у меня пошла кровь носом. Быстро сменив белье и умывшись, я вновь вышел на веранду. Погода стояла солнечная, но чуть прохладная. Это было хорошо: значит, будет легче спать этой ночью. Я решил пока-что повременить с походом к врачу — возможно, я и впрямь просто потянул мышцы, а длинная поездка лишь потратит моё драгоценное время, ведь мои каникулы были не резиновыми. А как только я закончу, то сразу же запишусь на приём — уж пара дней точно не решит моей ситуации. И вот, стоя на веранде с кружкой кофе, я вновь увидел уже знакомую фигуру, опершуюся об мой забор. Я испытал знакомое чувство, а ситуация уже была раньше. Заметив моё замешательство, мистер Ротенберг, теперь не ставший дожидаться моего приглашения и приветливо махнув мне рукой, уверенно направился в мою сторону.  — Добрый день, сэр. — я приветливо приподнял шляпу. — Рад Вас здесь видеть, но, увы, мне нездоровится, поэтому я… — По Вашему лицу видно, что Вы не спали всю ночь. У Вас какие-то боли, не-так ли? — мой рыжеволосый собеседник смотрел на меня с каким-то особым сожалением. — Да вот, спину прихватило… Не возраст ещё, конечно: — я засмеялся. — я ещё достаточно молод… Наверное, следствие нагрузок. — Знаете, я знаю хороший травяной настой, легко справляющийся с болью… А если Вы не приветствуете такой вид обезболивания, могу предложить морфий. Меня самого беспокоят головные боли: врач выписал мне его, ибо обычные обезболивающие мне уже не помогали. — Морфий?.. — я ухмыльнулся. — Никогда не знал, что его так дают, и выписывают, да так, чтобы и другим раздавать можно было… Да и я бы не стал принимать такое мощное вещество без врача. Думаю, отвар или что-то такое будет безопаснее для моего организма. — я не хотел принимать никаких лекарств из рук незнакомого человека, особенно тех, которые следовало бы применять под пристальным медицинским наблюдением. Даже если мой друг и принимал какое-то сильнодействующее обезболивающее, я был уверен, что лучше делать это под присмотром специалиста. А какой-то травяной чай, сваренный в моём присутствии, вряд ли был бы чем-то опасным, ибо в ядовитых растениях и разбирался… Да и зачем моему собеседнику вообще в принципе травить меня? — О, тогда сейчас принесу! — он вновь махнул мне рукой, сбежав вниз по лестнице. Я понятия не имел, по какой же причине моего товарища так волнует моё состояние, но уже менее, чем через пятнадцать минут, он вернулся с травами в руках. Я внимательно осмотрел их, но ничего особенного не увидел… По правде говоря, я даже не особо понимал, как хоть что-то из принесённого мне могло хоть мало-мальски послужить как обезболивающие. Вообще, это было больше похоже на набор для какого-то бабушкиного компота. Однако, мой друг убеждал меня в обратном. Я сидел на кухонном стулике, внимательно наблюдая, как мистер Ротенберг что-то варит в моей кастрюле. Запах… Был… Не самый приятный. Варёная трава — она и есть варёная трава. Время от времени он окидывал меня хитрым взглядом; он засмеялся, осознав всю неловкость ситуации: — Вы же сами оказались сторонником традиционного лечения! Приготовленный отвар слегка своим видом напоминал зелёный чай. А по вкусу — практически ничего особенного… Обычный травяной отвар… По вкусу напомнил ромашковый чай с душицей и лесными ягодами… Ну и кучей разнообразной травы в придачу. В принципе, этим оно и являлось. Я перевёл взгляд на своего друга, безучастно изучающего пустую чашу из-под «чая». — Не то чтобы схема рабочая… — он перевёл взгляд на меня. —Рабочая?.. Да это варёные ягоды в ромашке… Это максимум поможет при лёгкой простуде или головной боли. Мистер Ротенберг развёл руками: — Возможно, да, а может и нет. Хотите я отвезу Вас к врачу завтра? Мой глаз чуть дрогнул, и я поставил чашку на стол. Увидев это, мой гость чуть заколебался и протянул ко мне руку: — Разрешите мне сегодня посмотреть на Ваши семейные реликвии? — Да не то чтобы здесь так много осталось… — я не хотел брать никого чужого в свой дом, но настойчивость господина меня начинала напрягать… Ну и чёрт с ним. Недоговорив, я встал, рукой поманив мужчину за собой. Несмотря на ранее показанный мне неугомонный характер, когда дело дошло до осмотра, мой друг резко переменился. Стал крайне молчалив и внимательно вслушивался в каждое моё слово. И вот, натура искусствоведа взяла вверх, и я провёл целый час, рассказывая мистеру Ротенбергу о каждой картине, каждой статуе, стоявшей в нашем доме, сам не заметив, как прошло несколько часов. После этого случая я ещё ни раз видел этого человека у моего забора и неизменно приглашал его на чашку кофе, после чего мы вновь шли ко мне. По правде говоря, он проявлял недюжинные знания в самых разных областях. В искусстве и истории он был сильнее, чем я… Да даже в точных науках мог дать мне фору. Как-то я дал почитать ему одну из своих статей, да так, что он осилил её буквально за несколько минут. Теперь уже не он ко мне навязывался, а я сам постоянно приглашал его к себе. Однажды, после утреннего кофе он пришёл ко мне и, протянув мне листочки, начал рисовать и рассказывать удивительные вещи. Оказывается, существует ещё много параллельных вселенных, имеющих четыре и более измерений. В них действуют немного иные физические законы, которые действуют в нашем трёхмерном мире. Но, обладая определенными знаниями и математическим аппаратом, можно свободно перемещаться по четвёртой пространственной координате, оказываясь в самых разных и, казалось бы, недосягаемых точках земли. Время и пространство представлялись, как сечения единого пространственно-временного континуума, а значит, варьируя этот угол, можно попадать не только в разные точки Вселенной, но и в разные времена… Но сделать это под силу не каждому трехмерному существу. Это примерно так же невыполнимо, как нарисованному человечку свернуть лист бумаги, на котором он изображён… А вот четырёхмерному существу это под силу. Но здесь нужно учитывать ряд других физических законов, которые нам ещё предстоит исследовать. Я с замиранием сердца слушал своего друга. Он не просто говорил убедительно, он подкреплял свою лекцию формулами и постулатами, в опровержение которых я не мог ничего дать. Мне настолько понравилась эта теория, что я буквально выхватил бумаги: — Это же просто великолепно! Это полностью меняет сознание! Кто Вам рассказал об этом, или Вы — автор этой работы? Если это так, право слово, почему же мир не знает о таком гении, сумевшим математически описать то, о чём великие умы двадцатого века боятся даже мечтать? Это же не голые слова и предположения, это практически точно описанная математическая модель! — Не столь важно. Я познакомлю Вас с ним, да только не любит он всё это внимание, все дела… — мой друг отмахнулся от меня и, задвинув стул, потянулся ко мне. — Главное, что Вы это понимаете, хотя я нисколько бы не сомневался. Я знаю, что именно Вам могу это рассказать, и именно Вы сможете воспринять это во всей полноте. Наконец, всё было упаковано, а что нужно было — перенесено в машину… Но меня уже мало волновали всякие бытовые мелочи. Мистер Астер Ротенберг открыл для меня целый мир. Теперь меня не интересовало ничего, кроме нашей новой теории. Я решил во что бы то ни стало работать с этим человеком… Правда, почему-то я уже давно его не видел. Возможно, он уехал в город, или слишком занят уходом за пожилой бабушкой. Весь вечер я метался по своему кабинету, проклиная себя за то, что не записывал слово в слово тем необыкновенным утром. Мистер Ротенберг оставил мне свои черновики, с которыми я работал с того самого дня. Чувство эйфории захватывало меня, стоило мне вновь и вновь опуститься в размышления… Правда, теперь к этому чувству добавилось новое, какое-то другое предчувствие… Чувство чего-то неумолимо надвигающегося, что изменило бы мою жизнь. Это было не чувство страха, а чувство волнительного благоговения перед чем-то… Но я гнал все мысли прочь, стараясь сфокусироваться на проблеме. Но, увы, мне не удалось. Ближе у часу ночи, мою спину вновь пронзила адская боль, что я вскрикнул, откинувшись назад и упав со стула. Боль накатила резко, неожиданно, и намного сильнее, чем в первый раз… Но теперь к ней прибавилась не менее сильная боль в голове. Вернее, это была именно боль откуда-то изнутри черепа и изнутри позвоночника. Кое-как я дополз до кровати, даже не выключив свет. Я представил в своей голове очередную бессонную ночь. Взвыв, я пообещал себе, что на этот раз точно приму морфий от моего товарища и попрошу его отвезти меня в город, ибо ещё одной такой ночи я не выдержу. Я стонал и извивался на кровати, пот слепил мои волосы в один мерзкий и противный комок.       И снова я провалился в сон, где я пролетал ионы лет в космосе, падая всё глубже и глубже в его бездну. Моё тело деформировалось и извивалось, в спину что-то упёрлось, что-то росло внутри меня, словно пульсируя вместе с болью. Я тянул руки вперёд — к звёздам в этой бездне. Я даже не был уверен, что это привычные нам, трёхмерные звёзды. Я вообще не мог ручаться за то, что здесь было три координатных оси, а не четыре, пять или все двадцать. Всё смешалось для меня в один водоворот боли, страха и отчаяния. В моём затуманенном сознании возникли мысли, образы, что сводили меня с ума. Я кричал, молился, просил смерти. Чувство эйфории, что охватило меня раньше, сменилось мерзким страхом. Но не страхом смерти, нет — это было что-то новое, это был страх перед чем-то огромным… Настолько большим, что всё, что мы себе представляем — меркнет перед этим нечто. Я ощутил как раскалывается мое воспалённое сознание или даже сама реальность, открывая передо мной всех тех богомерзких тварей, что я видел раньше на картинах. Я начал понимать и принимать то, что… Ни за что в жизни не захотел бы понимать. Я узрел нечто мерзкое и отвратительное, сидящее посреди пустоты, извивающееся в такт не менее омерзительных мелодий, которые ни с чем Земным я не мог сравнить. Азатот, Султан всех Демонов, чей сон охранял Ползучий Хаос Ньярлатотеп, исполняя свою богомерзкую песнь посреди далёкой космической бездны… И не дай бог хоть одной живой душе узнать, что будет, когда Азатот проснётся! Я узнал этих тварей, я узнал их… С каждой картины, с каждого чертового бюста! Я узнал Шаб-Ниггурат, Чёрную Козу с легионом младых, я узнал великого осьминогоголового Ктулху, узнал горящего, словно тысячи звёзд, Йог-Сотота и бесчисленное множество прочих тварей! Я узрел огромную рогатую тварь, что изображалась в наших картинах чаще всего… Омерзительный безликий демон, пришедший в нашу Вселенную, как и все остальные ему подобные из далёкого другого мира, недоступного жалким трёхмерным созданиям… Недоступного даже нашему пониманию! Теперь же всё это напоминало мне не только бред сумасшедшего (чем оно, несомненно, и являлось), но и скорее какой-то омерзительный культ… Поклонение чему-то. И я бы отдал всё что угодно, чтобы то, что я видел, хоть мало-мальски имело отношение к Сатане, Люциферу, демонам, суккубам, чертям и прочим адским тварям, знакомым мне, хоть и весьма отдалённо. Ибо то, что я видел, не имело никакого объяснения… Я абсолютно не разбирался в христианских мифах, но я был готов уверовать в Князя Тьмы, во что угодно, но никак не в это! Мерзость, для описания которых у меня не было никаких слов! Я не мог этого понять, не мог представить! Я увидел, как создавались и умирали целые цивилизации в нашей Вселенной, я стал частью всего этого богомерзкого представления… Тут боль снова пронзила моё тело, и я вновь закричал.       