А там и дом

Начал, в общем, Сэм. Дину было душно и хотелось спать. Из Миннесоты в Небраску они ехали одиннадцать часов: как сели вечером, так и гнали по Двадцать Девятой, один раз только остановились на заправке — залить машинный бак и по очереди отлить из мочевого в зассатом дощатом толчке. И все. Сэм-то полночи продрых на заднем сиденье, свернувшись клубком, подгребя под себя вещмешки, а Дину пришлось биться виском об стекло на водительском и держать в поле зрения отцовский пикап. Так что да, теперь у него слипались глаза, ныла шея и гудела от жары голова, а Сэм полез первым, ага. То есть как — вскинулся он сразу, как отец ушел, будто и не сопел в две дырки минуту назад. Сел, отплевал с лица волосы, побулькал колой из жестянки, задвигался там, закрутился. Дин поглядел на него в зеркальце — хоть кто-то здесь бодрый и человекообразный. Сказал: — Утра! Сэм кивнул: окей. Уточнил: мы уже на месте? Место — это был крошечный поселок под Платтсмутом. Население — пятьсот добропорядочных американцев и немного богомерзких тварей. Каких и сколько — отец пока не знал. Предыдущий охотник вбросил в инфополе интересный анамнез — люди шатаются вокруг собственных домов, вздыхают, тычутся, наглаживают черепицу, а в итоге вырезают свое сердце прямо на пороге. От, вроде как, счастья обретения. А потом исчез с радаров. А потом отцу позвонил Бобби и сообщил, что этот мужик, Саймон, нахрен, Кинг, вскрыл себя, как консерву, серебряным ножом прямо на крыльце бывшего родительского коттеджа в Огасте. Добрался дотуда причем пешком, пер через полстраны, как одержимый, тридцать лет не был, и как-то же нашел и район, и улицу, и напугал новых жильцов до усрачки, те думали — припозднившаяся почта, а нет, живое, дрожащее сердце на коврике. В полицейском отчете про труп написали, что улыбался. Лежал, значит, в кровавой луже, с развороченной грудью и довольно лыбился в небо — вернулся, наконец. Отец по цепочке озадачил Дина, и они неделю сопоставляли даты, имена и интернациональные праздники. Сэма никто не звал — промежуточные экзамены и все такое, но Сэм влез сам с вопросом «а что вы тут…?», и где-то между изжогой от тайской лапши и очередной пыльной энциклопедией общие усилия выявили цикл. Через день после зимнего и летнего солнцестояний, и все это подвязано к колонистами и Полярной звезде, типа как путеводной. Случая пока четыре. Рациональные люди спихнули первый на шизофрению, а последующие — на синдром Вертера. Выглядящий очень странно в пределах маленькой глубинки — но такие уж они были, рациональные люди, им бы только объяснять. Отец решил, что ехать нужно срочно — до солнцестояния оставалось три дня — выписал их из мотеля, дал Сэму час - забрать школьный табель и половину часа — на бессильное сопротивление очередному побегу, скидал по машинам вещи и вот. И вот. — На месте, — ответил Дин. — Сэндвич хочешь? Сэм сначала помотал головой, потом все-таки слюбопытничал. — С чем? Дин вытащил нагревшийся — и микроволновки не надо — сэндвич из бардачка, повертел. Горячая пленка ожгла ладони. — С индейкой и луком. С ветчиной еще в Айове кончились. Сэм зевнул и скривился. Одновременно. — С луком, чувак. Гадость какая. Дин к нему обернулся, хмыкнул. — Ну так выковыряй — в чем проблема. Нам здесь сидеть час-полтора минимум. Если не два вообще. Отец изображал из себя агента недвижимости, присматривающего клиенту земельный участок в «славном тихом местечке», и два пацана под боком явно разрушали складную