Look at me

«Смотри на меня», — зло думает Юрочка, весь из себя такой взрослый и самостоятельный. Хватает проходящего мимо парня за лацкан пиджака, тянет на себя, едва касается его губ своими и вмиг отстраняется, недовольно морщась, проклиная всё вездесущее и, в частности, себя. Он хотел засосать на пафосе. Глубоко, с языком; желательно, безусловно, бесящего до глубины души Леруа, потому что Леруа еще и подыграл бы. Может, вообще стояли бы и сосались минут десять. Страстно и безудержно. На глазах. На вспышки фотокамер. Хотя черт с этими фотокамерами — главное, единственный человек, для которого это было уготовано, смотрел бы. И не как обычно нечитаемо, а как-нибудь раздраженно. Но Юрочка молодец. Юрочка все похерил. Даже такое простое — засосать кого-нибудь. И то не смог. Да пошло оно нахуй. Всё пошло. И все пошли. Пьяно покачнувшись, направляется в сторону стола с алкоголем, по пути вытирая рукавом губы. Такой ведь тупой план был. Тупой, но предельно ясный. И тут объебался. Как и объебался с первым местом на льду. Стоял себе на второй ступеньке и злился; злился на всех вокруг и на себя еще больше, чем на всех вокруг. Но праздничную вечеринку пропустить не мог, и не потому что хотел тут появиться — еще как не хотел! — а потому что так надо, сказал Яков. «Мне не надо», — ответил Плисецкий. Но все-таки пошел. Злило все: праздность, улыбки и гребанное непроницаемое лицо Отабека. Юрочка был самостоятельным: сам напился, сам придумал гениальный план, сам собирался его воплотить. Точнее, не полностью сам, а с помощью подневольного соучастника. Но и тут справился сам: сам всё похерил. «И пес с ним», — думает Плисецкий, опрокидывая в себя отвратительно кислое вино. Упирается локтями в столешницу, оглядывает плывущее помещение. Вот, если бы все-таки засосал бесячего Леруа, устроил шоу, засветился во всех газетах, а Отабек не посмотрел бы явно раздраженно и с, ну допустим, легкой горечью, что тогда? А всё тогда. Кресты. Плисецкий тяжело вздыхает, снимает со спинки стула пиджак и, накидывая на плечи, выходит на улицу. Рукава свисают, закрывая полностью пальцы. Юра хихикает: «Не мой». После думает: «И Отабек не мой». Становится так грустно, что сдавливает легкие, и Плисецкий садится на скамейку, поднимая очи к небу и поджимая подрагивающие губы. Хочется лишь плакать. Неумолимо плакать. Рыдать. И, наверное, разбить кому-нибудь лицо, кому — не принципиально. А еще лучше — чтоб разбили ему. — И что это было? — звучит почти грубо. Юра скашивает взгляд на подошедшего к нему Алтына. Тот хмурится, стоит в своей блядской прекрасной кожанке и смотрит сверху вниз. — Юрочка молодец, — пьяно улыбается Плисецкий. — Юрочка все похерил. Юрочка говорит о себе в третьем лице. Хихикает, прикрывая губы кулаком. — Шизофрения. Отабек молчит, не сводя с Плисецкого пристального недовольного взгляда. — На улице так хорошо, — язык чуть заплетается. — Прохладно. Тяжело вздыхая, Отабек наклоняется. — Юр, что происходит? Плисецкий теряется, глубоко дыша. Алтын хоть понимает, как близко находится? Или всё еще продолжает свои игрульки в дружбу и неприкосновенность? Юрий грустно хмыкает, отводя от темных глаз Отабека взгляд. «Сейчас возьму и поцелую, — зло думает Юра, хмурясь. — Возьму и поцелую — и делай ты, что хочешь, хоть в ЗАГС веди, хоть нахуй». Но не целует. Некоторое время стоит тишина. — Я не хотел целовать того парня, и не хотел целовать так, — облизывает губы Юра. — Хотел засосать, по-мужски, сильно и не его, а кого-нибудь до жопы бесячего... думал Леруа, но пес с ним — пусть даже Никифорова. Кацуки все равно не хватило бы духу пришить меня, хотя, думаю, он все же попытался бы. Отабек выдыхает сквозь плотно сжатые зубы. Упирается руками в скамейку по обе стороны от головы Юры, сжимая с такой силой, что сводит пальцы. — Чтобы ты смотрел на меня, — Плисецкий тушуется, опускает взгляд, неловко теребит пальцами пуговицу на рукаве. — Я хотел, чтобы ты смотрел только на меня. Брови Отабека наконец-то возвращаются в исходное положение; он хмыкает, наклоняется еще ниже и мягко касается губами лба Юры. Цепляет скулу неподвижно замершего парня с микроинфарктом в груди и шепчет на самое ухо: — Я всегда смотрю только на тебя. Юре предоставляется возможность заглянуть в блестящие глаза Алтына. Такие теплые и родные. Его собственные слезятся, и он вдруг осознает всю дурость плана и думает, как же хорошо, что все-таки не хватило ума воспроизвести его полностью. Опускает холодные руки на затылок Отабека, тянет на себя и крепко целует.