Зеркало

— Гарри, это я, поможешь пакеты донести? — Бегу, мама. Домофон крякает, когда Гарри вешает трубку. Шлепая по ступеням разношенными "подъездными" тапками, он спешит вниз. Дверь с пиканьем распахивается, и лохматый подросток в разношенной майке с битлами и джинсовых шортах выкатывается на крыльцо, целует меня в щеку и забирает пакеты. Все это разом, придерживая костлявой коленкой, чтобы не открывать заново, дверь. Пока мы поднимаемся до пятого этажа, он вываливает на меня скопом новости: кто что сказал в школе, кого обидели, а кому пришлось оттирать от парты свои художества. — Я чай поставлю, хочешь чаю? — Ставь давай, — я плюхаюсь на стул в прихожей и разглядываю кроссовки: вроде надо снять, но сил уже нет, набегалась. — Привет, Ольга, — Том стоит в дверях своей комнаты, его маленькой, но абсолютно суверенной территории. — Привет, Том, как дела в школе? — Как обычно, Ник-Ник задал сочинение, Степанида орала, Гарри получил трояк, а Сев умудрился наложить на себя отвлекающее, да так, что даже я его не замечал, пока алгебра не закончилась. — Кстати, где он? — Опять химичит, как обычно. Просил не отвлекать. — Будешь с нами чай? — Нет, — поганец разворачивается и захлопывает дверь, не княжеское дело с плебеями чаи гонять. И откуда в нем эта спесь? — Не расстраивайся, — Гарри обнимает меня, — я лимонный пирог сделал, твой любимый. Мы идем на кухню, Гарри сейчас будет поить меня чаем, так это называется, а на самом деле — кормить: пару месяцев назад он увлекся кулинарией, теперь тестирует на нас свою продукцию. К сожалению, Том последнее время предпочитает питаться в своей комнате. Поэтому собираемся мы вдвоем или втроем, когда Сев не увлечен очередным экспериментом. Когда добираемся до лимонного пирога, а это очередной Гарькин шедевр, нежное, кисло сладкое желе на песочном тесте, на кухню врывается Сев, с торжествующим видом брякает на стол баночку из-под детского питания с чем-то темно-коричневым. — Тетя Оля, я его наконец-то сварил! — Хмм, Сев, привет, — беру баночку и рефлекторно принюхиваюсь, запах у содержимого странный, — что это? Сев торжествует: — Это омолаживающее зелье. — Ха, ничего себе, намек, что ли, такой? Он тушуется, язвительности в нем сейчас ни на грош, потом смущенно бормочет: — Да нет, это просто потому, что я могу его сделать из того, что можно купить в аптеке и собрать в горах. — В горах? — поощряю опекаемого. — Да, помнишь, ты с коллегами выезжала на природу, вы там еще фотографировались. Я видел на ваших снимках аконит, ну и решил исследовать, что еще может расти у нас в окрестностях. А потом сообразил — эдельвейс по легенде может вернуть молодость. Я и поэкспериментировал с ним. — А эдельвейсы ты когда успел насобирать и где? — А у меня ребята знакомые есть, альпинисты, они насобирали. — Все с тобой ясно, чай будешь, с пирогом? — Буду, я голодный, жуть. А зелье ты попробуй, — он делает паузу, — на ком мне его еще тестировать? Перед сном забираю баночку и запираюсь в ванной. Тридцать восемь лет все же оставили на мне свои следы. Смерть первенца, тяжелый развод, одиночество, до того, как вселенная послала мне мальчишек. Наношу мазь на скорбную вертикальную морщину между бровей и не без удивления наблюдаю, как та разглаживается и исчезает. Теперь носогубные складки, испещренные тонкой сеточкой мешки под глазами, и шея. Волшебно. А чего еще ждать от Волшебников? * * * Все началось спустя год после моего развода. Жила я тогда в каком-то странном оцепенении, как робот. Ела, спала, ходила на работу, где старалась задержаться допоздна, гуляла. Особенно в выходные и праздники. Не представляла, чем себя занять, поэтому если не надо идти на работу, то я просто шла. Куда глаза глядят. И однажды ноги вывели меня к развалу, куда дедули и бабули вытаскивают разнообразное барахло в надежде, что