Cut me and I bleed Dior

У Грейнджер денег, как у дурака фантиков. