Мастер

У высоких дверей тронного зала в Барад-Дуре всегда стояли двое стражников. Скорее почетный караул, чем охрана. Нечего было охранять в этом пустом гулком зале, кроме выцветших гобеленов, пыльных драпировок и каменного кресла на возвышении, пустующего со времен битвы при Дагорладе. Артагиру нравился этот зал. Он нисколько не удивился, когда узнал, что Владыка проектировал его сам. Здесь чувствовалась рука истинного мастера: стройные колонны уходили к потолку, между ними изгибались изящные арки, и все это было легким, нисколько не тяжеловесным, но в то же время невольно внушало благоговение. Ступая по пыльным плитам пола, он почти воочию видел пляшущее пламя факелов, яркие флаги, свисающие со стен, нарядных лордов, приносящих вассальную клятву, послов из экзотических стран... Казалось, под сводами зала еще живет эхо давних голосов – и среди них, может быть, голос самого Владыки. В крепости верили, что дух Саурона Гортхаура обитает именно здесь. И никто не удивлялся, что верный слуга приходит с докладом к своему призрачному хозяину. Артагир еле сдерживал улыбку, видя, с каким почтением расступаются перед ним стражи, пропуская внутрь. Как будто он идет припадать к святыне. Знали бы они, что Артагиру совсем необязательно являться в тронный зал, чтобы получить указания господина. Он мог слышать его везде, в любом уголке крепости и за ее пределами, в любое время дня и ночи. Именно потому он был Голосом Саурона. Но здесь присутствие владыки ощущалось сильнее всего. Здесь было сердце Барад-Дура. Оставляя четкие следы в пыли, Артагир прошел через весь зал и преклонил колено перед возвышением. Воровато огляделся, как будто кто-то посмел бы следить за ним, и на цыпочках прокрался к незаметной двери в стене. Если уж играть в тайное свидание, то по всем правилам. Он глубоко вздохнул, пытаясь унять бьющееся сердце. Приоткрыл дверь. Его ждали. В камине весело пылал огонь, бросая отблески на стены. В кресле у камина кто-то сидел. Виден был подпирающий черноволосую голову локоть, скрещенные ноги в щегольских сапогах из мягкой кожи. Казалось, он дремлет, убаюканный потрескиванием дров и теплом, исходящим от огня. Артагир неслышно притворил дверь, в глазах его заиграли озорные огоньки. На цыпочках он подкрался к сидящему, мечтая выкинуть что-нибудь детское. Например, закрыть ему ладонями глаза и потребовать: «Угадай, кто!» Это было бы не просто по-детски, но еще и глупо. Зато весело. Если нужно, Артагир мог двигаться без малейшего шороха – умение, очень востребованное в ремесле лазутчика. Но сидящий в кресле пошевелился, сменил позу и, не оборачиваясь, поманил своего гостя к себе. Рассмеявшись, Артагир бросил свои ужимки и просто сел у ног черноволосого, с обожанием глядя снизу вверх в его лицо. Бледное, прекрасное, будто изваянное из мрамора самым гениальным из скульпторов. Глаза синие, будто сапфиры. Волосы падают до самого пояса – гладкие, будто черный шелк. Артагир знал, каково ощущать эти волосы обнаженной кожей. Знал, как непреодолимо искушают и манят эти нежные сильные губы. Он был так прекрасен, что больно смотреть. Артагир прошептал: – Я понимаю, почему пал Нуменор. – Ты тонко льстишь, друг мой, – от мурлыканья черноволосого подгибались коленки. – Конечно, ведь я же твой голос. Ибо это был его господин и повелитель, Владыка Мордора, майя Саурон Гортхаур, или Артано, как его называли избранные. Так или иначе он мог бы говорить с любым своим слугой. Даже врагам он являлся в снах, искушал в минуты слабости, внушал сомнения и страх. Но лишь избранные могли видеть его во плоти – точнее, видеть иллюзию плоти, потому что прежняя плоть бессмертного майя канула в бездну вместе с Нуменором, ввергнутым в пучину вод морских волей Валар. Огненный дух его не погиб, и через несколько столетий восстановилось и тело. Но оно уже не было настолько прекрасным и совершенным. Благодаря Кольцу Всевластья Саурон вернул себе былое могущество – и снова его постиг тяжкий удар, когда простой смертный в бою срезал кольцо обломком меча. Плоть Саурона истаяла, и с тех пор две тысячи лет он не принимал материального облика. Впрочем, иллюзия была невероятно живой, совершенной. Для такого восприимчивого человека, какой только и мог стать Голосом Саурона, и на таком близком расстоянии обман захватывал все органы чувств. Артагир мог к нему прикоснуться – и прикоснулся, взяв его руку и целуя ладонь. Пока еще почтительно, но Саурон знал, как быстро вспыхивает страстью его любимец, чье имя было так созвучно