***
Два месяца спустя Ракель настолько поглощена размышлениями, что не замечает, как Паула наблюдает за ней из-за полуоткрытой двери в спальню, пока не слышит тихий голос: — Мама, что случилось? Ракель удивленно поднимает голову. — Паула… — она быстро вытирает слезы, но, очевидно, уже слишком поздно. — Мне очень жаль. Все хорошо, я не хотела тебя пугать. — Я не испугалась, — говорит Паула. — Почему ты плачешь? Что бы девочка ни говорила, она все же выглядит немного неуверенной. Глаза широко раскрыты. Ракель похлопывает по кровати, призывая дочь подойти и сесть. Обнимает маленькие плечи Паулы и прижимает ее к себе. — Ну, это немного неловко, — говорит Ракель и слабо улыбается, когда дочь смотрит на нее. — Помнишь моего друга, который приходил в гости? — Взглянув на растерянное лицо Паулы, она подсказывает: — У него была борода и очки? Ты спросила, встречаемся ли мы. — Да, — говорит Паула и улыбается. — Он сказал, что вы целовались, а значит, это считается. — Ага. Ну, сегодня мне немного грустно, потому что я давно его не видела. Я скучаю по нему. Это не совсем правда. Или, по крайней мере, не вся правда, но этого достаточно, чтобы Ракель ощутила смущение и облегчение, признавшись в этом вслух. Даже если ее слушает только Паула. Ее маленькая девочка, кажется, удовлетворена объяснением. Она немного расслабляется, когда понимает, что ничего более страшного не случилось. — Вот как, — говорит она. — А ты не можешь ему позвонить? — Я бы с удовольствием, но у меня нет его номера. На самом деле… — Почему бы не сказать как есть? Паула достаточно взрослая, чтобы понимать такие вещи. — Если честно, я не уверена, что когда-нибудь увижу его снова. И не знаю, хочет ли он меня видеть. К удивлению Ракель, Паула обнимает ее за талию, повторяя утешительный жест мамы. — Как моя подруга София, которая уехала, — говорит она. — Да. Да, как София. — Ракель вспоминает маленькую девочку, чья семья в прошлом году переехала. Паула писала ей кропотливые письма, пока переписка постепенно не угасла, как и их дружба. И то, что Паула сама смогла провести такое сравнение, кажется немного душераздирающим. — Сочувствую по поводу твоего друга, мама, — тихо говорит Паула. — Спасибо, — искренне отвечает Ракель. — Со мной все будет в порядке. Ведь у меня есть ты. Ты всегда будешь моим лучшим другом. — Ты тоже мой лучший друг, — говорит Паула. — Ты, бабушка и папа, — она тревожно косится на маму, явно беспокоясь, что услышит упрек за упоминание отца, но Ракель пропускает это мимо ушей. — И Мария из школы, — задумчиво заканчивает девочка. Ракель невольно улыбается. — Здорово, — произносит она. — Хорошо иметь много друзей. Я могла бы многому у тебя научиться, милая. Паула выглядит удивленной и сдержанно довольной. Она достигла того возраста, когда отчаянно хочет стать взрослой, но ей все еще кажется странным, что мама в чем-то признает ее превосходство. Ракель задается вопросом, сколько слабости может проявить перед дочерью. Где кроется тонкая грань между простой честностью и откровениями, которые могут смутить и обеспокоить Паулу? Над этим непростым вопросом она размышляет с тех пор, как подала жалобу на Альберто. Иногда попытка защитить ребенка от правды лишь делает его более уязвимым для лжи. История с ограблением Королевского монетного двора — еще одна ситуация, в которой Ракель скоро придется разобраться… возможно, не сейчас. Но со временем Паула наверняка начнет задавать вопросы о произошедшем, когда подрастет и начнет понимать, что ее мать оказалась вовлечена в одно из самых известных событий новейшей истории Испании. Что Ракель ей скажет, когда придет время? Что из ее слов Паула вспомнит, когда станет совсем взрослой? Как воспримет действия Ракель, когда узнает правду? По крайней мере, эту проблему можно отложить на другой день. Сегодня ее маленькая девочка еще совсем ребенок: легко успокаивается, быстро забывает. Кстати, об этом… — Тебе еще не пора спать? — мягко говорит Ракель. — В конце концов, завтра в школу. — Хорошо, — говорит Паула и послушно вскакивает. Возможно, пытается продемонстрировать новообретенную зрелость. — Спокойной ночи, мама. — Она наклоняется и целует Ракель в щеку. — Надеюсь, завтра тебе будет не так грустно. — Мне уже не так грустно, — с улыбкой отвечает Ракель. — Спокойной ночи, милая.***
Три месяца спустя У Серхио есть дом. Просторный, но не чрезмерно. Ему не пришлось строить жилище с нуля — старый и обветшалый дом на маленьком острове недалеко от побережья Палавана идеально подходит для нужд Серхио, и тот покупает его по относительно выгодной цене. А затем тратит гораздо большие деньги на ремонт по своему вкусу. Возможно, дом немного великоват для одного человека, но он хочет насладиться богатством. Наем рабочих за щедрую оплату обеспечивает плавную интеграцию в местное сообщество. Теперь у него есть проект, над которым можно поработать. Серхио берется за множество таких проектов. Он очень хорошо знаком с одиночеством. Порой в детстве книги и телевидение становились ему хорошими спутниками, и — если быть честным — во взрослой жизни тоже. Словом, он отлично разбирается в отвлекающих факторах, которые помогают заглушить голос совести, унять постоянные чувства сожаления и вины. Серхио по натуре человек интроспективный — он проницательно анализирует как других, так и себя самого. Но бывают моменты, когда лучше не рассматривать своих демонов слишком близко. Ночами становится труднее. Его одолевает беспокойство. Разум слишком переполнен, чтобы спать. В такие минуты он часто совершает долгие прогулки по пляжу, вдыхая полной грудью прохладный ночной воздух и глядя вверх на захватывающую дух необъятность разбросанных над головой звезд. В эти короткие моменты одиночество кажется почти умиротворяющим. Серхио представляет, как остальные смотрят на те же самые звезды, где бы они ни находились. Разбросанные по всему миру, но живущие под одним и тем же небом, а потому — связанные. Возможно, даже те товарищи, которых они навсегда потеряли, тоже видят звезды — кто знает? Чаще всего эта мысль утешает.***