С этим криком я повалился на деревянный пол и вцепился в него ногтями. Я кричал и бился в конвульсиях, молил Бога чтобы эта лихорадка побыстрее закончилась. Я увидел много больше, чем запомнил, я вроде даже заглянул Туда — в тот самый мир, откуда вышли эти твари, где они обитали до своего заточения где-то в нашем мире, что сильно ограничивало их влияние на нас… Но что самое мерзкое я видел: видел сотни… Тысячи своих предков и прапредков, извивающихся в омерзительных ритуальных танцах пред рогатым божеством, которого они величали Демоном со Звёзд. Я видел их рогатые головы с горящими от восторга глазами и тысячи длинных хвостов, извивающихся, как отвратительные змеи. Теперь же я понял истинное назначение этих картин и этих скульптур… Чёртовы культисты! Я зажал лицо руками, бесшумно плача. Я не хотел даже думать о том, что сейчас мог увидеть, открыв глаза. Чувство реальности того, что я видел и того, что ощущал… Лишь усиливалось, а звуки каких-то монотонных стуков из моей комнаты лишь ухудшали ситуацию. Я даже не мог объяснить, как быстро лихорадка свела меня к тому состоянию, в котором я был сейчас, тому, что я видел и никак не мог увидеть сам. Прижав ладони к лицу ещё сильнее, я застонал. Боль ушла, но теперь я проклинал себя за то, что не выключил свет. Я не боялся увидеть что-то, я боялся увидеть себя — то, что со мной стало. Но я не мог бояться вечно. Собрав всю свою мужественность, я открыл глаза и поднялся на ноги. Как преступник, ведомый на эшафот, я чувствовал неотвратимость всего происходящего. Я благодарил Бога за то, что он избавил моё сознание от воспоминаний того, что я ещё там увидел. Моё лицо заливали тоненькие струйки тёплой крови, а весь пол был измазан ей, отчего моя комната выглядела как место жестокого убийства. Я уже знал, что увижу в зеркале, оттого нисколько не удивился, когда, протянув руки к голове, я ощутил нечто длинное и плотное. Два огромных загнутых внутрь рога венчали мою голову. Я перевёл взгляд вниз и увидел длинный хвост с огромной пластиной на конце, что бился в конвульсиях, а его конец, ударяясь о пол, создавал тот самый противный стук. Так вот, что доставляло мне боль все эти дни. Я закричал и вырвался в коридор, попутно заляпывая кровью стены. Чувство реальности не покидало меня, отчего я не мог списать это всё на кошмар. Гениальные художники и эксцентричные учёные, чьи таланты передавались из поколение в поколение?.. Как бы ни так! Отвратительное кровосмешение человека с мерзкой потусторонней тварью — как вам такое?! Истерика вновь охватила меня и затмила взгляд, а в конечном счёте я врезался в стену в конце коридора. Никогда ещё я не испытывал такого отвращения к себе и своей семье. Я не хотел знать где, кто и когда мои предки решили, что сношение с древним божеством будет хорошей идеей… Всегда гордившийся своей семьей и своими талантами, я резко возненавидел всё это… Это было чужое, далекое, нечеловеческое — то, что я и никто из моих предков не должен был иметь. Окровавленными руками я схватил свой хвост, бившийся в подобии конвульсий, чтобы хоть как-то успокоиться. Внимательно его осмотрев, я пришёл к выводу, что наверняка он каким-то образом то ли отделился от моего позвоночника, то ли вырос из него, что, похоже, и мучало меня последние несколько дней. То же самое можно было сказать и про