найдется покупатель. Я брела по улице, по обеим сторонам которой на коробках, на старых покрывалах или полиэтилене были разложены потрепанные книги, значки, столовые приборы, ношенные туфли, вазы, фарфоровые балерины, бронзовые собаки, слоны из кости, шкатулки, вязаные салфетки. Взгляд скользил по разнообразному хламу пока не зацепился за него. Большое, почти в мой рост, в резной деревянной раме, оно будто выдернуло меня из кокона, в котором я пребывала. Парадоксальное в моем состоянии, но неодолимое желание обладать этим предметом вернуло меня к жизни. Мне пришлось торговаться за зеркало, ехать до ближайшего банкомата, возвращаться, ловить мотор и не абы какой, а микроавтобус, чтобы уместить в нем покупку, в общем, совершать множество разнообразных, не предусмотренных программой действий. Зеркало заняло свое место в спальне, и весь вечер я рассматривала затейливый геометрический орнамент, покрывавший раму и узор пятен и трещин на амальгаме. Впервые зеркало намекнуло мне, что оно не простой предмет, первого июня рано утром. Я подошла к нему с банальной целью — подвести глаза и губы перед тем, как идти на работу, но вместо своего изображения увидела клубящуюся муть, в ушах зазвенело, а потом я услышала всхлипы. Продолжалось это недолго, и мне снова было предоставлено отражение моего лица, видимо, чтобы я могла нанести макияж. Весь вечер того дня я провела, тщательно вглядываясь в поверхность, что незатейливо отражала непритязательный интерьер, польский гарнитур и мой усталый фасад. Так ничего не углядев, я отправилась спать. Следующим утром я с опаской подходила к зеркалу, не зная, что от него ждать, чем было то, что случилось предыдущим утром. Но зеркало продолжало оставаться зеркалом. До конца недели, пока я не расслабилась и не решила, что это был глюк спросонья. В то воскресенье меня разбудило бесцеремонное солнце, безжалостно слепя сквозь веки за то, что я забыла вечером задернуть плотные шторы. По выработавшейся за неделю привычке я первым делом подошла к зеркалу и поразилась увиденному: в маленькой тесной каморке плакал ребенок. — Mom, mummy, take me back, please! (1) Первый порыв подойти, обнять, утешить разбился о твердую поверхность. Как ни правдоподобна была картинка, но она, как невероятно качественный монитор, лишь показывала мне рыдающего малыша. Стало ужасно горько, и я, положив ладони на стекло и прислонившись лбом, прошептала: — Don't cry, baby. (2) Ребенок вскинулся, оглядываясь. Лохматая голова, сломанные очки, даже не видя цвета глаз или шрама, я догадалась — кто же этот мальчик. Тот-который-выжил. — Do not cry, Harry. (3) И улыбнулась, глядя, как пацан вытирает сопливый нос рукавом рубашки. С того дня я просыпалась и бежала к зеркалу. Возвращаясь с работы — торопилась увидеть чулан за стеклом. Забросила прогулки и жила тем, что читала сказки, утешала, разговаривала. В моей жизни появился смысл, я вдруг ощутила себя нужной. На работе начальство похлопало меня по плечу: — Что, появился у тебя кто-то? Я кивнула. Не объяснять же руководителю отдела кадров, что я утешаю Гарри Поттера, которого обижают нехорошие родственники. Наше общение продолжалось в том странном ритме, которое задавал неизвестный режиссер практически до Нового Года, вернее — до Рождества, на которое нелюбимый племянник получил старые штаны Дадли и наставление не попадаться на глаза. Смирившийся, вроде, с ролью лишнего в семье Дурслей и, как мне казалось, не переживавший по этому поводу ребенок тем не менее надеялся на чудо. Ему, казалось, что раз есть голос, что его поддерживает и читает сказки, о чем он не мог и мечтать, то и другая мечта — что тетя и дядя его все же примут — осуществится. И особые надежды возлагал на Рождество. Захлебываясь слезами, он спрашивал, что в нем не так, что его не любят. Жаловался на холодность