Четыре месяца спустя Ограбление Королевского монетного двора Испании постепенно забывается. Его больше нет в новостях — из-за сообщения об экологической катастрофе, нового опроса о росте безработицы среди молодежи в Европе и недавних споров по поводу некоторых необдуманных высказываний американского президента в Twitter. В конце концов, жизнь продолжается. Даже самая захватывающая история быстро устаревает в современном мире круглосуточных новостных лент. Теперь Ракель может пройти по улице к магазину, не подвергаясь нападению репортеров. Может забрать дочь от школьных ворот, не сопровождаемая взглядами и шепотом других родителей. Ну, по крайней мере, все уже не так плохо, как было. И проблемы, которые могли возникнуть с коллегами по работе, ее не беспокоят, поскольку сама работа больше не является проблемой. Формально Ракель сотрудничала с полицией и не совершила никаких умышленных нарушений, поэтому ей позволили уволиться, а не выгнали. Даже дали годовое выходное пособие, явно предназначенное для того, чтобы она молчала о том, как именно развивались события на Королевском монетном дворе. Вспоминая свои первые порывистые комментарии, прозвучавшие в момент гнева, Ракель подчиняется приказу больше ничего не комментировать. Не из соображений преданности, а из искреннего желания не говорить об этом. Даже странно, что получившее столь широкую известность — крупнейшее ограбление всех времен! — событие кажется ей очень личным. Никто больше не пытается заставить ее говорить об ограблении, и это приносит облегчение. Ее жизнь может вернуться в нормальное русло. Но Ракель уже не имеет ни малейшего представления о том, что значит «нормальное». Честно говоря, она не знает, куда себя деть. Однажды вечером, после того как ее мать и Паула ложатся спать, звонит телефон. Ракель снимает трубку, даже не взглянув на номер, — так давно ее не беспокоили репортеры и любопытные. Услышав голос на другом конце провода, она вспоминает, что есть и другие вещи, которых она пыталась избежать. — Ракель? — Анхель. Что тебе нужно? На краткий миг в трубке повисает обиженное молчание. Ракель вздрагивает, признавая свою вину. Анхель не виноват, что один звук его голоса напоминает ей о вещах, о которых она старается не думать. И ей не следует отвечать ему с такой откровенной грубостью. — Я не видел тебя с тех пор, как выписался из больницы, — говорит Анхель. — Хотел узнать, как у тебя дела. В порядке ли ты. Обида очевидна — Ракель не поговорила с Анхелем, хотя он едва не погиб во время ограбления. Он — хороший друг, хороший коллега… Ракель чувствует себя еще более виноватой и раздраженной: Анхель в кои-то веки оказался на более высоком моральном уровне. — Мне очень жаль, — искренне говорит она. — Я была… занята. Она лжет, и оба это знают, но Анхель не говорит об этом. — Слушай, я хотел бы тебя увидеть, — произносит он. — Может, как-нибудь встретимся и выпьем? Или поужинаем? Ракель чувствует, как живот неприятно сжимается. Пока они работали вместе, она много раз отказывалась от подобных предложений, чтобы не давать ложных надежд. Теперь, когда они больше не коллеги, соглашаться еще опаснее. Ракель знает, что Анхель подразумевает не ужин у него дома в компании жены. Он никогда такого не подразумевал. — Не думаю, что это хорошая идея, — осторожно отвечает она. На этот раз пауза более долгая и болезненная. Когда Анхель снова заговаривает, Ракель слышит, как он пытается совладать с эмоциями. — Я высказывался в твою защиту, понимаешь? — произносит он. — Когда они говорили об обвинениях. Даже после… — Он замолкает, и в трубке звучит тяжелый вздох. Ракель почти может представить, как он сидит где-нибудь в баре, или стоит у дома и курит, пока Мари Кармен спит. Представляет, как он потирает бороду – он всегда так делает, когда расстроен. Внезапно ей так сильно его не хватает, что становится почти больно. — Я думал, мы по-прежнему можем быть друзьями, Ракель, — говорит Анхель. — Как раньше. — Можем, — отвечает Ракель, прилагая отчаянные усилия, чтобы не плакать. — Мы и есть друзья. Мне просто… нужно время. — Сколько? — Не знаю. Слушай, Анхель, мне пора. — Ты его разыскиваешь? Вопрос — как удар под дых. Прилив гнева, который ощущает Ракель, приносит почти облегчение. Возможно, это иррационально, но ей кажется, что именно ради этого вопроса Анхель и позвонил. — А ты? — огрызается она. — Это не моя работа, — говорит Анхель. — И не твоя. — Раньше тебя это не останавливало, — возражает Ракель. — И тебя не остановило. — Затем он добавляет более тихим голосом: — Ты