незакрытый гештальт или она всегда была лишняя.

кенма лишняя в их компании. маленьком обществе из трёх человек со своими шутками, историями, динамикой взаимоотношений и прошлым, только вот это не трио, а дуэт с хвостом. не равноправное, не равноценное, не одинаковое со всех углов — в списке участников есть главные тая-комод и дополнительный кенма. просто бонус. или балласт. дрогнувший плюсик, который можно стереть одним движением тыльной стороной ладони, потому что маркер не перманентный. обычный. тонкий. иссохший. кенма это знает и принимает, потому что это правда-истина. заповедь их маленького лживого приюта, и кенма изначально тут была лишняя, потому что знала с младенчества правду. и вся эта приютская ложь, обманные надежды и мечты — всё это в лишний раз доказывает, что кенма здесь лишняя. но она всё же рада, что тая и комод позволили ей стать хоть и маленькой, но всё же частичкой их скромного и дружного общества. прочувствовать насквозь это иллюзорное счастье, даже представить на какое-то время, что демонов не существует, что за забором — беззаботная белоснежная жизнь, такая же белоснежная, как их хрусткие простыни после стирки, и кенма имеет право прикоснуться к этой жизни. хотя бы на мгновение, самим кончиком пальца, но прикоснуться. правда, потом возвращаться обратно с треснувшую и чёрную реальность болезненно и неприятно, но время, проведённое с ними, того стоит. улыбки — светлые, чистые, искренние — того стоят. тая и комод того стоят. заслуживают весь мир, до последних дюймов, до последней травинки и листика, только вот этот мир их не заслужил. и кенма тоже. кенма хочет, чтобы они сбежали. чтобы вкусили эту запретную свободу, чтобы не были отданы на съедение монстрам, чтобы жили, наконец, счастливо, без этих злосчастных стен и с возможностью выбора. кенма хочет, чтобы тая и комод пережили эту роковую отметку в двенадцать зим и прожили ещё больше, дольше, и она ради этого готова на всё. абсолютно всё. кенме не жалко продавать себя маме. нет никаких сожалений по поводу её мести тире спасении, ведь тогда она убивает двух зайцев сразу: отдаёт обратно несуществующему богу свою жалкую жизнь и помогает убежать тае и комоду. выигрышный сценарий, в котором получают по заслугам все. и в частности мама, что выращивала их всех не как детей, а как овощей в удобных теплицах. и кенме кажется очевидным, абсолютно правильным тот факт, что тая-комод сбегут, а она останется здесь. ведь они чистые, настоящие, невинные до такой степени, что хочется кричать. ведь они те, кто действительно этого заслуживает, — тот самый дуэт старших детей приюта, в который кенма не влезла. но она и не пыталась, если честно. боялась осквернить одним своим присутствием, однако в самой глубине души, на самом дне её прогнившей душонки она всё равно отчаянно желала быть полноправной, ценной частью их маленького общества. на уровне подсознания сладко-болезненно грезила, что было бы, как было бы, если бы их дуэт превратился в трио. желала, грезила, мечтала и делает это до сих пор, хотя каждый раз понимает, что она попросту недостойна. эти мечты несовместимы с реальностью никоим образом, и кенме остаётся лишь наслаждаться теми малыми частичками того, что ей позволено. тем не менее кенма искренне счастлива, что своей смертью сможет помочь им сбежать. это правильный исход событий. до омерзения правильный, однако и тот, который кенма одновременно хочет и не хочет: пусть она и не является полноправной частью их компании, кенма слишком хорошо знает своих друзей, чтобы тщедушно полагать, что её смерть не будет иметь для них никакого значения. однако кенма просчиталась. конечно же было глупо полагать, что тая-комод не разобьют её план в пух и прах. конечно же было глупо полагать, что они не догадаются о том, что кенма собиралась пожертвовать собой. конечно, конечно, они же, чёрт возьми, умные, маленькие гении, и если комод просто понял её план, будто кенма сам показала ему свои мысли на раскрытых ладонях, то тая сделала его невыполнимым собственными руками. конечно же они не собираются её оставлять. и всех остальных приютских детей тоже, потому что это чистейшей воды безумие, а тая и комод чистейшей воды безумны. точнее, безумна тая со своими идеалистическими мечтами и целями, а комод сдаётся под её бесхитростными и наивно-детскими идеями. естественный ход вещей. привычный и постоянный. кенма счастлива и несчастлива одновременно. счастлива потому, что они её не бросают, что так добры к ней даже после её относительного предательства. несчастлива потому, что кенма не слепая. она здесь лишняя. тая-комод. комод-тая. но никак не тая-комод-кенма. кенма видит, как они смотрят друг на друга, точнее, как комод смотрит на таю: восхищённо, нежно, любяще настолько, что сводит скулы и на зубах скрипит сахар; кенма видит, как тая относится к комоду: особенно заботливо, особенно нежно, особенно понимающе, чуть-чуть по-другому, если сравнивать с остальными приютскими. комод никогда так на кенму не посмотрит. тая никогда так относится к кенме не будет. и от этого становится ещё болезненней, ведь если факт дружбы ещё хоть какой-то можно было принять и пережить, то… кенма не осмеливается стереть свой дрогнувший плюсик чуть ниже их имён, зато смело ставит крест на себе, только уже маркером перманентным и настолько чёрным, что, кажется, отсутствие света вовсе не будет настолько насыщенного цвета. ставит крест и на своих мечтах о том, где они все… а потом кенма просчитывается снова: комода забирают. забирают туда, до куда добраться уже невозможно и не будет возможным никогда. дуэт разваливается на части на глазах, буквально — две частички идеально подходящих друг другу пазлов отрываются, и картина становится незаконченной, неполноценной, незавершённой. кенма всё ещё где-то ниже их имён, только вот встать заместо комода не получится никогда, да и кенма не хочет — а зачем? зачем, чёрт возьми, заменять того, кого заменить априори невозможно? кенма не комод. кенма хуже. комод особенный. кенма нет. тае нужен комод. тае кенма не нужна. кенме горько до безумия. отчаяние заглатывает целиком, не оставляет и кусочка, переваривает мучительно медленно в кислотном желудочном соке, и кенма в нём тонет. они сбегают из дома. кенма остаётся жива. кенма, чёрт возьми, жива, а комод нет — абсолютная нелепица, огромнейшая ошибка, которую совершенно никак не исправить, и всё должно быть совершенно наоборот: это комод должен быть жив, а не кенма, и это злит ровно в той же степени, что и отчаивает. а потом приходится выживать. кенма заменить комода и не пытается. не пытается занять столь желанную позицию в дуэте (хотя желаннее, намного желаннее позиция в трио), просто становится тем самым плечом, о которое тая опирается, чтобы воплощать свои безумные мечты в реальность, и этого, в принципе, хватает, но не настолько, чтобы быть довольным своей жизнью. кенма никогда и не была довольна своей жизнью, но здесь уже другая проблема: острая нехватка дуэта тая-комод, который для кенмы был важнее кислорода и который уже не восполнишь никак. мир за стенами оказывается недружелюбным, почти что адом, но никто другого и не ожидал. они — обыкновенные дети, вынужденные носить оружие за плечами и просчитывать свои действия на тысячу шагов вперед, потому что иначе их попросту съедят. вынуждены на подсознательном уровне знать все законы выживания, и это неправильно — знать вот такое двенадцатилетним детям. но у них вся жизнь неправильна, так что это кажется нормальным. смириться со смертью комода оказывается сложнее, чем что-либо другое, однако двигаться вперед заставляет тая: упорно толкает в спину, зарывается подошвой поношенных сапог в рыхлую землю, чтобы не дать той упасть назад, и не оставляет выбора, кроме как шагать вперед. кенме сложно. тае сложнее. но тая сильная. боже, она настоящая девочка-солнце со своей непослушной копной волос, абсолютно несгибаема и вечно наполнена верой в лучшее, и кенма видит её насквозь — конечно, потеря комода оставила неизгладимый отпечаток, но это не тот опыт, из-за которого тая сложит руки. она же из того типа людей, которые на трудности отвечают ещё большим упорством, и на смерть дорогого ей человека она лишь напирает сильнее, раздирая ладони и колени в кровь. кенма не такая. она бы сдалась. честно сдалась, однако тая не даёт. одной своей улыбкой каким-то чудом заставляет появиться ушедшие силы, и кажется она даже каким-то маленьким, только родившимся божеством с темными прядями волос вместо нимба. и за эти полтора года почти ничего не меняется. тая всё ещё преисполнена решимости. комод всё ещё мёртв. кенма всё ещё лишняя. кенма бы, если честно, отдала всё, чтобы вместо неё выжил комод, и это до сих пор кажется правильным и истинным: тогда, в благодатном доме сгореть вместе с этим самым чертовым домом, давая шанс тае-комоду и остальным приютским детям сбежать отсюда. да кенма даже готова отказаться от своей мести и быть добровольно съеденной вместо комода, лишь бы те двое жили вместе, жили, ж и л и. но, увы, это невозможно. абсолютно невозможно. кенма