тетушки, на Вернона, который его шпынял, на кузена, который унижал и не упускал случая то пнуть, то щипнуть, то кинуть какой-нибудь дряни в тарелку или кружку. Сетовал, что его не зовут за стол. Плакал, что не помнит, обнимал ли его хоть кто-то, хоть когда-то. Я в этот момент прижималась лбом к зеркалу и старалась не всхлипывать, чтобы не пугать Гарри, а тот накручивал и накручивал себя. — Мамочка, давай я умру, и ты меня заберешь к себе, (4) — нарыдавшись, предложил ребенок. Слова застряли у меня в горле. Фраза о том, что я совсем не его мама; крик: "Даже не думай о таком!"; дежурное утешение: "Все будет хорошо, малыш"; объяснение, что он не виноват в том, что Дурсли кретины и сволочи — все это столкнулось между собой на выходе и зажало дыхание спазмом. Будто почувствовав мое состояние, Гарри оторвал заплаканную моську от подушки и пристально посмотрел мне в глаза. Хотя зуб на холодец, не видел он меня. А затем поверхность, на которую я опиралась растаяла, и я рухнула на пол чулана. Гарри подпрыгнул на своей лежанке, наверху раздался рык: — Перестань шуметь, гаденыш, не то я тебя проучу! Лестница заскрипела под тяжелыми шагами. Я затравленно обернулась, кинулась к Поттеру, со всей силы сжала его в объятьях и по наитию метнулась назад. Мы сидели в моей спальне, зеркало снова было просто зеркалом, а худенький шестилетка в кольце моих рук судорожно сипел: — Мамочка, я сейчас задохнусь. Я выпустила ребенка из хватки, но потом, чтобы убедиться в реальности происходящего, снова ощупала его. — Я же больше не вернусь туда, правда? Я же теперь буду с тобой насовсем? Заплаканные глазенки пристально ждали ответа, и я ответила. — Насовсем, насовсем. Никому тебя не отдам. * * * Пришлось привыкать к тому, что в моей жизни появился ребенок. Сложности с документами, которых я боялась поначалу, испарились сами собой. Вместе с Гарри появилось и свидетельство о его рождении, которое я обнаружила пару дней спустя. Гарик Евгеньевич Уваров, видимо, чтобы сущностей не множить, по фамилии бывшего мужа. Соседи к появлению у бездетной разведенки ребенка отнеслись со спокойствием Будды. Привыкать пришлось не только мне. Привыкать пришлось и Гарри. Осваиваться в новом городе, в чужой стране, учить русский. Рассказывать ему историю мальчика-который-выжил я не решилась. Когда-нибудь потом. А может он и не вспомнит? Может он будет помнить только то, что он мой сын? К концу весны быт наладился, русский, хоть и коряво, но освоился, а Гарри стал бегать во двор, где вполне сносно чувствовал себя с местной малышней. Вечера мы проводили в узком семейном кругу. Так продолжалось до тех пор, пока в зеркале не появилась знакомая туманная муть. Я прятала зеркало, но попробуй спрячь слона в хрущевке. Гарри подошел и тихонько взял меня за руку. Ладонь второй руки он протянул туману. Муть распалась, и мы увидели убогую комнатку, будто от дачного домика. На кровати с пестрым, но потускневшим от старости покрывалом ожидаемо нашелся черноволосый рыдающий ребенок. На заднем фоне были слышны звуки ссоры, слова разобрать не удавалось, но интонации говорили сами за себя. Я догадывалась о том, кто это. Но если забрать Гарри казалось само собой разумеющимся, то у этого спиногрыза была мать. Когда под ладонью ребенка пророчества пропала поверхность, и рама превратилась в проход в другой мир, я заколебалась. Но он тянул меня так, как умеют только дети: настойчиво и бескомпромиссно. — Пойдем же, ему плохо. И мы шагнули в зазеркалье. Звереныш поднял голову и пристально посмотрел на нас. Но особо удивляться не стал, спросил просто, кто мы и зачем пришли. На что Гарри, подсев к нему на кровать, серьезно объяснил: — Мы увидели, что ты плачешь и решили побыть рядом. Кстати, я Гарри. А потом сунул ему чупачупс. Тот внимательно осмотрел конфету, и протянул худую ладошку. — Я Северус. Если вас отец увидит, то побьет, — немного помолчав, добавил, — и меня тоже. Мы сидели в маленькой комнатке, Гарри с большим удовольствием рассказывал о чем-то своем, детском. Северус, судя по недоумению, проскальзывающему во взгляде, понимал далеко не все, но молчал, не желая ронять себя в глазах нового магического знакомого. Когда ступени лестницы заскрипели под шагами поднимающейся Эйлин, будущий зельевар бесцеремонно вытолкал нас в проход. Заклубившийся туман скрыл с глаз его напряженное лицо. С того дня так и повелось. Когда появлялась возможность, предоставленная зеркалом, мы ходили в гости. Ходили с пирогами, книгами, одеждой. Провести Сева к нам мы не пытались, опасаясь, что после его перемещения портал в его дом, а значит и в его время закроется, и он не сможет вернуться к матери, которую любит. Это было видно и по его оговоркам, и по тому, как светлело его лицо, когда он рассказывал о ней: о том, как она втайне от отца варит простые зелья, о пастушьем пироге, который она испекла, о том, как она читала ему сказки, пока он был маленьким. — Ты и сейчас не взрослый, кто же тебе читает? — вырвалось у меня в тот раз. — Я уже умею читать сам, — отбрил он. Кризис, как водится, грянул под Рождество. Что уж послужило тому причиной неизвестно — оно осталось по ту сторону зеркала. Когда открылся проход в комнату Сева, самого ребенка там не было, зато были слышны крики, ругань и топот. Легкий и быстрый — маленьких ног, грузный и зловещий — явно крупного тела. Затем в распахнутую дверь влетел Северус и метнулся под кровать, а за ним крупная, колоритная личность, в которой безошибочно узнавался представитель рабочего класса. Тобиас, без сомнения, когда-то был очень даже интересным мужиком: высокий, косая сажень в плечах, вьющиеся волосы, опушенные длинными ресницами медовые глаза. Сейчас же этот человек однозначно страдал алкогольной зависимостью; неопрятный, с брюхом, щетиной, одутловатым лицом и слепым бешенством в глазах. Он с грохотом рухнул на дощатый пол и принялся шарить рукой под кроватью, пытаясь выудить отпрыска. Вслед за этой парочкой в комнату влетела женщина, узнать в которой мать будущего зельевара смог бы даже близорукий Гарри. Кинувшись к мужу, она с причитаниями принялась оттаскивать его от сына. — Оставь его. — Пошла вон, с..а! — Не трогай его! — Убью выродка! Урою! — Тобиииии! — Заткнись! Заткнись! — Умоляю, успокойся! Пьянчуга перестал вылавливать сына. — Хорошо, щенок, я к тебе еще вернусь, но сначала научу твою мать, как правильно себя вести, — грузно поднимаясь, заявил он. Мы с ужасом наблюдали, как эта горилла принялась избивать Эйлин. Северус выкатился из-под кровати и накинулся на отца, колотя того куда придется, без особого, впрочем, эффекта. Одного отмаха хватило на то, чтобы Сев отлетел и сполз по стенке. Гарри не выдержал, он ринулся в проход, и только то, что я его держала крепко за руку, оставило его по эту сторону зеркала. — Жди меня! — строго сказала я ему. Сама же метнулась на кухню и выбрала оружие Рапунцель, просто потому что ничего более опасного мой мозг не смог сообразить. Сковорода была массивная, на деревянной ручке, принадлежала еще бабушке, но главное преимущество, что материалом был чугун. Вернувшись, я кивнула Гарри. — Только держись в стороне и сразу хватай Сева. Гарри затряс головой. Мы шагнули в портал, и я немедля со всей дури опустила сковороду на голову Тобиаса. Тот с удивлением обернулся и посмотрел на меня. Я добавила еще раз по лицу и, видя, что он не думает падать, повторила, на этот раз ребром в висок, давя в себе нарастающую панику. Но Тоби опал как озимые, растянувшись подле жены; судорожно дергающиеся ноги застучали в пол и расслабились, в нос ударил запах дерьма. Содеянное медленно начало доходить до меня. Я обернулась на детей, смотрящих на тела на полу испуганными глазами. Дальнейшее было как в тумане. Я схватила Эйлин, за меня зацепился Гарри и, вроде, Сев тоже за меня, а может и за Гарри, и мы скопом выпали на нашу сторону. Северус плакал, беззвучно, изредка хлюпая носом, и смотрел, как я хлопочу возле вздрагивающей Эйлин, Гарри трясло. Я вызвала скорую, но пока она ехала, миссис Снейп вдруг затихла и выпрямилась, а потом стала истаивать, как пена, медленно, но неотвратимо. Я отменила вызов. Северус подвывал, тихо, но страшно. Гарри обнял его. Я обняла их обоих. Мы замерли и просидели в этой кататонии до утра. Я не понимала, что же пошло не так, кто виноват в том, что произошло. Возможно, я своим вмешательством изменила заведенный ход событий? Или нам так "повезло" наткнуться на ту вероятность, где Северус лишился матери так рано? Или так оно и должно было быть по канону, просто об этом не упоминалось? Нам было тяжело, но теперь мы есть друг у друга. Сев оттаивал, Гарри приходил в себя, а я все так же была вынуждена оставлять их одних и ходить на работу. Свидетельство на Севастьяна Уварова появилось на следующий день вместе с переводными документами из другой школы. Севу пришлось учить русский "на ходу". Ночные кошмары снились всем, поэтому спали мы вместе на моей двухспалке. Первый раз Сев рассмеялся только через полгода, когда я, опаздывающая на работу, попыталась выскочить из дома в пижамных штанах, блузке и с одним накрашенным глазом. Я несколько раз порывалась выкинуть зеркало, однажды даже отволокла его до помойки в час ночи, когда пацаны сопели в четыре дырки, но через десять минут уже перла обратно на пятый этаж, шепотом костеря себя, зеркало и мадам Ро. Я точно ожидала очередного прибавления в виде сироты из Лондона и обещала себе, что даже не буду пробовать как-то вытащить будущего Темного Лорда. Но избавиться от артефакта оказалось выше моих сил. Время шло, зеркало оставалось зеркалом, Гарри с Севом закончили начальную школу. Случившееся временами казалось мне каким-то бредом. Но Сев делал из аптечных трав до того странные отвары, настойки и мази, что помогали намного лучше проверенных антибиотиков, отхаркивающих и анальгетиков, а у Гарри случались выбросы, что я упорно взращивала в себе мысль — вот это дурное чаепитие и есть реальность. Первый звоночек случился, когда одноклассник стал уговаривать мальчишек посмотреть Гарри Поттера. Сын свою прежнюю фамилию как услышал, так его и затрясло. Школу он прогулял: ушел со второго урока и до моего прихода смотрел фильмы онлайн. А вечером выдал мне на кухне выброс с истерикой. После Сев увел его в комнату и успокоил. Они вернулись, чтобы помочь мне с уборкой: во время выброса я лишилась всего стеклянного и фарфорового от бокалов, до дверец кухонного шкафчика. Окна не пострадали каким-то чудом. А Гарри смирился с тем, что они с Севом из книги. Или из параллельного мира. * * * В первый день лета, когда я уже и не ожидала никакого подвоха, зеркало снова показало вместо моей физиономии, которую я хотела накрасить, Лондон тридцать пятого года. Впрочем, какой там был год, и что там была за локация, я догадалась позже, а в тот момент я просто увидела улицу, по которой в мою сторону бежал пацан, а за ним, с улюлюканьем, кидаясь мелкими камнями, бежали голодранцы. Собственно, и сам пацан был мало отличим от них. От удивления я качнулась вперед, дотронулась до зеркала рукой с зажатой в ней помадой, и проход открылся. Мальчишка, я так и не поняла почему, проход каким-то образом увидел и рванул прямо в него. Мелкий живой снаряд оттолкнул меня от артефакта, в мгновение ока ставшего простым зеркалом. Я сидела на полу в обнимку с чумазой мелочью, смотревшей на меня подбитым глазом, цвет которого, без сомнения был ярко голубым. — Мама, что... — в комнату влетел Гарри, лохматый со сна более обычного, в