правда хочешь его найти, Ракель? После того, что он с тобой сделал? У нее пересыхает во рту. — Почему? Ты знаешь кого-то… — Нет, — Анхель говорит уже не сердито, а спокойно, разочарованно. — Как я уже сказал, это не моя работа. Ракель вешает трубку, а Анхель, к его чести, не пытается ей перезвонить. Остаток вечера проходит беспокойно. Она разрывается между чувством вины и гневом из-за множества вещей, которые даже не укладываются в голове. А потом она ложится спать. На следующее утро встает, чтобы отвезти Паулу в школу. Ведь что ей еще делать? Ракель все больше времени проводит с Паулой. И это хорошо, очень хорошо. Одно из немногих хороших последствий, к которым привел этот бардак. Теперь ей хватает времени и на заботу о матери. Ракель старается изо всех сил. Конечно, бывают ночи, когда она выпивает, думает о каждой лжи, которую ей скормил Серхио Маркина, и бесконечно проклинает его имя. В другие ночи она слушает мучительно грустные песни, ест мороженое прямо из контейнера и рыдает в подушку, как убитый горем подросток. А еще случаются ночи, в которые она поглощена воспоминанием о его губах на своей коже, его объятиях. И разум охватывает вожделение… Но не бывает ночей, когда она вообще о нем не думает. Страна и весь мир двинулись дальше, а Ракель остановилась. Что бы она ни говорила Анхелю, она хочет найти Серхио. Поцеловать его или убить. Она пока не уверена. Но мысль о том, что она никогда его больше не увидит… Он может находиться буквально в любой точке мира. Ракель может потратить на поиски всю жизнь и никогда его не найти. Осознавая это, она слишком боится даже попытаться. А затем с мучительным чувством понимает, что он, возможно, не хочет, чтобы его нашли. Ей следует примириться с произошедшим и жить дальше. Она должна.***
Пять месяцев спустя Здесь славная жизнь. Мирная. Именно о такой жизни мечтал Серхио в детстве, запертый в больничных палатах, скучающий и одинокий. Во многих отношениях это идеальная жизнь. Весь Палаван и тот остров, на котором живет Серхио, — место, полное света, красок, яркости и поразительной красоты. Спустя полгода ему удается создать нечто вроде рутины, если такое слово можно применить к человеку, которому столь явно благоволит удача. Он просыпается на рассвете и занимается тайцзи на пляже, пока солнце медленно поднимается над горизонтом, проливая на море золотой свет. Слушает музыку. Играет в шахматы со стариком, который живет в городе. Дружит с местными рыбаками и время от времени предлагает им свою помощь, потому что ему нравится чувствовать себя полезным. Их непринужденная болтовня помогает ему быстрее овладеть языком. Серхио часто посещает местные рынки. Сидит в прохладных тенистых кафе со стаканом свежевыжатого сока и читает подержанные романы в мягких обложках, слушая успокаивающий гул голосов и жужжание потолочных вентиляторов. Нанимает домработницу, которая с переменным успехом учит его готовить блюда местной кухни. У него достаточно денег, чтобы мгновенно удовлетворить любую прихоть, и он проводит некоторое время за защищенным компьютером, который настроил Рио, старательно инвестируя средства и вкладывая их в различные благотворительные фонды. Деньги делают деньги — это каждый дурак знает. Через десять лет он будет еще богаче, чем сейчас. Поэтому можно попытаться сделать что-то хорошее. Местные жители убеждены, что он — эксцентричный сын какого-то русского олигарха. Если честно, его русский язык далек от совершенства, но они вообще не говорят по-русски. Им все равно, кто он такой, покуда Серхио щедро платит и держит свои тайны при себе. Каждый день после того, как с материка приходит пароход, он приходит в один и тот же бар, садится и ждет. И надеется. Рассеянно обдумывает идею написать свои мемуары; наполовину манифест, наполовину просто рассказ о том, что произошло. Их опубликовали бы спустя много лет после его смерти. Но что-то в душе Серхио восстает против этого. В этом слишком много нарциссизма. К тому же, события все еще слишком свежи, чтобы писать о них беспристрастно. Он не может выразить словами то, что пережил, когда услышал, как умирает брат. Когда увидел тела своих друзей в деревянных ящиках. Когда встретил взгляд Ракель, узнавшей, кто он на самом деле. Она снится ему почти так же часто, как и брат, хотя сны, конечно, сильно отличаются. Андрес каждый раз умирает под градом пуль, снова и снова, пока его великолепный, яркий финал не становится почти банальным. Кровь расцветает на красном комбинезоне, на лице сияет улыбка. Он безжизненно падает на землю. Ракель в снах Серхио другая, более неуловимая. Часто он даже не видит ее лица. Она стоит на пляже, ступни в прибое; он подбегает к ней, но всегда просыпается за мгновение до того, как она обернется. Или замечает ее в толпе на местном рынке, следуя за темно-карамельными волосами, пока она не пропадает из виду, глухая к его окрикам. Будь у него выбор, Серхио предпочел бы видеть другие сны. Заново переживать мгновения, когда она была в его объятиях. Но такие мысли оживают лишь в часы бодрствования. Он пытается не зацикливаться на них, но безуспешно. По всей вероятности, он больше никогда ее не увидит. С этой истиной ему следует смириться. Конечно, он оставил ей способ найти его — пошел на глупый риск, — но любой успех плана зависит от ряда факторов, и