Погоня за очагом

Первым, что она ощутила, была боль. Тянущая и тупая, по всему телу, и острая и пульсирующая, там где болеть, уж точно, не должно. Подымать веки, по ощущениям отекшие до состояния пельменей, было безумно страшно, такой набор ощущений не подразумевает спокойного вечера, с чашкой крепкого чая и беззаботного серфинга по сети. Стоило чуть шевельнуть бедрами, как она едва сумела сдержать всхлип, от прострелившей к позвоночнику боли, но и это был не весь набор ощущений. Трением кожи удалось определить, что болело не только внутри, но и снаружи. Все опухло и раздуло, и вряд ли это произошло за одну ночь, потому как, зудело сильно, и явно, давно. Это точно была какая то зараза, и мало ей непередаваемых ощущений при любом движении, так она может и внутрь пойти, и хорошо если все ограничится банальным бесплодием, может и убить заражениями внутренних разрывов или вообще некрозом тканей. От мысленного перебора возможных виновников ее состояния останавливал, не сколько факт того, что таких нет в принципе, а скорее дикая, доводящая до рвотных позывов, и будто кислотой, разъедающая ноздри, вонь. Поверить, что подобное вообще возможно, в эпоху антисептиков и биотуалетов, просто не возможно. Но запах прогоркшего жира, гниющего мяса, дерьма и пота, вызывал к размышлению, что она нынче, "не в Канзасе". Она с упорством носорога пробивалась к собственной памяти, пытаясь восстановить последовательность событий прошедшего дня, чтобы, хоть как то, сориентироваться в ее нынешнем местоположении, и что самое обидное, она догадывалась что произошло. Они были дома, с матерью, и замариновав сочный кусок мяса, только-только собирались включать газ. А дальше пустота, и она приходит в себя здесь. Старая, вероятно даже старше ее самой, покореженная и с отвалившейся конфоркой плита, была достоянием советского времени, оставшаяся от прошлых жильцов их квартиры. И вот, отработав на ней пятнадцать лет и только-только собравшись заменить на новую, встроенную, вместе с кухней, умереть от банального взрыва газа! Она любила мать, любила всех их кошек и собаку, но от осознания своей смерти и смерти родных, понимание того, что умерли быстро и все вместе, что никого за спиной не осталось чтобы страдать и оплакивать потерю, утешало. А уж ее нынешние ощущения, никак не могли быть последствием возможного выживания в огне и нахождения в больнице. Осмелившись, наконец, открыть глаза, она едва сумела разглядеть в, практически кромешной, темноте, находящуюся, в паре шагов от нее стену, которая была покрыта шкурами животных, грубо нарезанными и создающими впечатление, эдакой мастерской пыток. А стоящий в ногах кровати, на которой она лежала, высокий чан, с тлеющими углями, едва освещающими красноватым светом стены и еще больше подчеркивающими глубину теней по углам, придавал мистическую, жуткую атмосферу. Чутко прислушавшись, и определив что в помещении одна, хотя за тонкими стенами слабо угадывался гул голосов, она развернулась, сквозь зубы зашипев от боли в синяках, казалось покрывавшим ее с ног и до головы. Судя по куполообразному потолку, это была даже не комната, скорее палатка, и тот ворох засаленных и провонявших потом и жиром шкур, на котором она лежала, был не кроватью. Напрягать живот в том состоянии в котором она находилась, было не только очень болезненно, но и чревато кровотечениями, а потому пришлось снова ворочаться и вставать на четвереньки на ссаженные локти, и медленно перебираясь к низкому краю ложа неуверенно встать. Разогнуться до конца так и не удалось, а зуд между ног заставлял передвигаться мелкими, семенящими и раскоряченными шагами, но любой дискомфорт, что она испытывала, мгновенно вылетел из головы когда она подошла к, едва тлеющей, жаровне. Внутри лежали, погруженные в красноватые угли, три чешуйчатых яйца, размером больше страусиного и увидев их, она судорожно схватила себя за прядь, длинных волос, на которые не обращала ни малейшего внимания, занятая своим здоровьем и окружающей ее действительностью. В худых, детских пальчиках, с грязными, обгрызенными ногтями была зажато светлая, практически светящаяся своей белизной прядь. Дейенерис Таргариен. Если это правда, если она и вправду в посмертии влетела в такую глубочайшую клоаку как Игра престолов, то дела определенно плохи. Нелюбимый