майке и зеленых трикотажных шортах, замер с удивлением уставившись на натюрморт из меня и пацана. — А ты кто такой? — поднял бровь зашедший за ним Сев, перемазанный зубной пастой, поймал мой взгляд и вытер рукавом испачканные губы. * * * Том осваивался долго. Нет, язык он вполне сносно выучил за лето, да и к несложной программе начальной школы приспособился, не совсем он неучем попал, да что там, гений же, но держался волчком и на контакт не шел. Растаял он внезапно и как-то сразу, когда получил подарки на день рождения. Я подарила ему змею. Вышло все случайно. Зачем меня дернуло посмотреть пресмыкающихся в продаже в нашем городе я понятия не имею, но за совершенно божеские двести условных единиц продавалась особь боа констриктор альбинос. Вполне себе взрослая особь. Только срочно. Я взяла кредит. Свободных денег не было, но представляя себе лицо Тома, да и Гарри бы порадовался, я не смогла отказаться от этой безумной покупки. Том, а в это время и в нашем мире Тимур, почему-то зеркало исковеркало его имя сильнее, чем у Гарри и Северуса, неверяще смотрел на белую змею, толщиной с его руку. — Это — мне? — А чей еще день рождения сегодня? — ответила я вопросом на вопрос. Том зашипел, боа ответил. Они поговорили несколько минут. — Это — девочка, — благоговейно сообщил несостоявшийся Темный Лорд. — Как назовешь? — поинтересовался Гарри. Том долго молчал. Потом выдохнул: — Нагайна. Сердце пропустило удар. — Как у Киплинга, — пояснил Том. — Но почему? — беспомощно спросила я. — Красиво, — пояснил тот, а потом с размаху обнял меня. — Спасибо, Ольга! С тех пор прошло пять чудесных лет, мы были настоящей семьей. А потом Том увидел второй фильм саги. Том, надо сказать, к беллетристике интереса не питал и на предложения одноклассников сходить в кино, посмотреть или почитать что-то, от чего те фанатели, реагировал неизменным отказом. А тут то ли звезды сложились, то ли фишки легли, но Том стал общаться с Аней, девочкой, во всех отношениях умницей, но любившей фэнтези. И угораздило его зайти за ней в тот момент, когда у нее фоном шла “Тайная комната”. А тут и мама ее предложила Тому подняться и подождать копушу дочь в квартире. А фильм шел к концу. Том услышал свое имя. Свое настоящее имя. И досмотрел кино до конца. Тем более, он этим себя никак не компрометировал, его подружка все это время собиралась. Он не стал фонтанировать выбросами, он даже не сказал сразу никому, просто прочитал сначала обзор в википедии, а потом и все семь книг. Фильмы он тоже посмотрел. Я узнала об этом через несколько месяцев и то только потому, что стала вытрясать из него, почему он отдалился от нас. Произошел серьезный разговор. Я в очередной раз пожалела о своем решении не говорить. Хотя, в пекло жалость, я всю жизнь о чем-либо жалею. О том, что вышла замуж, о том, что так любила мужа, о том, что не уберегла ребенка, зачем, спрашивается, надо было переть в поход на первом триместре, о том, что не выбрала другую профессию, о том, что умолчала, а ведь не хотела скрывать ни от Гарри, ни от Тома — откуда они. — Том, — сказала осторожно, — я над этим зеркалом не властна, связь происходит так, как происходит, и это надо принять. Или сойдешь с ума. Я одно могу сказать точно, я тебя люблю, я умру за тебя, если нужно будет. — За меня? — За Гарри с Севером я тоже умру, если понадобится, но пока более востребовано жить для тебя, да и для них тоже. Как думаешь, что с вами будет, если я умру, а вы еще несовершеннолетние. Том меня простил. Я, вроде, и не виновата перед ним была, да вот вину чувствовала. И Том меня винил поначалу. Он же волшебник, ему у нас тесно. Это Гарри был счастлив, что его любят, что у него "мама" появилась, Северу нормально было, что не бьет его никто, тепло и всегда еда есть, да и скрытный он, зелья опять же интуитивно варил из