все они непредсказуемы. Если она не выбросила и не уничтожила открытки. Если она вообще его ищет. Если не выдаст его местонахождение полиции, как только решит головоломку. Но он верит в то, что не выдаст. «Я с тобой», — сказала она. И показала это не только словами, но и действиями. Рискнула всем, чтобы помочь ему. И ее губы — яростно и настойчиво прижимающиеся к его собственным… Нет, Ракель Мурильо не предаст его. В другой жизни Серхио, возможно, посмеялся бы над собственной уверенностью в этом факте. Андрес точно посмеялся бы. «Какое лицемерие, — сказал бы его брат полушутя-полусерьезно. — После всего, что ты мне наговорил. Что я тебе твердил о любви, братишка? И все же ты уверен». И он уверен. Даже спустя почти полгода, даже зная, что она, судя по всему, изменила свое мнение, переосмыслила их отношения и решила, что это безумие. Даже зная, что он может никогда больше не увидеть женщину, которую любит. Он уверен. Он будет уверен до конца своей жизни — райской жизни, наполненной свободой, невообразимым количеством денег и осознанием, что он совершил невозможное, что его успех войдет в историю… Жизни, которую он проведет, думая о складе в Мадриде. О Ракель, свернувшейся калачиком у него под боком, обнаженной и сияющей от счастья. Она дразнит его из-за очков и улыбается, даже когда целует. Он в полной заднице.***
Шесть месяцев спустя Его зовут Марк. Он — бухгалтер. Он шутит о своей профессии при первой же встрече с Ракель на родительском вечере в школе Паулы. Вероятно, у всех бухгалтеров заготовлена какая-нибудь самоуничижительная шутка, с помощью которой они рассказывают о своем призвании новым знакомым. Юмор помогает избежать неловкого молчания, которое неизбежно возникает, как только они признаются, что занимаются самой скучной работой, какую только можно вообразить. Тем не менее, он представляется уверенно, но без самонадеянности. Рассказывает свою шутку, и Ракель смеется. Она давно не смеялась. Марк разведен, его дочь учится в одном классе с Паулой. Он на несколько лет моложе Ракель, и для бухгалтера довольно привлекателен. Аккуратная стрижка, теплый взгляд и дорогой костюм. Похоже, он действительно не узнает в ней инспектора из новостей, а если и узнает, то тактично умалчивает об этом. Не успевает она опомниться, как уже соглашается поужинать с ним. Ее последнее первое свидание закончилось тем, что она направила на своего спутника пистолет, но Ракель старается об этом не думать. Это кажется немного странным — накладывать макияж, тратить время на прическу, доставать одежду, которую она месяцами не носила. Словно Ракель играет роль нормального человека, живущего нормальной жизнью. Она встречается с Марком в городе, чтобы у Мариви не возникало вопросов. При виде Ракель мужчина улыбается. — Отлично выглядишь. — Спасибо. Закончив с этой частью сценария, он ведет ее в хороший ресторан, в котором она не бывала — слишком дорого. Марк выдвигает для нее стул. Они заказывают вино, еду, и разговаривают. Ракель уводит беседу подальше от своей прежней работы и бывшего мужа — слишком тяжелые темы для первого свидания. Марк относится с пониманием, и возникает лишь пара неловких пауз. Несколько раз он заставляет ее смеяться — он довольно забавный, — хотя порой Ракель кажется, что он слишком старается. Когда ужин заканчивается, Марк настаивает на оплате счета. Это немного раздражает Ракель, но ей, видит бог, приходится относиться к деньгам как можно бережнее, поэтому она соглашается со всем возможным достоинством. Затем он провожает ее домой, ведь идти недалеко, а ночь не холодная. Беседа слегка угасает, но наступившее молчание не столько неловкое, сколько… неизбежное. Им уже не о чем говорить. В конце улицы, откуда они собираются пойти разными путями, Марк поворачивается к Ракель и сдержанно улыбается. — Я отлично провел время, — говорит он. — Да, — соглашается Ракель и улыбается в ответ. — Я тоже. Наступает долгая пауза, затем Марк вздыхает. — Мы ведь больше не встретимся? — спрашивает он. — Думаю, нет, — произносит Ракель. Потом понимает, какой это слабый ответ, и повторяет вежливо, но как можно более твердо: — Нет. Мне очень жаль. — Мне тоже, — отвечает Марк. Он уходит, рассеянно упоминая о следующем родительском вечере. К счастью, Марк не выглядит обиженным — только слегка разочарованным. Уходя, он не оглядывается. Ракель пытается заставить себя испытать хоть что-то, хотя бы чувство вины, но ощущает лишь легкое облегчение из-за того, что все закончилось Она как можно тише прокрадывается в дом, чтобы не разбудить мать — Паула при любом шуме спит как убитая. Тщательно смывает макияж, переодевается в удобную пижаму и ложится в постель. Но уснуть не получается. Ракель смотрит в потолок, гадая, что же пошло не так. Она надеется, что Марк сейчас не задается тем же вопросом, а затем понимает — немного виновато, — что даже не может вспомнить его фамилию. Было бы гораздо проще, окажись он репортером, готовым на все ради истории. Или обычным мудаком, пытающимся переспать с ней. Ракель хотела бы, чтобы он был кем-нибудь другим, а не порядочным, красивым мужчиной, который ее абсолютно не интересует. Ничего подобного она больше не предпринимает.***