буквально пробившиеся сквозь мою голову рога. Паника медленно отступала, я понимал, что очередная истерика не решит мою проблему. Что, где и откуда — можно было определить потом, главным сейчас было решить, как избавиться от своих новых частей тела. Конечно, я мог прямо сейчас залезть в машину и засунуть свой хвост на заднее сиденье, но… Интересно как же далеко полиция пропустит меня с моими «замечательными» рогами? Перепилить тоже был не вариант. В конце концов, за одну ночь появились, значит и за одну ночь могли исчезнуть?.. Да и не помнил я никого из своих предков, кто мог бы похвастаться подобными придатками. А значит, как их вытащить, так можно и засунуть обратно… Да только никаких упоминаний рогатых людей в наших семейных архивах я никогда и нигде не встречал. Я всё так же шёл по коридору, зачем-то держа свой хвост в руках, всё время надеясь проснуться, но большая часть меня напросто приняла реальность этого положения, но и диктовала мне какие-то новые инстинкты… Мне захотелось подняться наверх, в запертую комнату. Мне казалось, что сейчас я смогу лучше прочувствовать смысл этих геометрических рисунков. Я перестал испытывать ужас, первоначальную тоску. Но соленые слёзы все ещё продолжали течь по моим щекам, а я периодически ловил их языком, как маленький ребёнок. Пару раз дёрнув за свой хвост, я решил всё же проверить свою чердачную находку. Я понимал, что каким-то образом заставил своё окно подвергнуться этим новым отвратительным метаморфозам. Наверху было шумно из-за разбушевавшегося ветра. Поначалу я боялся идти вдоль окон, где мой силуэт мог кто-то увидеть… Но довольно скоро это перестало меня волновать, как и почти всё окружающее. Комната, которую я больше не закрывал, встретила меня всё тем же ярким светом от светящихся линий, испещрявших все доступные поверхности. Как я и ожидал, кажется, я начал понимать, к чему были эти линии. Они не были беспорядочными или хаотичными, нет, они были гениально расположены кем-то очень талантливым. Это была идеально изображённая четырёхмерная перспектива, понять и увидеть которую я смог сейчас. Такая же четырёхмерная перспектива как и та, что была изображена на картине с подводным городом и много где ещё. Я уверенно зашёл в комнату, уже не переживая за каждый неверно сделанный шаг. Мне вспомнился рассказ о путешествиях в пространстве с помощью изображённых специально высчитанных геометрических рисунков и особенных углов. Я принялся расхаживать вдоль и поперёк этой, как я назвал её, пиктограммы, периодически оглядывая взглядом нарисованную далее огромную так же вывернутую звезду. Эти рисунки на полу, судя по всему, по предназначению были чем-то вроде голографических картинок и тех «особенных» углов, о которых мне ранее рассказали. Я бы постарался объяснить, на что это похоже хотя бы приблизительно, но не смог бы при всём желании. Это было сделано для того, чтобы полностью изменить восприятие. Восприятие трёхмерного мира и перевести восприятие на новый — четырёхмерный. Я встал примерно на то же место, где ранее словно бы провалился в пустоту. С горечью для себя я осознал, что я и вправду, похоже, провалился туда, да только не в пустоту, а завалился по четвёртой оси. Наверное, этот момент и стал переломным для меня, когда уже на подсознательном уровне я стал ощущать мир чуть иначе. Ни рога, ни хвост не могли вырасти за одну ночь — они были у меня всегда, но, видимо находились, где-то за пределами моего человеческого восприятия, и изменение моего сознания и то, что я научился ощущать пространство вокруг себя иначе… И стало причиной, по которой они у меня появились. Я вновь разозлился на себя и, громко хлопнув дверью, побрёл к лестнице, намереваясь спуститься на первый этаж. По дороге на меня вновь накатила волна ужаса и паники, из-за чего с дикими криками я понёсся вниз лишь чудом не задевая своим хвостом стены и перила лестницы. Я ненавидел себя, ненавидел своих предков и всех родственников, что начали этот кровный союз и поклонялись нашему общему божественному предшественнику. В моём сознании вновь и вновь всплывали воспоминания из детства. Теперь я совершенно иначе смотрел на всё то, что восхищало меня ранее, и мне оставалось просто надеяться, что хотя бы в омерзительных жертвоприношениях никто из моих родственников замешан не был. Плотно сжав губы, я буквально выкатился в прихожую, как резко всем своим телом ощутил чьё-то присутствие. Кровь окончательно залила мне лицо, из-за чего я принялся интенсивно оттирать с глаз сгустившуюся жидкость, да только больше размазывал ее по лицу. — Позвольте я Вам помогу. — уже знакомый тихий, слегка хрипловатый голос чуть успокоил моё разбушевавшееся сознание, и я стоял и ждал, пока Астер Ротенберг носовым платком стирал с моего лица кровавые сгустки. Меня не волновало то, как он зашёл ко мне в дом… Меня не волновало ничего кроме себя. Я вызывающе окинул взглядом его физиономию, отчего тот, похоже, сильно удивился. С моих уст сорвалось что-то отдалённо напоминающее рычание или глухой хрип. Я ожидал услышать, как он скажет мне… Скажет хоть что-то проливающее свет на моё положение. Ведь я знал, я был уверен, что эта рыжая кареглазая тварь — такой же мой кровный родственник, как мой дед или мать. Я ощутил это, ощутил всем своим телом и нутром, что кровь бегущая по его венам — та же самая, что бегущая и по моим. Это чувство нельзя сравнить буквально ни с чем: оно возникает, как безусловная и абсолютная уверенность. Широко раскрыв глаза, и сделал шаг к нему ближе, не сводя глаз с его лица, как в моём сознании пробежала фраза, которую я вспомнил из своего ночного бреда, предшествующего моему омерзительному превращению:

«Все приветствуют Лорда Астарота, Демона со Звезд! Tahiat lurd 'Astaruth, alshaytan min alnujum!»

Я вновь застонал и оттолкнул его от себя. На миг задумавшись, оценивая свои возможности по вынесению этой твари из своего дома, я попытался найти хоть одно логическое объяснение, как многотонная четырёхмерная рогатая тварь с полотен моих предков, являвшаяся моим далёким прародителем, могла стоять предо мной здесь — в человеческом облике? Хотя, я был почти уверен, что сам ответ крылся в самой природе этого существа. Я прижался к стене и с тихим смехом скатился по ней, закрыв лицо руками, приняв, пожалуй, единственную защитную позу, на которую был способен. Лорд Астарот потрепал меня за плечо, но я даже не взглянул на него… Или какое там вообще должно быть местоимение?.. — Пошёл к черту из моего дома, ублюдок. — я не хотел думать о том, как мне теперь с этим жить, и на кой черт оно притащилось ко мне сюда… Или оно всегда здесь было? — Не будь столь драматичным. Это — обычная для тебе подобных метаморфоза. Просто кто-то умеет делать это безболезненно с рождения, а вот в вашей семье это практически не практиковалось, кроме ритуальных обрядов. Поэтому это и было таким болезненным опытом. Раньше они использовали морфий, чтобы облегчить боль… — я резко посмотрел на собеседника. Меня не волновало, что он перешёл на «ты», меня волновало то, сколько же ещё таких, как я есть по его мнению. — …Хотя, некоторые травяные настои тоже помогали… — мужчина даже не обратил на меня внимания. — Несравнимо меньше, конечно. Я думал, что ты уедешь быстро, но когда понял, что ты абсолютно точно зайдёшь в комнату, что много веков твои предки оборудовали выход в четырёхмерное пространство, чтобы вытащить из себя своё