того, что было. А Том тщеславный и амбициозный, характер такой. Чего он у нас добьется? Ни денег, ни связей, только ум да талант. Такие в нашей стране только на подтанцовках у власть имущих. Может ему в Штатах бы были рады, но опять же, в качестве эксплуатируемой силы, хоть и интеллектуальной. Да и не магл он. Ему колдовать хотелось, и не помаленьку, как он мог. Но для этого учиться надо в школе чародейства да волшебства, а такой в нашем мире не имелось. * * * Сегодня у меня сюрприз для Тимура. Знаю, он терпеть не может здешнее имя, и всех одноклассников надрессировал звать его Том. Хорошо хоть не Волдеморт. Мой рассказ про Меропу произвел на него сильное впечатление, да так, что он принял свое имя и даже стал им гордиться. У меня уведомление о том, что Тимур Уваров включен в группу по обмену, Том даже начинает скакать с криками: "Оле-оле-оле-оле!". На шум прибегает Гарька, подтягивается Сев. У Гарри глаза достигают размеров очков, настолько поведение Риддла не характерно для него. Сев, как обычно, кривит уголок губ, ему смешно, он рад, но выражать эмоции не спешит. * * * Мы скучаем. Вот, нет человека в твоей жизни и, вроде, и не надо, а потом он появляется, прирастает к тебе, и уже не представляешь, как же можно жить без него. Переписываемся, конечно, по возможности болтаем в скайпе, но редко. Разные часовые пояса, да и Том не любитель удаленных бесед, общение в основном сводиться к "привет, у меня все нормально". Том возвращается с подарками и тоской в глазах. Под конец праздничного ужина, когда чай разлит, а ломтики "куликовского" разложены по тарелкам, его прорывает: — Я весь год, каждое воскресенье ездил в Лондон, там нет ни намека на волшебный мир. Да что там, приюта, в котором я родился, тоже нет. И не было никогда, а ведь я даже нашел место, где он должен быть. — Том, но ведь ты все равно волшебник. — И что с того? Волшебник-дикарь, обучающийся магии по книжкам для подростков? Я левиосу целый месяц мурыжил, прежде чем у меня хоть что-то получилось! Да и толку с этой левиосы, я ей без палочки разве что Аню смогу поднять, так я это и так могу, руками, и мне даже приятней будет. — Том, есть много других интересных занятий помимо магии. — А то, что я хочу заниматься магией? Колдовать? Трансфигурировать? Изучать заклинания и придумывать свои? А кто я в вашем мире? Или предлагаешь освоить безпалочковое империо и лезть в политику? — Почему бы и нет? — меня пробирает истерический смех. — Не хочу! — сердито бросает он. — Но почему? — я действительно удивляюсь, все же Волдеморт в книге очень даже хотел лезть в политику. — Может потому, что в этой стране даже президент — не самая высокая шишка, а в другой во власть я ни с каким империо не пролезу? Или потому, что мне вся эта геополитика, которой полон интернет, неинтересна и противна? Или потому, что я — не выдуманный персонаж из книги, а? Ольга, я устал. Спокойной ночи. Том с шумом отодвигает стул и уходит в свою комнату, а мы смотрим друг на друга. — Он отойдет, — говорит Гарри, — побесится, потом подумает, придумает что-нибудь и отойдет. — Нда, праздник удался, — вздыхает Сев, — давайте свежего чаю поставлю что ли, а то этот остыл уже. Жизнь возвращается в прежнюю колею. Почти. Я несколько раз застаю Тома в своей комнате, похоже, он пытается изучить зеркало, которое с тех пор, как я поспособствовала перемещению Риддла из Лондона, совершенно не желает быть порталом. Когда, в очередной раз, я ловлю его около зеркала, то предлагаю забрать уж к себе и не мучиться. Том улыбается мне: — Спасибо, Ольга. — Ты только, если запустишь агрегат, не уходи не прощаясь, хорошо? — говорю ему в спину. — Конечно, — оборачивается он, а потом с видом Горлума утаскивает свою прелесть в берлогу. Он, как всегда, немногословен, но его благодарность дорогого стоит. Ведь она сказана