Семь месяцев спустя Палаван больше не похож на праздник. Жилище Серхио становится домом. Он пытается представить, что подумал бы об этой жизни, когда был ребенком, но практически не может вспомнить младшую версию себя. Возможно, это и есть лучший выход. Забвение. Позабудь все, что было прежде. Сотри любые следы и стань совершенно иным человеком. Надень новую маску.***
Восемь месяцев спустя Ее матери становится все хуже. Если бы Ракель работала и не была рядом так часто, то могла бы и не заметить. Мама время от времени забывает слово или два. Оставляет духовку включенной или дверь — незапертой. Иногда стоит посреди комнаты, совершенно потерянная, и смотрит в пустоту, позабыв, чем занималась до этого. Но еще страшнее, когда она глядит на Ракель, и в ее взгляде на мгновение появляется пустота, будто Мариви не узнает дочь. Это похоже на анонс того, через что им предстоит пройти. Ракель говорит об этом с Паулой, пытается подготовить ее к тому времени, когда бабушка может не узнать ее, но как объяснить такое маленькой девочке? Как подготовиться к тому, что человек, которого ты любишь, позабудет о твоем существовании? Однажды мать задумчиво смотрит на нее, когда они вместе обедают. Сегодня был хороший день, и Мариви не выглядит расстроенной, поэтому Ракель вопросительно ей улыбается. — Что-то не так, мама? — спрашивает она. — Ты не голодна? Пожилая женщина улыбается в ответ. — Я теперь никогда не голодна, — говорит она. — Старики не бывают голодны. Ем за компанию. Просто подумала… Давно не видела твоего парня. — У меня больше нет парня, мама, — мягко говорит Ракель, полагая, что мать думает об Альберто, — ведь о постыдно коротком эксперименте с Марком Мариви не знает. — Мы расстались, помнишь? Вот почему мы с Паулой теперь живем с тобой. Она не объясняет более подробно; мама уже давно лишь эпизодически вспоминает события, которые когда-то имели жизненно важное значение. То, что Мариви по-прежнему помнит о повседневных вещах — например, как приготовить чашку чая и одеться, — уже огромная удача. Не стоит и надеяться, что она сможет припомнить подробности сложного развода дочери. — Нет, нет, не этого, — говорит мать, недовольно хмурясь. Ракель задается вопросом, помнит ли Мариви, почему ей не нравится Альберто, или просто чувствует, что так должно быть. — Другого. Милого и в очках. Небрежные слова — словно удар под дых. Проходит несколько секунд, прежде чем Ракель удается набрать в легкие воздуха, чтобы ответить. — Прости, мама, но мы больше не встречаемся. — Какая жалость. Он мне понравился. Ракель заставляет себя улыбнуться. — Мне тоже, — говорит она. Весь день это давит ей на грудь, словно свинец. Ракель в отчаянии недоумевает, как матери удалось запомнить те короткие часы, которые она провела с «Сальвой». Почему этот факт сохранился в ее медленно разрушающемся сознании, если Мариви часто не может вспомнить имена собственных дочерей? Словно особенно жестокая насмешка Вселенной — ведь сама Ракель изо всех сил пытается его забыть. Ну, пожалуй, не забыть. Забыть не удастся. Но, возможно… примириться. Понять. Ограбление… да и все произошедшее начинает казаться ей сном. Словно Ракель на какое-то время вошла в чужую жизнь. И лишь воспоминания о том времени убеждают ее, что события ей не померещились. Просто невероятно, как сильно может измениться жизнь человека за одну неделю. Ракель и сама бы не поверила, если бы это случилось не с ней. Ситуация совсем не походила на любовную сказку из дешевых романов, о которой Ракель мечтала в подростковые годы, и она не растаяла перед мужскими чарами, как пытались рассказать газеты. За ту короткую напряженную неделю, когда Ракель общалась с Серхио Маркина, — еще до того, как она узнала его настоящее имя, — произошло нечто более серьезное. Нечто куда более значимое. Она даже сейчас не считает, что поступила неправильно. Ракель может сколько угодно твердить себе о важности принципов, честности и морали, но в тот момент, когда она сделала свой настоящий выбор — когда висела, прикованная к потолку ангара, глядя в отчаянные глаза Серхио, — логика и здравый смысл не имели никакого значения. В конце концов она подумала: «К черту все». К черту все. К черту работу, которой Ракель посвятила всю свою жизнь, ничего не получив взамен. К черту власти, которые больше заботились о своей репутации, чем о человеческих жизнях. К черту Прието, Альберто и даже Анхеля. К дьяволу всех мужчин, которые постоянно обращались с ней покровительственно или пренебрежительно, видя в Ракель не более чем пару сисек со значком. К чертям систему, которая отвергла и подвела Ракель, когда она больше всего нуждалась в помощи. И чёрт бы подрал необходимость пожертвовать единственным человеком, который впервые за многие годы сделал ее счастливой. Да и ради чего? Чтобы защитить гребаные драгоценные деньги правительства? К черту все это. В конце концов, Ракель сделала выбор не в пользу банды преступников в монетном дворе и великого дела Серхио Маркина. И даже не в пользу самого Серхио. Она сделала выбор в свою пользу. Потому что впервые в жизни ей захотелось быть эгоисткой. Ракель встретила человека, который заставил ее почувствовать, что ей не нужно выбирать между любовью и уважением. Заставил поверить, что она может быть счастлива, и что она, возможно, этого заслуживает. Она вспомнила, как Серхио смотрел на нее. Вспомнила его задумчивую улыбку. «Тебе никогда не хотелось