полноценное обличие — я понял, что будучи один, ты можешь не справиться с болью и страхом, и сойдёшь с ума… Или что там у вас происходит. К людям вы все несравнимо ближе чем к моей стороне, а значит даже если в вашей семье метаморфоза почти не использовалась в отличие от… — лорд Астарот прервался. — Я думаю, ты сам потом как-нибудь узнаёшь об ещё одном случае кровосмешение с другими из моих. Правда, их обращения тебе покажется в разы отвратительнее твоего. Я протянул к нему руки и ухватился с воротник его рубашки, всем своим видом моля его чтобы он избавил меня от этого. Мужчина смотрел на меня с нескрываемой жалостью и сочувствием. — Не бойся, не будешь ходить с этим вечно. — ловким движением он взял меня на руки и потащил к дедушкиному дивану в гостиной, где меня и уложил. Я хотел было крикнуть ему остаться, но, с другой стороны, его жалости мне было достаточно с головой. Я развернулся и уткнулся лицом в спинку дивана, даже не услышав, как хлопает входная дверь… А, впрочем, с умением перемещаться по четвёртым и более пространственным координатам — нет необходимости пользоваться изобретениями трёхмерных существ.       Проснулся я рано утром под пенье птиц. Дождь уже закончился, а мою комнату заливал яркий золотистый свет. К моему счастью, я не обнаружил у себя ни рогов, ни шипов, ни хвоста… Только залитый кровью пол и ноющая спина говорили о реальности происходящего. Но я прекрасно понимал природу исчезновения этих частей тела. Раз они были у меня всегда, но скрыты в четвёртом измерении, значит, не составит особого труда убрать их обратно. Конечно, я надеялся, что никогда больше мне не придётся их использовать. Я надеюсь, что никогда в жизни больше не задумаюсь о том, каким адским отродьем являюсь. После уборки следов своего вчерашнего безумия, я обнаружил в почтовом ящике письмо от своего друга — мистера Клейна. Письмо было написано в спешке и, похоже, мой друг сильно волновался, когда писал его, как я понял по отрывистому и неуверенному почерку моего обычно педантичного друга. В нём он подробно объяснял мне о том, что надписи, предоставленные мной, действительно являются древним языком, происхождение которого объяснить пока что не удаётся, но подобные символы встречались в останках древнего Египта, Рима, Греции, некоторых индейских резерваций и даже арабских манускриптах, но встречались в настолько редком и малом количестве, что практически нет возможности для их изучения. «А вот город твой и вправду странный… — писал мой друг. — Я показал фотографии огромному количеству людей, и никто не смог разглядеть в нём ни одной цельной фигуры… Никто, кроме одного молодого студента. Он, кстати, также заявлял про передние стены и циклопедические постройки. Я хотел тебе позвонить ещё вчера, да чёртова гроза оборвала, похоже, все телефонные линии в нашем районе…» — Ну, конечно не видели… И не увидите. Вы же не имеете четырехмерного мышления. — с горечью протянул я, убирая письмо в карман и с громким лязгом захлопывая дверь почтового ящика. Интересно, а значит, в Мискатоникском университете учится как минимум ещё один мой далекий родственник?.. Настолько далёкий, что мы не имеем практически никакого кровного родства, но абсолютно точно имеем одного общего предка? Наконец, я закинул в машину все свои сумки и поехал в сторону Бостона. Раннее утро, столь радовавшее меня солнечной погодой, резко сменилось обычным и дождливым днём. Я старался не ехать слишком быстро, чтобы не попасть ненароком в аварию, но я ощущал некоторую тоску по своему историческому дому. Надеюсь, моё городское жилище станет таким же уютным и родным мне, когда я обустрою его под стиль столь близкий моей душе, столь близкий всему моему роду.