искренне. Северус и Гарри тоже времени не теряют. Я постоянно замечаю, как они деловито шепчутся, склонившись над грудой распечаток, зависают допоздна за ноутбуком и, чудо чудесное, сидят в комнате Тома, куда в последние года четыре никто не допускался. Какая тайна устоит против тройного усилия? А если это усилия величайшего темного волшебника двадцатого века, гениального зельевара и мальчика-которого-любит-удача-иначе-он-бы-помер? Именно Гарри нашел фото развалин с надписями, возле которых фотографировалась туристочка. Том, немного разбирающийся в клинописи, встал в стойку, и они с Севером активизировались как дешифраторы. Правильно они раскодировали те надписи или нет, но Сев сварил два зелья: одним они полили зеркало, второе приняли сами. Узнаю я об их подвигах постфактум. Когда меня с гордым видом притаскивают в святая святых и демонстрируют артефакт с туманящейся поверхностью. Я давлю желание надавать всем троим естествоиспытателям по мягким местам, меня ужас берет, что бы могло случится, если бы Северово зелье оказалось неправильно сварено. Но поверхность настолько тянет меня, так, что я не удерживаюсь и касаюсь её рукой. Гарри, Том и Сев как завороженные подходят и прикасаются к стеклу. Туман тает, мы будто стоим перед распахнутым окном, за которым виднеется озеро и замок на его противоположном берегу. В лицо дует теплый ветерок, несущий запах прели и водорослей, с примесью ароматов травы, нагретой на солнце и полевых цветов, а еще снега и весны. Гарри заглядывает по ту сторону. — Ого, купаться придется, тут вода под нами. И мы понимаем, что да, придется, ведь никакая сила нас не оторвет от этого окна в сказку. Мы не просто боимся, мы уверены, что этот проход больше не откроется. — Это — точно Хог, — говорит наш единственный специалист по Магбритании, — я видел колдофото мамы на его фоне. — Что делать будем? — интересуется Гарри. — Идем, — безбашенно выдает Том и делает шаг вперед. Гарри со смехом прыгает следом, я слышу, как он визжит: — Да она ледяная! — Греби на берег, придурок, — зовет его наш гений. Мы переглядывается с Севом, он улыбается и говорит мне: — Давай с нами, Гарри без тебя будет плохо. — Что же он даже не позвал меня? — Он не подумал, — улыбается Северус, — да и куда ты от нас денешься? — Никуда не денусь, — киваю я. — Тогда пошли, — и Сев прыгает в проход. Я улыбаюсь, мне не страшно, в животе порхают бабочки. Пытаюсь сделать шаг, но невидимая пленка никак не хочет меня пускать. Врешь, я пройду. Давлю сильнее, размахиваюсь и бью, пленка междумирья трещит и поддается, тогда я разбегаюсь и прыгаю. Мир взрывается, проход между мирами обжигает острой болью, я плюхаюсь в воду, от чего перехватывает дыхание, и вот меня уже в шесть рук тянут на берег, который оказывается совсем близко. Я падаю на траву, раскидываю руки и дышу, дышу сладким воздухом нового мира, голова кружится, надо мной высокое голубое небо и крохотные фигурки на метлах. * * * — Ой, Марусь, шо у нас тут вчера творилося... Менты, скорая, по всему подъезду запах! Соседку мою выносили. Ох и несчастная девка была и, поверь, совсем сумасшедшая. Ой, Мань, она еще в седьмом году крышей поехала, кризис тогда был квартирный. Как есть тронулась, только не из-за кризису то. Она тогдась как раз ребеночка потеряла, а потом еще и муж ее бросил, изверг. Так она год ходила черная от горя, а потом вроде повеселела. Мы думали поначалу, наладилось у нее, а оно вишь как. С куклой стала ходить, гуляет, да все возле школы крутиться. Все рассказывала про своего сына. Дальше больше, еще один появился у ней, а за ним и третий. Если бы я не знала, что нету у ней детей, так бы и поверила. Эх-х, бедолажечка, упокой господь ее душу! 1) Мама, мамочка, забери меня, пожалуйста! 2) Не плачь, малыш. 3) Не плач, Гарри. 4) здесь и далее курсивом речь на английском