уехать? — спросил он. — Можешь представить, каково это — растить дочь на солнечном берегу?» Она может. И представляет. Но чаще Ракель представляет на этом пляже не себя и даже не Паулу, а его. В эту фантазию Ракель сбегает каждый раз, когда стены сжимаются, когда вес жизни становится слишком велик, когда случается один из те ужасных дней, после которых она чувствует себя усталой, измученной и до того одинокой, что выть хочется. Ракель воображает пальмы, белый песок, сверкающий на солнце океан. Серхио лежит на полотенце, возможно, приподнявшись на локте. Печатает на ноутбуке, или, например, читает книгу. Ракель не может представить его бездельничающим. Морской бриз нежно треплет его волосы. На лице появляется слабая, задумчивая улыбка. Солнечный свет оттеняет его бледную кожу. Как правило, Серхио не носит рубашку — ведь это, в конце концов, фантазия Ракель. Иногда она позволяет себе выйти на сцену и подойти к нему, ощущая песок между босыми пальцами ног. Воображает, каким будет выражение лица Серхио, когда он поднимет голову и увидит ее. Порой Ракель присоединяется к нему на песке, оседлывает Серхио, толкает вниз, страстно целует и… Ну, это не более чем фантазия. И останется таковой навсегда. В глубине души Ракель знает, что Серхио Маркина, которого она воображает, на самом деле практически незнакомец. Больше полугода назад она провела неделю с человеком, который лгал ей почти обо всем, включая его собственное имя. Что же она за идиотка, раз до сих пор вспоминает о том времени — о нем — с нежностью! Как Ракель может утверждать, что по-прежнему любит этого мужчину, если даже не знала, кто он на самом деле? Она видела лишь проблески его настоящего «я», скрытого за маской, которую он всегда носил. Какая часть его истинной личности проявлялась в Сальве — добром, нежном, неловком парне, который всегда слушал ее без осуждения, улыбался ей, словно самой красивой женщине на свете, очаровывал ее мать, играл на пианино и занимался любовью с Ракель с такой сильной, всепоглощающей страстью, что она даже сейчас краснеет при мысли об этом? Было ли хоть что-то из этого настоящим? Или он всегда был Профессором — учтивым, расчетливым гением, стоящим за величайшим преступлением в истории, человеком, который всегда опережал инспектора на три шага и с наслаждением лез ей под кожу своим флиртом и играми разума? Мужчиной, который разрушил ее карьеру, который открыл ей глаза? Безликим идеалистом, уже ставшим для многих символом сопротивления коррумпированным властям? Возможно, ответ лежит где-то посередине. Может, Серхио — и то, и другое, или ни то, ни другое, или нечто среднее. Впрочем, самое важное Ракель увидела после того, как узнала правду. Когда Серхио был зол, напуган, и отчаянно умолял о понимании. Когда вся ложь испарилась. Когда он смотрел ей в глаза и снова и снова повторял, что влюбился, хотя никогда не хотел подобного исхода. Когда он поцеловал ее… Боже, как он ее поцеловал! Ракель никогда в жизни так не целовали. Не так, словно она была брошенным вызовом или выигранным призом, а так, словно она являлась подарком, драгоценным, редким и желанным. Даром, который Серхио принял с бесконечной благодарностью, удивлением и таким разрушительным желанием, что у нее перехватило дыхание. Сколько бы ни было лжи в его словах, Ракель не верит, что можно подделать такой поцелуй. И если это делает ее дурой, значит, она дура. Она лелеет надежду, что Серхио счастлив, где бы ни находился. Если это тоже делает ее дурой — пусть так. Сначала она надеялась, что Серхио будет думать о ней. Теперь она больше всего на свете надеется, что он никогда о ней не вспомнит.***
Девять месяцев спустя Серхио болен любовью. Измучен ею. Он хочет вырезать это чувство, словно раковую опухоль. Хочет крепко сжать его и никогда не отпускать. Серхио думал, что со временем оно сойдёт на нет. Он надеялся на это в той же мере, в которой боялся, что это произойдет. Вот уже девять месяцев он проклинает Андреса за все, что тот когда-либо говорил о любви. С горечью напоминает себе о тех временах, когда считал своего брата дураком, совершающим одну и ту же ошибку снова и снова. Пять браков и пять разводов. Пять. Тогда Серхио думал, что Андрес рано или поздно поймет, каким идиотом он себя выставляет. Как только обстоятельства докажут, что позволять чувствам доминировать — плохая идея, брат в конце концов поймет, что его логика «любовь побеждает все» ошибочна. Оказалось, они оба дураки. И логика и разум, кажется, тут ни при чем. Серхио знает лишь одно: то, что связывало его с Ракель Мурильо, яростное, страстное и яркое, изначально было обречено на провал. Слишком много сложностей, слишком много лжи. Слишком мало времени. Она никогда ему не принадлежала. Он должен принять это и жить дальше. Но в глубине души он чувствует следующее: он никогда в жизни никого не любил так, как ее, и никогда больше не полюбит. Проходят дни. Одни — быстро, другие — мучительно медленно. Сменяются времена года. Но Серхио, залитый солнцем, окруженный роскошью, все видит… серым. Он утратил цель. Жизнь, которую он так долго планировал, прекрасна, завидна и странно пуста, как яйцо Фаберже. Да, он сбежал, как всегда и хотел, но от самого себя ему не сбежать. И Серхио не может отделаться от ощущения, что самую важную часть себя он оставил