легенду. Конечно, лишний год Дин себе в липовых корочках накинул, но кое-где люди еще видели в нем локти да веснушки. Рейтинг Пи-Джи, мать его. Поколение Питера Пэна о котором любили потрещать у Опры. Оборотни или вендиго, например, такой дуростью не заморачивались и в глотки вцеплялись без всякой возрастной дискриминации: что в пятнадцать, что в двадцать, ага. Сэм от предложения отмахнулся, отпил еще колы — тоже, наверное, теплой. Выгнулся, как кошка, задевая сцепленными руками потолок — футболка задралась: обчертились ребра, вытянулся в овал пупок. Дин отвернулся, пощелкал кондиционером. Сдвинулся, чтобы до брата доставало тоже. Попросил: — Опусти у себя окна, невозможно уже. Встали, слава богу, в тенечке. Дин сам завел Импалу гузом под дырчатую тень придорожных кленов, так что солнце напекало только с одной стороны, с правой. Но сильно. Распахнутая дверца не помогала. Задница прилипала к джинсам, а джинсы — к сиденью. И чесалось под мышками и на затылке. Сэм покладисто повертел ручки. Приоткрыл незаваленную вещами дверцу, сунул в просвет ноги. Посерпал еще из жестянки — смешно наморщился, дошел, значит, до сахарной гущи на дне. Снял носки, скатал шариком, кинул назад, снова вытянул ноги в зыбкое июньское марево. От восьмидесяти градусов воздух дрожал и кривился, как над костром. Дин зажал кнопку на магнитоле. Включился Джонни Кэш. Ну конечно. Посмотрел за плечо: — Зацени, Сэмми. Жаркий денек, кантри, два парня в ретро-тачке, и один из них патлатый, прямо лента шестидесятых. — Да-да, — рассеянно бросил Сэм. Помолчали. Джонни Кэш намурлыкал второй куплет своим густым, ласковым голосом. С дороги потянуло ветром — сладко запахло золотарником, вербеной и другой травой, никем тут не кошенной. Сэму швырнуло на лоб челку, он подхватил ее двумя пальцами, завел за ухо. Дин сморгнул. Откинулся удобнее на спинку. Дальше в телевизоре зеркальца показывали, как Сэм залез в салон обратно. Помялся, ткнулся пятками в сиденье, выдал в никуда: — Так. Ладно. Дин все равно разлепил губы — мало ли. — М? Сэм не ответил. Ввинтился между передними креслами, уперся одной ладонью в бардачок, а другую положил Дину на колено. И там ей и замер. С лица у него ничего не читалось, потому что волосы нападали опять, пушащиеся, взмокшие на концах. Дин поднял брови - руку Сэм не убрал, упрямо держал в горсти коленную чашечку. Белый шум в голове притих — стало даже интересно, что там брат в своей умненькой вихрастой башке насоображал. Потянулся пока за колой, дернул кольцо, прижался ртом к жестяной щелке, упреждая пену, и Сэм, наконец, отмерз, нарисовал пальцем круг — пентаграмму? — двинулся по бедру выше. — Это ты, по-твоему, сейчас что делаешь? — все-таки спросил Дин. Убрал колу, чтобы не расплескать, под дверцу. От сэмовой ладони сквозь джинсу оставался фантомный горячий след. Сэм не ответил. Погладил внутренний шов, подергал ногтем выбившуюся на стежке нитку — несомненно очень важную. — А, — хекнул Дин. — Ясно. Ты меня развести пытаешься, да? — И заржал. — Господи, Сэмми, скажи хоть на что. Сэм сдунул вбок свою жеребячью челку, повел плечами. Поглядел — пристально и прямо: темная зелень радужки под гущей ресниц. Признался: — На что получится. Зато честно. Ну хорошо. Дин перехватил его запястье на подступе к шлевке, придержал так, потер у ремешка часов — под ним стучался в вену пульс. К этому ритму Дин прислушался машинальным рефлексом: здоровый, правильный, некритично учащенный. Порядок. Потом переложил Сэму ладонь на кресло — все. Словами тоже сообщил: — Давай-ка не надо сейчас. Серьезно, Сэм, мы стоим в ебаном нигде, отец скоро вернется, жарко — сил нет. Сэм вырвал руку и вернул, где была. — Ты сам сказал: час-полтора. И папа сказал: администрация, библиотека, местных разговорить. Эта волынка до самого обеда, точно. Дин цокнул языком. — А когда ты отца слышал, умник? Ты же спал. — Значит, не спал, — тут же ощерился Сэм. — Какая разница? И мотнул подбородком. Волосы снова упали, сомкнулись, как жалюзи, заболтались из стороны в сторону. Дин подцепил их пальцами, пропустил пряди между — длинные, когда отрастить успел — зачесал назад, открывая Сэму лицо. Без вечной занавеси оно казалось голым, будто отдельно нарисованным — высокие скулы, торчащие уши, сощуренные глаза. От правой щеки вниз тянулась узорчатая полоска — отпечаток молнии вещмешка. Волосы эти Дин разворошил, потом заново примял к вискам. Сэм под ладонью как-то разом затих, ссутулился, начал обжевывать рот, хотя обычно бесился, если совали грязные руки в принцессины локоны. А тут — ну надо же. Дин провел еще по макушке, по самому темечку — каналу связи с ноосферой, если верить подсовываемым под капот Импалы йога-листовкам, и Сэм глубоко, прерывисто вздохнул, и Дин напрягся. — Что такое? Сэм пожал плечами. — Ничего. Просто… — и подставил под ладонь затылок. — Просто. Северная Дакота, Южная Дакота, Монтана, Огайо. За месяц. Ты прямо как Призрачный Гонщик — не поймаешь, не найдешь. Дин понял, не дурак, облапил затылок совсем, наклонил к плечу, Сэм молча ткнулся в красную клетку носом. Прямо рассказать, что скучал — это нет, это сопли в сиропе, а вот обтираться об ладонь - это заверните два. Ну Сэм же. Упускает последний возраст, когда можно вот такое всякое легко скатывать с языка. — Зато вы с отцом научились, вроде, не орать друг на друга. — Ага, кого там, — глухо пробормотал Сэм, — встречаемся раз в день на кухне, чтобы пожрать, или он звонит с заправки после выходной охоты, если нужно готовить аптечку. Задолбало. Задолбало, Дин, веришь? Дин кивнул: верю-верю, случайно задел подбородком сэмов лоб. Еще бы не верить. Отец с братом были гранями одного зеркала: упрямые до смерти и взрывные, и себе на уме, но, по крайней мере, Сэм еще звал отца «папой» и собирал иногда в дорогу пайки, а отец окопался в Миннесоте на квартал, чтобы дать ему доучиться в предвыпускном классе. Вместо него семейным делом на выезд занимался Дин. Пока не вызвонили, намотал на Импале полторы тысячи миль. Северная Дакота, Южная Дакота, Монтана, Огайо. Шейпшифтер, полтергейст, ожившее чучело гризли, призрак в китайской вазе. Ледяные мотельные простыни, пересоленая картошка, три ножа в ботинке, туго закрученная пружина в сердце. И острый конец царапал постоянно, мелко так, но мерзотно, и ввинчивался, и врастал вглубь. Задолбало тоже. Сэм перелег к воротнику щекой, подышал теплым. Стоял он смешно: поперек салона, одной ногой на заднем сиденье, одним локтем — на переднем. Гуттаперчевый, нахрен, мальчик. Дин бездумно погладил его по влажному загривку, надавил на верхний позвонок над воротом футболки. Сэм вскинул голову, облизнул губы. — Ну. И все. Сэмми Винчестер сказал свое веское слово, и делай ты с этим, что хочешь. Сперва Дин щелкнул его по носу, потом коротко прижался ртом ко рту, к обветренной корочке, потом взял Сэма за плечи и отодвинул. Сэм закрыл глаза и потянулся обратно. Вот так, вслепую, и чуть промахнулся — залепил поцелуем куда-то над челюстью. Почти неплохо: прицел ему Дин сам ставил, тренировал на банках и колышках. — Полная хрень же получается, Сэм. Куда ты…? Сэм ответил: угу. Поводил раскрытой ладонью по колену, пощекотал щеку ресницами. Раскрутил, в общем, пружину — виток за витком, и Дин зачем-то подыграл, открыл рот, дал залезть в него языком, сунул руку в сэмовы волосы, притиснул ближе, к себе, в себя… — Сэндвич с луком ты все-таки ел, — сообщил Сэм, когда отлепился, и наморщился: брови свелись в переносице. — С двойным. Ага. На десятом часу поездки бралось, что дают. Давали — лук и индейку. И много-много кантри, потому что некогда было переключить кассету. — Могу сбегать почистить зубы. Сэм поморгал — повычислял, наверное, процент шутки в шутке, потом серьезно сказал: — Нет. Не надо. Навалился совсем, задышал, подломился локтем — Дин вовремя подхватил его под живот, чтобы не шлепнулся вниз и не пересчитал себе о ручник зубы, и в таком нелепом раскоряченном положении они поцеловались второй раз. Сэм усердствовал и торопился: толкался за щеку языком, слюней напустил, больно впился пальцами в колено. Дин придвинулся тоже, соскользнув с кресла, попал в световое пятно — отраженное от крыла Импалы солнце ужалило в спину - и почти почувствовал, как пузырится кожа. С виска капнуло. Ебучее лето в Небраске — огромный адский котел для грешников. Сэм уловил, отстранился: что не так? Солнце тоже заливало ему кипяток за шиворот: шея уже пошла пятнами. Сильнее всего покраснел, правда, рот — влажный, обкусанный. — Двигай назад, — попросил Дин. Вытащил из-под сэмова живота руку, ткнул кулаком в плечо. Сэм, естественно, затупил и решил, что его динамят. Свел брови опять. — Почему? Да ты же тоже… Дин! — Сэм! — пришлось повторять в тон. — Лезь назад, тут мы либо убьемся, либо изжаримся. Я приду. Сэм посмотрел — снизу вверх. — Да? — Да, — Дин погладил пальцем его горячую щеку, наискось, от уха к скуле. Получилось как-то дурацки: обещание к секундному делу, выйти в одну дверцу — зайти в другую, еще бы перед заправочным толчком клялись стряхивать в одну сторону. Но и к черту. Сэм убрал руки, плечи, вихры, футболку свою с Кэпом, солнечные пятна свои на шее, вообще все и втянулся между кресел, медленно, чтобы не задеть бардачок, и шлепнулся на сидушку, и поджал к груди ноги. Дин оттолкнул локтем скрипнувшую дверцу, выпал в июнь. Под ботинками всплеснулась песчаная пыль — весь асфальт достался федеральной трассе — и поднялась, забилась в нос вместе с тяжелым, сладким запахом травы. Вербена росла пучками до самого горизонта, тыкалась сиреневыми головками в машину. Одну Дин сорвал — длинный цветущий колосок — перемял пальцами, понюхал. Приставил ладонь ко лбу: там, у холма, ветер волновал поле, и оно колыхалось рыжими метелками индийских кисточек и лапами золотарника, и шумело, как настоящее море. Если не знать, что в полумиле поселок с кабельным ти-ви и электрическими косилками, то можно было предоставить, что здесь — конец мира. Как там? Жаркий денек, кантри, два парня в ретро-тачке, один — патлатый, и больше ничего. Ага. Наконец, перестала болеть голова. — Эй, — тихо позвал Сэм из салона. Дин смигнул, обернулся, отвел до упора дверцу, оперся об кресло коленом. Сэм валялся с другого конца, разморенный и мирный, откинувшись затылком на вещмешок, качал босой ступней над резиновым ковриком и щурился. Дин протянул ему помятую вербену. — Пойдешь со мной на Осенний бал, Саманта? Сэм фыркнул. Дважды. — Отвали, а. Дин уронил цветок