герой, в нелюбимом сериале, в мире махрового средневековья, где мрут все и по любому поводу, а женщины по правам приравниваются к, гребанной, табуретке! Она не королева, и не разрушительница цепей, ей не выдержать и четверти того что происходило с канонной героиней. Если она и была сорванцом в детстве, то после подросткового периода ее характер приблизился скорее к дурочке-Сансе, с ее принцами и рыцарями. А уж вести за собой армии, та, кто с отделом в три человека, едва справляется, не сумеет и под страхом смерти. "Роль личности в истории" - эти слова не про неё, она всего лишь трусливая, немного подловатая крыска, забившаяся в тёмный уголок в надежде что ее не заметят, совсем не дракон рвущийся к власти. У нее все еще был шанс, на то что это ошибка и яйца в жаровне просто камни, и в слепой надежде, она потянулась к углям. Перспектива добавить к уже избитому телу ожог, пугала до слез, но и зародившийся страх того, что она ошиблась, и просто-напросто стала банальной шлюхой, с неудачным клиентом, толкал на риск. Пусть и дрожа, от текущего по голой спине холодного пота и мурашек, но пальцы потянулись к своей цели. Она не прыгнула с головой в омут, мизинчик, который было решено принести в жертву, первым коснулся грубо обработанного, погнутого и начавшегося ржаветь железа жаровни, но несмотря на перепуганный, тихий всхлип боли не было, просто тепло. Несмело касаясь уже полной ладонью, она уже знала ответ на свой вопрос, но руки все же потянулись в глубину жара, к яйцам. Они были шершавыми, тяжелыми, и будто вибрирующими, едва уловимой дрожью изнутри, и определенно, живыми. Казалось что дракон в яйце, чуть заметно шевелится, и от осознания, той мощи, что лежала в ее ладонях, перехватывало дыхание. Мать драконов! И она знает как их вылупить, только в отличие от настоящей Дейнерис, она сделает это не ради трона, а ради того, чтобы быть защищенной в этом безумном мире. Будучи творением, того мира, где помощь слабым и патриотизм, были скорее ироничными понятиями, нежели, искренним желанием защитить чужого тебе человека, никого освобождать она не станет, как впрочем и терпеть удары судьбы. Она была человеком "Не", не герой, не политик, не гений, обыкновенная серая личность, а такие не любят сложностей. Осознавшая наконец ситуацию в полной мере ее чудовищности, старательно отождествляющая себя с Дейнерис Таргариен, она задумалась о более близком будущем. Состояние ее тела получило свое объяснение, близость с нынешним мужем, судя по сериалу, сильно отличающемся по типажу внешности и конституции тела, от совсем юной девушки, иной быть и не могла. А учитывая боль внутри нее, и перспективу продолжить уже сегодня, то Дени понимала, что и без ведьмы, при разнице их с Дрого размерах, шанса родить у нее практически не было. А сейчас, не будет вовсе. Она не собиралась терпеть боль, тем более не планировала прощать ее нынешнее, мучительное, состояние. Дени любила комфорт, а самое главное чистоту, а при той антисанитарии что творилась вокруг, чудо что девочка вообще выжила. Она не убийца, даже боль причинить Дени могла бы, разве что моральную, что уж говорить о прорыве из огромного Кхаласара. Забавно, она всегда казалась себе женщиной из прошедшей эпохи, а теперь, попав, едва-ли не в каменный век, у нее не будет защитника, что спрячет ее в доме и позволит заботится о быте, пока он решает проблемы с внешним миром, ей самой придется взять оружие, и возможно, пусть и по незнанию, но окропить руки чужой кровью. Ожидаемо, канон предоставил единственно верный вариант в разрешении проблемы замужества. Она не горит, в отличие от окружающей ее палатки, а значит стоит поторопиться со сборами. Поспешить не получилось, тело едва ли не разваливалось, воя от боли, но подготовить припасы для выживания в незнакомой местности, ориентируясь не ее скромный опыт чтения книг и просмотра фильмов, все же стоило. Медленно но верно перебирая содержимое большой палатки Дени благодарила всех здешних богов за то, что ни мужа, ни служанок в момент ее пробуждения не было. Она и сама не представляла бы что сделала, застань те ее испуганной и растерянной, особенно теперь, когда положив в жаровню найденной прямо под ногами сухой травы и деревяшку, стоявшую у стены, рядом с кроватью. Вряд ли она предназначалась для костра, но вспыхнуло