позади. Привычные отвлечения уже не так эффективны, как раньше. Он ни на чем не может сосредоточиться. Его пожилой приятель уезжает навестить семью, и привычная шахматная партия откладывается. — Тебе нужно обзавестись женой, молодой человек, — говорит он, смеясь. — Тогда не будет свободного времени, которое можно проводить со стариком вроде меня. И денег у тебя достаточно, чтобы иметь хороший выбор. Улыбка Серхио кажется вымученной даже ему самому. «Возможно, любовь подобна алкогольной зависимости, — думает он. — Даже зная, что ты никогда больше этого не получишь, ты не перестаешь этого жаждать. Не проходит и дня, когда бы ты не желал этого отчаяннее всего на свете. Стоит познать этот вкус — и ничто уже не будет прежним». Впервые со времен детства, когда он практически жил в больнице, Серхио спит допоздна. Нет никакого смысла рано просыпаться. Чем больше он спит, тем более усталым себя чувствует. В некоторые дни он практически не может встать. Но однажды ему снится сон, который все меняет. Серхио наконец видит ее лицо. Ракель. «Серхио… Я с тобой». Прикованная к потолку в ангаре, она целует Серхио так, словно от этого зависит ее жизнь, словно ничто другое не имеет значения, пока они оба не задыхаются, дрожа от пьянящей смеси страсти и страха. А потом — потому что это сон — наручники тают, и ее руки обнимают его за плечи, сжимают лицо, запутываются в его волосах. Спотыкаясь, оба падают на диван и срывают друг с друга одежду, обезумев от желания. Серхио чувствует на себе мягкую, идеальную тяжесть ее тела, теплую кожу под руками, и слышит вздохи ее удовольствия, которые звучат для его слуха как благословение. Он просыпается с такой всепоглощающей потребностью, что она едва не калечит его — болезненной, глубокой душевной тоской по женщине, которую он любит. Серхио вскакивает с кровати, отчаянно желая выбраться, уйти. Воздух кажется удушливым, хотя дневная жара еще не наступила. Еще слишком рано. Он даже не пытается надеть приличную одежду — просто выбегает из дома босиком в свободных льняных штанах, которые надел перед сном, и бездумно направляется на пляж. Он не сможет. Не сможет прожить без нее всю оставшуюся жизнь. Все в нем восстает против этой мысли. Она невыносима. Серхио начинает бежать по пляжу, нуждаясь в движении. Разум ускоряется, стряхивая последние остатки сна. Он никогда не любил бегать трусцой — всегда считал это неэффективной формой упражнений, — но теперь движение кажется таким же необходимым, как дыхание. Солнце еще не вышло из-за горизонта, и песок тянется перед ним в предрассветной прохладе, словно бесконечный чистый холст. Он вернется. Вернется в Испанию и найдет ее. Ноги глухо стучат по песку. Сердце бешено колотится. Разум лихорадочно перебирает возможные варианты. Через европейский аэропорт или причал ему никак не пройти, даже с лучшими поддельными документами, но можно пробраться по суше. У Серхио по-прежнему есть знакомые, способные создать удостоверение личности, которое пройдет большинство пограничных проверок. А если не получится — есть тысячи способов попасть в страну. Было бы желание. Серхио замаскируется как можно лучше. Без бороды и с другой парой очков его никому не узнать — записи с камер видеонаблюдения были слишком низкого качества. Можно путешествовать на машине, на поезде, а при необходимости даже пешком. На это уйдут недели или месяцы, но он справится. Шаги учащаются, адреналин бежит по венам. Ноги стучат по твердому песку, поднимая брызги с каждым сильным ударом. Дыхание становится прерывистым. Впервые за несколько недель Серхио чувствует себя живым. Когда он вернется в Испанию, к его услугам будет множество убежищ, в которых можно залечь на дно и спланировать следующий шаг — он готовился к любым непредвиденным обстоятельствам на случай поимки любого члена банды. Многие из ангаров доступны до сих пор. Он проявит осторожность. Не станет спешить, пока не удостоверится, что берег чист. И тогда постучит в ее дверь. Она откроет, и Серхио увидит ее — Ракель, настоящую и осязаемую. И сможет сказать… что? Он словно врезается в кирпичную стену. Серхио пошатывается, спотыкается — и все заканчивается. Внезапно он осознает каждое ощущение: доведенные до предела мышцы отчаянно протестуют, пульс зашкаливает, со лба льется пот. Серхио падает на колени на влажный песок, задыхаясь и дрожа. Что он ей скажет? Что он вообще может сказать? Сердце бешено колотится, словно пытается вырваться из груди. На мгновение он всерьез боится, что у него сердечный приступ. Легкие горят. Пальцы погружаются в песок, цепляясь за землю, как за якорь, пока он пытается выровнять дыхание. С каждым тяжелым вдохом безумный порыв угасает. Реальность вновь заявляет о себе. Рациональный разум Серхио напоминает ему обо всех причинах, по которым это не сработает. Не произойдет. По которым не следует этого делать. Ракель, несомненно, уже нашла координаты. Серхио стоит утешиться тем, что она лишь проигнорировала информацию, а не отдала полиции. Вероятно, она все еще немного заботится о нем и не хочет, чтобы его нашли. Но он не может отправиться к ней; Ракель должна сама прийти к нему, если пожелает. Вот почему Серхио оставил ей возможность отыскать его. Все в ее руках. Выбор за ней. Раскаленная добела агония медленно отпускает его легкие. Серхио немного стыдно. Пошатываясь, он встает и оглядывает пляж в надежде, что никто не видел его неуклюжего падения. Ему не хочется отвечать на неловкие вопросы обеспокоенных прохожих. Но пляж пуст — Серхио один. Как и всегда.***