ему на грудь, на вылинявший кэпов шлем. Забрался внутрь, сел в пол-оборота. Сунул ладонь Сэму между футболкой и краем джинсов, на плоский горячий живот. Сэм вздрогнул и широко развел руки, будто собрался обнять целый мир — с него бы сталось. Дин наклонился, потрогал губами родинку у Сэма под глазом — шершаво. Потом ямку под носом, потом — снова — рот. Оттуда, кстати, тоже несло не мятной свежестью, а колой и беспокойным сном. Знакомо. Сэм сразу подался навстречу, подцепил языком язык, слизал весь лук с нёба. Джонни Кэш вернулся к первой песне: про свое долгое путешествие к святой земле. Над крышей заклекала одинокая сойка. А Сэм громко сглотнул в поцелуй. Сполз по сиденью ниже, подергал динову рубашку за расстегнутые рукава: сними-сними, суетливо забрался под них ладонями. Дин отодвинулся. Верхнюю губу уже саднило — мелкий был горазд кусаться. Сэм поднялся на локтях следом, как привязанный, Дин положил пальцы ему на припухший рот — запечатал серебряными кольцами. Пояснил: — Ты как неоновая вывеска, приятель. У тебя на лице все написано, отец догадается, когда заглянет. — Ладно, — сказал Сэм, длинно протянув «а». — Ла-адно. Зрачки у него расплылись, и загорелись концами уши. Дин выкрутился из рубашки, смял клетчатым комом, отшвырнул на водительское, прямо на руль. Кондиционерный холод ощутить не успел, Сэм взял его за лямки майки и дернул на себя — со всей семнадцатилетней дури — аж звезды с глаз посыпались. Дин охнул: — Ну вот что ты… И не удержался — никогда не мог — неловко шлепнулся сверху. Зажатый божок больно впился в плечо. Дин его выскреб, перекинул шнурок, чтобы не мешал, за спину, и закатал вверх сэмову футболку, довел распластанную ладонь от живота до самого горла, нажал под ключицей пальцем. Сэм заерзал, завздыхал, сам спихнулся к краю, и Дин перелез в зазор между ним и кожаной спинкой, переступив через все эти бесконечные ноги — сколько их вообще отросло, четыре? восемь? — столкнул какой-то вещмешок на пол, лег боком — головой в тень, ботинками — в лето, подтянул Сэма обратно. Сэм прижался — к плечу виском, растекся по креслу, расплавленный, мягкий, как свечной воск, и его тысячу лет не стриженые вихры защекотались сразу у носа, и у рта, и Дин их все посдувал. Потом поцеловал Сэма за ухом, в острый стык челюсти, а Сэм завел назад ладонь и вцепился в бедро мертвым хватом. В другой какой-нибудь раз Дин обязательно бы хмыкнул — полегче, тигр, а в этот — не стал, пусть его. Пусть. За ухом Сэм был соленым. И под кадыком, и в ямке ключичной тоже. Горчил шрамом над правым соском — второй совместной охотой на особо когтистую и прыгучую тварь, кислил в подмышках, где рыжие волоски скрутились от пота в сосульки. Такое вот разновкусие. С отвычки стреляло в голову, как восемь смит-энд-вессоновских миллиметров. Лицо Кэпа пошло складками, собралось в кучу, Дин промял его вовнутрь пальцем, чтобы не пялилось. Сэм подобрал под себя ноги, хекнул и зажмурился от забликовавшего в стеклах солнца. Дин опустил вниз руку и поцеплял шлевки его джинсов одну за другой. Расстегнул первые два болта. Сэм вскинул бедра и сложил брови под особым, фирменным углом. Припечатал: — Ты. И голосом поставил в конце точку. Дин ее прямо почувствовал — тяжелую, твердую. Ничего не ответил — ну ведь он же, действительно — оттянул резинку сэмовых трусов. Об капот стукнула ветка клена, надсадно скрипнула дверца. Сэм вздрогнул, распахнул мутные глаза — отец или монстр? — напрягся животом. — Порядок, — сказал