сухое дерево весьма бодро, и теперь жаркий костер ярко освещал помещение и служил ее последним рубежом обороны. Знай она годы назад что ее ждет, не работала бы канцелярской крысой и не ходила бы на курсы живописи, а учила бы уроки выживания где нибудь в глубокой Тайге или хотя бы то-же Айкидо. Первым нашлась железка, точнее для местных это возможно было ножом, но для Дени, держащей подобное только на кухне, она была, именно, железкой. Как таким резать она представляла довольно смутно, ведь им и пилить то не получится, но лежащий рядом плоский камень с подозрительно стертой, по одной стороне, поверхностью намекнул, что его можно будет поточить. Забрав ее и завернув в самые плотные, чистые и аккуратные куски кожи, найденные на самом дне лоскутного кургана на месте разворошенного ложа, Дени рассортировала по точно таким же кучкам ценности, найденные в шатре. Их было немного, и на ее вкус совершенно жутчайшего вида. Если золотой браслет, в который получилось бы засунуть ее бедро, можно было объяснить мужским украшением, то вот стилизованные под цветы золотые бляшки, украшенные едва ограненными камнями, которые предположительно должна была нести на шее женщина, затормозили бы своим весом и мула. Но ей деваться было некуда и для выживания пришлось брать на продажу и такую дрянь. Если закончив с припасами и кое как завернувшись в ее собственное, видимо порванное в порыве страсти мужем платье, было покончено, то вот малейшие следы пищи пришлось искать едва ли не по полу. Странное на вкус, горьковато - пряное, сушеное мясо и какие-то сладковатые корешки, были всей ее добычей на этом поприще, но оставалась еще одна проблема, главная на ее взгляд. Если с самой Дени и яйцами в огне ничего не случится, то вот с собранным богатством нужно было что то решать. Единственный вариант, что она видела, просунуть под плотную, натянутую на дерево сшитую кусками кожу, представляющую собой стену, но вот увидь кто-то с той стороны ее маневр, и всей затее конец. Завернувшись в плотную шкуру, блокирующую свет костра за ее спиной она, прислушиваясь пару минут и не приметив ни единого шага или голоса за стеной, принялась пилить кожу, вновь вынутым на свет, тупым ножом. От напряжения болели избитые руки, но стоило только кончику прорваться наружу, как скрип, даже не пилящейся, а рвущейся, кожи, казалось, обязан был привлечь едва-ли не всех в этом лагере. Но стоило появиться небольшому разрезу как прижавшись лицом к нему, безумно испуганный, но любопытный глаз увидел лишь кромешную тьму, и голую степь, столько сколько видит глаз. Дени практически отчаялась убежать, но упорно разорвав дырку больше и выглянув уже всей головой, увидела, чуть поодаль, темнеющее трехэтажное здание, на склоне пологой горы, лишенное крыши и даже в сумерках ощутимо ветхое. Пожалуй укрытие она нашла, осталось придумать как до него добраться. Ставшие ощутимо громче голоса и отблески костров намекали на то, что рискни она просто добежать, ее поймают и вряд ли ей придется по нраву участь что ждет ее в любящих объятиях супруга. Медлить она себе запретила, и пока решимость не покинула Дени вытолкнула вещи наружу, как могла дальше, вылезая из палатки, пусть и с риском, но маскируя свою добычу ворохом сочной травы, поверх застеленной плотной шкуры. Пол в палатке был утоптанной землей, но вот опрокинув жаровню на шкуры, она практически сразу сумела подпалить ткани и заставить тлеть, то немногое, что было внутри. Огонь занимался тяжело, и не будь у нее столько времени и не рискни она поджечь именно кровать, дотраки успели бы потушить пожар, но стоило только затанцевать язычкам пламени на ложе и скользнуть по держащей потолок шкуре, как, вдохнув воздуха словно в ледяную прорубь она рванулась в огонь. Боли не было, скорее даже было щекотно, и зажмуренные от испуга глаза открылись неверующе оглядываясь в бушующем пламени и сжимая в пальцах обугливающуюся и сгорающую прямо на ней ткань. Как бы не было непривычно и страшно но она мигом забралась в пылающую постель, создавая для себя железное алиби. Ее никто не станет искать, когда свидетелями гибели принцессы на огненном ложе будет и ее муж, и ее брат. Стоило закопаться поглубже, обнимку с перетащенными поближе к себе яйцами, как в двери ворвались люди. Лежа в языках пламени, укрытая пылающей