Десять месяцев спустя Ракель устраивается охранником в офисное здание. Это длится всего две недели, и каждый миг ей хочется кричать от отчаяния. Оплата сиделки для матери, по сути, сводит зарплату Ракель к нулю, поэтому она без всяких сожалений увольняется. Деньги становятся проблемой. Постоянным беспокойством. Какая ирония. Некоторые заложники, по слухам, получили деньги в обмен на помощь во время ограбления. Огромные суммы. Но если это и правда — а это очень в характере Профессора, — то Ракель никакого дара не получила. Она не обижается — понимает, почему Серхио не стал отправлять ей деньги, даже если имел способ сделать это незаметно. Слишком уж это походило на вознаграждение или, что хуже, плату за оказанные услуги. Учитывая, какие у них были отношения, Ракель чувствовала бы себя… омерзительно. Вероятно, Серхио достаточно хорошо ее знает, чтобы это понять. Ракель все равно не нужны деньги. Ей не получить то, чего она хочет. Она не должна хотеть то, чего хочет. Кроме того, она все чаще хочет просто сбежать. Стены с каждым днем смыкаются все теснее. Жизнь превращается в тюремную камеру. Ракель игнорирует звонки Анхеля. Игнорирует все звонки. Она чувствует себя разочарованной и брошенной на произвол судьбы, и невольно задается вопросом: неужели Серхио Маркина испытывал такое всю свою жизнь? Не потому ли он все это устроил? Не ради денег или славы. Даже не для того, чтобы выразить какие-то важные политические воззрения. Чтобы хоть что-то сделать. Сбежать не только от этой жизни, но и от самого себя. Вырваться на свободу из сетей неписаных правил, опутывающих земное существование. И все безропотно им следовали, шагая, словно лунатики, по миру, и думая, что порядок вещей невозможно изменить. Но Серхио его изменил. Он изменил все. Изменил ее. Ракель уверена — хотя не имеет никаких оснований для такой уверенности, — что он понимает, какие чувства она сейчас испытывает. Вероятно, Серхио — единственный на свете человек, который мог бы понять. Она думает о солнечном пляже, о пальмовых листьях и грохочущем прибое, объятиях и голосе, который шепчет ее имя. Порой она не осознает, его это голос или ее собственный.***
Одиннадцать месяцев спустя Старик из города — партнер Серхио по шахматам — заболевает. И это своего рода тревожный сигнал. Серхио тратит непристойные суммы денег, обеспечивая ему наилучший уход. Спустя несколько недель ужасной неопределенности и ежедневных семейных молитв у его постели мужчина выздоравливает, и Серхио вздыхает с облегчением. А затем осознает, как сильно ценит одного из очень немногих друзей, которые у него остались. Он понимает и кое-что еще: если с ним что-нибудь случится, если он заболеет, даже умрет… кто будет стоять у постели, рыдая и молясь о его выздоровлении? Кто будет оплакивать Серхио, если он умрет, или праздновать, если выживет? В юности у него были мать, отец и брат. Безбрежная любовь семьи поддерживала его, несмотря на болезнь, которая могла унести его жизнь еще до того, как он по-настоящему начнет жить. И что ему теперь делать с жизнью, которую он с таким трудом завоевал? Родные умерли. Друзья — те немногие люди, которые могли бы по-настоящему понять охватившую его пустоту — разбросаны по разным концам света, чтобы ради собственной безопасности никогда больше не встретиться. Он живет в невообразимой роскоши, но остается изгнанником. Если завтра он умрет — просто выйдет в море и утонет, — кто заметит, кроме экономки, партнера по шахматам и людей, с которыми он достаточно знаком, чтобы кивать в знак приветствия? Имеет ли это значение для мира? Идеальный план, грандиозное заявление — вот что имело значение. Деньги, которые он выиграл, имеют значение, хотя те, кто пожинает плоды, никогда не узнают, откуда эти деньги взялись. Но он — Серхио Маркина — совершенно не имеет значения. Это опасный путь. Такие мысли могут запросто привести к мрачному чувству, с которым он слишком хорошо знаком. Иногда оно покрывает мир Серхио на несколько дней, даже недель, тяжелое, словно саван. И все же, новое открытие собственной незначительности странно освобождает. Если у Серхио нет связей, значит, он больше никому ничего не должен. Слишком долго он проводил свою жизнь, пытаясь найти смысл и цель во внешних источниках. Но однажды некто — бесконечно дорогой для Серхио человек — посоветовал ему посвятить себя собственным мечтам, поэтому он намеревается поступить именно так. Он не может больше жить ради своих великих планов, ради принципов. Теперь он должен жить только ради себя, быть только самим собой. Не Профессором, не призраком, не символом сопротивления. Просто Серхио. Ни больше, ни меньше. Странно, но он почти забыл себя настоящего. Возможно, на привыкание уйдет какое-то время, но сейчас время — все, что у него есть. И если он что-то и знает с абсолютной уверенностью, так это то, что с некоторыми вещами ничего не поделаешь. Но все же есть одна вещь, за которую он держится, хотя это и глупо. Каждый день после того, как с материка прибывает пароход, Серхио приходит в один и тот же бар, садится и ждет. И надеется. Надеется. Надеется.