Дин. — Просто ветер с холма. Потому что в загривке кололо не тревожным охотничьим предчувствием, а мелковольтным предвкушением. Сэм кивнул — поверил — сунулся к плечу носом, притерся щекой, свистливо пропустил зубами воздух, когда Дин обнял его член ладонью, потер пальцем кожицу под головкой. — Как ты хочешь? — Не знаю, — глухо ответил Сэм. — Да как-нибудь. Неважно. Алое уже перекинулось ему с лица на грудь большими разлапистыми пятнами, перекрутилась на шее футболка — от смятого Кэпа осталась одна нашлемная звезда. Дин выкинул последний вещмешок вниз, на коврик, Сэм повернулся совсем, намотал на ладонь майку, потянул на себя, замыкая круг. Ногами они смешались тоже — где-то там, у дверцы, среди курток, носков и пустых газировочных жестянок, скопленных за ночь. Сэм медленно толкался в кулак, лениво, как во сне, поднимая бедра, потом все-таки сорвал ритм, разбросал колени, вывернул до побелевшего кадыка шею, зачастил междометиями. — Блядь, ну, блядь, Дин, я не… Дрочить ему насухую было не очень удобно — все диновы необстриженные заусеницы и все мозоли от шомпола Сэм, наверное, ощущал на себе. Но не возражал — куда там, размаргивался только и трудно, шумно дышал и слизывал с верхней губы пот. Свободной рукой Дин перебрал его влажные у лба волосы — бесконечные тоже, целый месяц не забивавшие нигде слив, целый месяц не глаженые, и Сэм растерялся, не зная, под какую ладонь подставиться лучше, поджал пальцы — все двадцать — ударился в переднее сиденье локтем, нахмурился и вот так, с серьезным, сосредоточенным видом, кончил. Просочился Дину между пальцев и закапал себе спермой весь живот. В полуистлевшем курсе школьной биологии такое, кажется, и называли всемирным круговоротом: откуда убыло, туда и вернулось. Ну не совсем чтобы такое. Солнце протиснулось сквозь кресла и положило на Сэма лучи — сразу много. Поперек лица, груди, ног, так что он теперь сделался в полосочку — тонкую и золотую. Дин отодрал от спины припотевшую майку, снял, промокнул лужицу на сэмовом животе, и темную поросль над сэмовым членом, и скопище родинок с изнанки правого сэмова бедра, вытер ладонь, скатал майку, сунул под сиденье - потом убрать. Понаблюдал, как опадают у Сэма бока — короткое вверх, долгое вниз, так хорошо, спасибо. Магнитола перещелкнулась сама, отмотала кассету в начало. Сэм заново открыл глаза — крапчатые, кошачьи, слезящиеся от яркого света, и посмотрел. И внутрь, и сквозь. Дин ему подмигнул. Пружина в сердце разогнулась обратной спиралью, выдралась острым концом — все. Сэм откатился к краю — жарко же, Дин затащил его назад, навалился сам — грудью к груди, носом — в шею: в мокрые волосы, в бьющуюся жилку, в Капитана, мать его, Америку, во все это сэмово, лохматое, пахнущее, родное, залитое солнцем, обсыпанное вербеной, сомлетое неуклюжей возней, и Сэм тут же — как ждал — плотно обвился вокруг, потрогал божка на спине, прижал к боку коленку, просунул вниз руку и погладил Дину над ремнем. — А ты? А тебе? Ну да, точно. Дин сдвинулся — сэмова торчащая косточка бедра неудобно давила на вставший член — и отмахнулся. Не сейчас. Духота, или цейтнот, или вполне себе достаточное удовольствие от удовольствия ближнего — очень ближнего — своего — или все вместе. — Потом. — Потом когда? — спросил Сэм. И все-то он хотел знать. Вписать себе в жизненный план — где там Сэм его составлял, на обратной стороне промасленной лапшичной картонки, что ли. Когда сдавать математику, когда дрочить брату член, когда