тканью, чтобы никто не заметил гладкой кожи, Дени не видела за языками пламени, кем были эти мужчины, а скорее всего, даже смотри она в их лица, не смогла бы узнать. А вот слушая их крики, в гортанных звуках которых она не разбирала ни единого знакомого слова, она осознавала, насколько близка была к провалу. Как ей удастся добраться хоть куда-то, без знания наречия на котором говорят местные народы, Дени не знала. Ей казалось прошли часы прежде чем мужчины ушли из палатки, а стоило им отойти как на нее рухнул навес, пусть и кожаный, но сумевший оставить немало синяков на и без того пострадавшей коже. Дени только только собиралась вставать и готовится бежать, как услышала щебетание, скрипучее и чужеродное, но тем не менее узнаваемое даже в пучине огненного ада, что раскинулся вокруг нее, надежно скрывая от чужих глаз. Вряд-ли к ней вдруг прилетела птичка на пылающую постель, но Дени прекрасно помнила что она оставила в той стороне, когда разворачивалась и наблюдала за входом в палатку. Чириканье повторилось, и замирая сердцем она все же осмелилась развернуться и посмотреть на то, что ни один здравомыслящий человек не сумеет представить в реальности. Они были маленькие, половинки ее домашних кошек, покрытые явно структурированной и бликующей, в отсветах огня чешуей. Хоть оттенков цветов, она рассмотреть не могла, но и без этого Дени знала окраску этих драконов. Тихий щебет, в котором то ли и вправду угадывался вопрос, то ли ее воображение приписывало новорожденным детенышам того, чего быть не может, но Дени готова была поклясться что те хотели подойти, но не знали, разрешит ли она. Бывало ли у вас, когда смотришь в глаза животному и прекрасно понимаешь отзвуки их эмоций и посыл, порой даже не совсем цензурный? Вот именно так она понимала их, разве что усиленно в силе воздействия, многократно. Мифическая эмпатия, но закольцованная на них четверых, а видя поведение крошек, считать из их команды, разумной только себя, было бы возмутительно и недальновидно. Понимали ли они ее так же как она их? Но стоило оформиться желанию потянуться к ним, как все трое, едва ли не на перегонки рванули к ней, а Дени, лежа в огне, под копошащейся, чирикающей и больно щипающей синяки массой, осознавала что все ее планы бежать в крупный город и затеряться в толпе, как впрочем и надежды отсидеться подальше от заварушек на Вестеросе пошли прахом. Долго рефлексировать она себе не позволила, и сказав драконам быть тихими, прямо на русском, и с удивлением осознав что те ее прекрасно поняли, моментально прекратив чирикать, встала. Дени обмирая от страха выглянула через едва стоящие опоры, на которых держался навес, наружу. В лагере дотракийцам было явно не до них и с рухнувшим куда то к желудку сердцем она смотрела на полыхающий пожар, в ближайшей четверке палаток и обугленные, и уже обгоревшие обломки еще трех. Она не хотела убивать, и сцепляя кулаки, сдерживая отчаянно трясущееся от совершенного тело, покрытое несмотря на жар ледяным потом, Дени убеждала себя, что не виновата, что никто не мог рассчитать что огонь перекинется по сухой траве на другие палатки, что люди оттуда непременно ушли. Прекрасно осознавая что лжет самой себе она тем не менее не представляла как вынести вину, и давила своей уверенность тончайший голосок совести и слезы человечности. Дени не готова была нести ответственность за совершенное, а потому, подхватив молчаливых драконов, и позволяя им зацепиться за собственное тело двинулась согласно намеченному плану. Весь ее спрятанный скраб обуглился, но кожа, присыпанная землей защитила от открытого пламени и Дени не замечая своих слез, сосредоточено собрала пожитки и быстро, насколько могла двинулась к темному зданию. Забираться по трещавшим, даже под ее скромным весом доскам было страшно, но видя конечную цель, их укрытие, она едва ли не на четвереньках прокралась, наконец, до разрушенной крыши, и расстелив прожжённую кожу, на полный мусора и сулящий занозы, не только на ступнях, которые уже изрядно пульсировали, но и на теле, пол, и укрывшись сверху греющими сухим жаром драконами, закрыла глаза и заплакала. Она рыдала, жалея не сколько людей, в ее время, это качество редкость, Дени жалела себя, застрявшую с этой виной до самой смерти и от болезненного понимания, что это не конец ее жертвам.