бы сделала всё, будь это во власти людей, но люди не умеют воскрешать других и не умеют отдавать свою жизнь взамен умершей. как жаль. иногда, когда кенма стоит на стрёме в обманчивой ночной тишине чужого мира, она позволяет себе немного помечтать, пока тая и другие крепко спят, наслаждаясь отдыхом. поначалу робко, осторожно представляет то, что комод тогда не ушёл за решётчатые ворота приюта. представляет то, что их план удается и они сбегают все вместе — тая-комод и кенма, и другие дети. как они выживают в этом отчуждённом для них мире, как постоянно спорят о разных мелочах, но в конце концов кто-то один решает весь спор, выдвигая компромисс. как иногда позволяют себе расслабиться в минуту спокойствия и улечься рядом друг с другом, опираясь на родные плечи, чувствуя родное тепло, родной запах, родное всё. как они наблюдают друг за другом, подмечая каждые изменения в росте, весе, цвете волос или глаз, потому что они всё-таки взрослеют. кенма представляет, осмеливается представить, что дуэт на самом деле не дуэт, а настоящее трио, в котором кенма точно так же ценна, как тая или комод. осмеливается представить, что кенма не просто не держит взаперти свою душу, она выпускает наружу и свои чувства, которые — боже — оказываются взаимны, и в итоге тая-комод-кенма становятся чем-то немного большим, чем друзья. нет, они, конечно, всё ещё семья, но теперь немного… другая. кенма рвано выдыхает тёплый пар в холодный воздух, сжимает крепче в руках рукоять автомата и смотрит на ночное небо с бесчисленными звёздами. такие сладкие фантазии не дают ничего, кроме как болезненного осознания невозможности всего представленного. ничего. хотя бы потому, что комод… мёртв. однако эти фантазии уже как зависимость. единственный способ не сойти с ума в этом однотонном сером мире, пока кенма не спит в бездонной тьме. и дальше она их уже контролирует с трудом: представляет, что никаких демонов не существует, а их приют по-настоящему является приютом, и их мама попросту смотрительница этого самого приюта, его хозяйка. представляет, что каждый день видит светлые улыбки таи-комода, слышит их голоса и смех, радостные лица, что проводит с ними всё своё свободное время, беззаботно предаваясь этому искреннему счастью. и потом, когда их забирают приёмные родители, поддерживают связь и постоянно встречаются, не теряя друг друга из виду. или же приюта не существует вовсе. и вот они — обыкновенные дети с обыкновенными родителями и обыкновенной жизнью, подружились ещё в первые года своего существования и теперь являются неразлучными друзьями, может, даже одноклассниками, потому что они уговаривают родителей пойти в одну школу, чтобы быть вместе. и они все втроём наслаждаются своей спокойной жизнью, даже не подозревая, что могли бы с трудом выживать где-то в параллельной вселенной. но самые дерзкие мысли, которые кенма не позволяет себе продолжать, это, конечно, представление о том, что они… не друзья. чуть больше, чем семья. чуть больше, чем то, что у них было в приюте. они и так близки, но это… всё же чуть больше. или намного, намного больше — кенма и сама не понимает, что это, но перестать мечтать об этом не может. точнее, она себя ограничивает, одёргивает тут же, когда в сознании начинают мелькать подобные картинки, но перестать не может — эти мысли появляются в голове закономерно, медленно, настолько плавно сменяя первоначальные, что кенма и заметить поначалу не может. а потом после этих мыслей становится больно. так больно, что кенма прячет лицо в ладонях и искусывает губы до крови, сжимает желваки до сводящихся мышц и пытается не заорать в пустоту. не потому, что пустоте наплевать, а потому, что тая проснётся. и обязательно спросит у кенмы, в чём дело. похлопает своими короткими, но пушистыми ресницами, взглянет своими до невозможности прекрасными глазами, присядет рядом, возьмёт за руку и повторит вопрос, но теперь уже заботливее, ласковее, нежнее, будто… будто обращается к комоду. как обращалась к комоду. кенма к тае с душой нараспашку — иначе и не может, — но эти мысли ей никогда не скажет. что угодно, но не это, потому что тая взвалит этот груз на свои узкие плечи, прибавляя к уже имеющемуся. нет. тая заботится о кенме, а кенма заботится о тае — и только так можно выжить в этом мире, только к обычной заботе кенма добавляет своё молчание. потому что так правильно. да и зачем говорить о том, что никогда не произойдёт? комод ведь продолжает быть мёртвым. но, как оказалось, нет. кенме кажется, что это галлюцинация, сон, больные фантазии — что угодно, но не реальность, не настоящий, живой комод. что это не он сейчас стоит в метре от неё, а кто-то другой, слишком похожий, бередящий незажившие раны. но вот он улыбается точно также, как комод — как старый комод, как тот, ради кого кенма была готова пожертвовать своей жизнью, кого кенма искренне до сих пор любит, во всех смыслах, — и от этого внутри что-то ломается. сначала натягивается тонкой струной, а потом схлопывается в маленькую чёрную дыру и разваливается на части. звук пощёчины отрезвляет, но немного в другом плане. и звук такого родного голоса отрезвляет тоже, заставляет поверить, что это не сон и не галлюцинации, потому что ладонь саднит от удара, а внутри всё встревоженно трепыхается от знакомой интонации. слёзы сами начинают течь, руки сами тянутся к тае-комоду, и это кажется самой естественной на свете вещью — обнимать их, чувствовать тепло от их тел и чувствовать такие же тёплые руки, обнимающие её в ответ. и кажется, будто все те страдания в прошлом не важны. не имеют совершенно никакой ценности, абсолютно прозаичны и бесполезны по сравнению с тем, что кенма сейчас обнимает живых, настоящих таю-комода, а не мёртвых. если уж честно, то кенма готова ещё раз пережить все те страдания, лишь бы… лишь бы иметь возможность вот так их обнять. комод, конечно, изменился. теперь он на полтора года старше, выше, взрослее, и взгляд его несколько поменялся, однако кенма считает это нормальным: она и тая тоже значительно поменялись, разве что кенма наблюдала эти изменения постепенно, а контраст между комодом настоящим и комодом-воспоминанием достаточно сильный. у него теперь свой багаж прошлого, свои воспоминания, свои потери, однако это всё ещё комод. и эта мысль заставляет облегчённо выдохнуть. а следующая — тут же напряжённо замереть. у комода теперь другие цели. точнее, в итоге они такие же — выжить, но вот каким способом? у таи итоговая цель такая же, но способ абсолютно другой. кенма видит, как между ними рождается конфликт. не ссора, не что-либо похоже, но стычка двух разных точек зрения на одну и ту же ситуацию, и кенме, как истинной третьей стороне в их обществе, нужно предложить или компромисс, или сподвигнуть одну из сторон к отказу от своего решения, пока их маленькая стычка не разрослась до чего-то большего, но. кенма не истинная третья сторона. она третье колесо. пятое, если использовать правильный фразеологизм, но тут их трое. кенма здесь лишняя. поэтому она молчит. молча сталкивает их лоб в лоб, а после соглашается с таей пойти давать новое обещание, потому что комод справится и без неё, да и тая тоже, если честно, просто кенма сидеть в стороне не может. однако она только может сидеть в стороне, когда дуэт тая-комод на его глазах превращается в нечто большее. кенма хочет, чтобы тая относилась к ней так же, как и к комоду. кенма хочет, чтобы комод смотрел на неё так же, как и на таю. кенма хочет, чтобы они все втроём были вместе во всех смыслах этого слова, чтобы ощутили нечто другое, чуть глубже и сильнее, чем обыкновенное слово «дружба». кенма до зудящей дрожи по всему телу хочет всё это высказать, показать, доказать, и пусть горит всё адским пламенем, потому что вся их жизнь уже полыхает в адском пламени. но кенма не идиотка. желания воплотить в реальность не получится. хотя бы потому, что в их компании кенма идёт через союз «и». как бонус. как балласт. кенма всё ещё дрогнувший плюсик чуть ниже имён самых дорогих ему людей. всё ещё не больше маленького, неровного, полупрозрачного плюса и никогда чем-то большим не станет, ведь это очевидно. саму себя обмануть не получится, и кенма видит, она чётко, чёрт возьми, видит, что отношения таи-комода на совершенно другом уровне, на таком, о каком кенма может только мечтать. она и мечтала, пока ночами дежурила, но это две разные вещи: просто мечтать и своими глазами видеть, как мечты рушатся о реальность. разлетаются острыми осколками по разным частям света, что не собрать больше, но кенма молчит. молчит обо всём. о своих чувствах. о том, что видит. о том, что замечает. о своих желаниях. о своих потребностях. молчит, потому что… тая радостно держит комода за руки и улыбается ему своей самой светлой-светлой улыбкой, какой, наверное, не улыбалась никому. комод робко переплетает их пальцы и улыбается смущенно, но искренне, ярко, и смотрит так, будто тая — единственное солнце во вселенной. молчит, потому что так надо. потому что таким образом она не разрушит всё. в конце концов, кенма всегда была лишней.