с его собственным. Он притянул к себе его лицо и поцеловал, бережно впитывая вкус его губ, жар дыхания, и Артагир потянулся к нему, стремясь прижаться крепче, и даже издал протестующий стон, когда поцелуй прервался. – Покажи мне, как все прошло, – попросил майя. Не приказал, а именно попросил. О том, что Артагир выполнил поручение, ему стало известно в ту же секунду – благодаря мысленной связи. Для отчетов юноше вовсе не требовалось лично являться в твердыню. Всюду и везде он слышал голос Владыки так же хорошо, как в самый первый раз, когда его рука впервые потянулась к ножу и отдернулась, а мелодичный, насмешливый голос шепнул в голове: «Зачем же отказывать себе в наслаждении местью?» Но теперь майя жаждал прикоснуться к его горячему распутному телу, погрузиться в краски, ощущения, запахи, впитанные памятью Артагира за время его путешествия – и хоть на мгновение почувствовать себя живым. Артагир ответил лукавой улыбкой и вывалил на него целый ворох воспоминаний: обольстительные речи, вытягивание нужных сведений по крупицам, тусклый блеск любимого ножа и теплая кровь на пальцах, когда какой-то бродяга заинтересовался его кошельком. И ночь с безымянным незнакомцем под крышей придорожной таверны. Незнакомец был восхитительно груб, небрит и опасен, смуглая кожа и волосы черные, как ночь – Артагир всегда предпочитал черноволосых. Воспоминания оживали, захватывали, он будто сам ощущал злую неутомимую страсть гондорца, одного из тех, кто спокойно не может смотреть на поджарую юношескую задницу, но, поддавшись искушению, так же неутомимо себя наутро корит. – Развратный мальчишка! – прошептал Саурон. – Ты даже разрешения смеешь не спрашивать! Потому что Артагир давно уже оказался у него на коленях, без сапог, без рубашки, и пылко целовал своего повелителя, расстегивая на нем одежду. Бледное лицо Саурона расцвело румянцем, глаза засияли, и было ясно, что возмущение его притворно, да и Артагир был не из тех, кого можно унять укором и строгостью. Мальчишка пьянел, оттого что все было можно, оттого что повелитель подчинялся его непочтительным ласкам и отвечал на его поцелуи с не меньшим пылом, будто был таким же, как Арт, жадным до постельных забав юнцом. – А ты смеешь выглядеть, как звезда борделя, а не Владыка всего Мордора! – вырвалось у Артагира, и он даже на мгновение зажмурился от своей наглости, уже предвидя неминуемое наказание. Но Владыка смеялся, прижимая его к себе, и юноша еще больше осмелел. Так сладко-пошло было шептать грязные словечки на ухо самому Гортхауру Жестокому. – Мог бы хоть разок предстать во всем величии, метать молнии из глаз, щелкать бичом и все такое. Почему ты ведешь себя, как мой любовник и друг, а не как господин и повелитель? – Я и есть твой любовник и друг. Ах, Арт, пусть щелкает бичом твой обожаемый Морадан. Он твой хозяин – или считает себя таковым, в чем ты ему беспрерывно потакаешь. А я не люблю власть, основанную на подчинении, принуждении и силе. Моя власть – любовь и свобода, не правда ли, мой драгоценный Голос? – Если твой голос – я, то почему... ты... так много... говоришь? – в несколько приемов Артагир все же умудрился выговорить эту длинную фразу, потому что он, в отличие от майя, не мог одновременно целоваться и разговаривать. Владыка поднял его и отнес в постель, и Артагир скорчил забавную гримаску, потому что простыни пока еще были холодными. Но очень скоро они согрелись под теплом его тела, и он застонал, отдаваясь телом и душой Владыке. Майя старался смирять свои порывы: не сдержавшись, он мог бы оставить его безумным или бездыханным. Юноша и так почти терял сознание, принимая своего повелителя. Куда только девалась его вечная игривость и нахальство! Способный до полусмерти загонять Морадана, известного своими постельными подвигами, после единственного раза с Владыкой он отсыпался не менее суток. Без сомнения, пожелай Владыка отнять его жизнь, Артагир с радостью умер бы за своего повелителя. Но Саурон скорее бы отказался от этих редких любовных встреч, чем от самого Артагира, надежного и верного слуги. Любимого слуги. Любовника? Гортхаур Жестокий так не думал. Удовольствие для его бесплотного духа, не больше. И награда для Артагира, способ привязать его покрепче. Но в эти несколько мгновений, когда Артагир содрогался под ним, широко открыв невидящие серые глаза, цепляясь за него ногами и руками, – в эти несколько мгновений Владыка Мордора, мастер лжи, совращения и обмана ощущал себя настоящим. Боготворимым, желанным. Живым.