еще что-нибудь, поэтому все-таки хорошо, что он в нынешнее дело с сердцами и домами влез со своим - как это? - структурированным мышлением — да, Дин читал все его школьные характеристики, одинаково хвалебные, с десяток за год. — Когда-то. В городе. В мотеле. Сэм вздохнул, но ладонь выпростал и вдел Дину в задний джинсовый карман. — Папа, как обычно, снимет нам общий номер. Во имя экономии и паранойи. Дин зевнул. — Значит, попробуем придумать два. Лежи ты уже. И Сэм действительно замолчал, перестал ерзать, умостил щеку Дину на голову, повозил в волосах подбородком. От этих мелких, уютных движений слипались глаза, и от бессонной ночи за рулем — тоже, и от мурлыканья Джонни Кэша: он пел что-то про воды Иордана и грядущие испытания под странно радостный гитарный перебор. От Сэма — или от настырного солнца? — жарило, как печки, и позади шумела от края до края трава, и свистело с клена местное-птичье, и это было, наконец, так, как надо, и Дин усмехнулся Сэму в плечо, в самый перекат, и прижмурился. А Сэм начертил ему косой треугольник между лопаток и на десятом по счету выдал: — Думаешь, мне придется идти в Канзас? Дин наощупь нашел его лоб и потрогал запястьем. — Ты что, перегрелся? Мы в Небраске, приятель. — Нет, — ответил Сэм. Шлепнул по спинке ладонью. — Я про дело. Типа если эти уроды — кто они там — заставляют людей возвращаться в место, которое для них дом, и, ну, вскрываться на пороге, то куда должен пойти заколдованный я, — и замялся, — в Лоуренс, что ли? А если я не помню, все равно считается? Господи. Дин поднял подбородок. Все девчонки, каких он знал, после оргазма любили пообжиматься или, там, покурить, а у Сэма срывало и без того хлипкий фильтр между мозгом и ртом, и он начинал безудержно трепаться — к месту или нет, неважно. В какой-то раз, еще в Миннесоте, когда Дин встретил его после школы и затащил в безлюдную оранжерею, всю обратную дорогу в мотель пришлось слушать про гребаных Джин-Луизу и Страшилу Рэдли — Сэм вслух сочинял свое эссе по литературе и собственные обкончанные трусы его никоим образом не смущали. — Брось, Сэм. Не будет тебе никаких тебе Одиссей, ты уж прости. Сегодня отец выяснит, что там за хрень, вечером мы это обмозгуем, а завтра приедем прижучивать плохих парней, окей? Сэм, конечно, убежденным не выглядел. Была у него такая суперспособность: превращать простое в жутко сложное. — Окей. Но чисто теоретически… — Чисто теоретически, — перебил Дин, потому что странный какой-то получался разговор, — я тебя подвезу. Нам, вроде как, в одну сторону, не забыл? Сэм заморгал. Потом кивнул. Потом открыл рот. Закрыл рот — дошло. Вот и правильно, — подумал Дин. Хлопнул Сэма по коленке, чтобы не пинался, просунул ему ладонь под спину, снова лег — на Кэпа, вдышался в эти вот душистые раскиданные волосы. Все ведь понятно. Два парня в ретро-тачке, один патлатый, на пассажирском, длинный, болтливый и вечно недовольный музыкой, который однажды, по дороге куда угодно, в Канзас или вообще в Калифорнию, залезет в бардачок за какой-нибудь ерундой, и среди засохших сэндвичей с луком, фальшивых значков и коробков серебряных пуль обнаружит, в общем, случайно кое-какое сердце, и обернется влево, а другой парень, на водительском, пожмет плечами, не отрываясь от руля: вот как-то так, Сэмми. И все. — Полчаса еще можно, — сообщил Сэм. — Я скажу, если… Если что. Прижался теплой щекой снова, и Дин лениво прикрыл глаза, и, так уж и быть, накинул одно очко лету в Небраске.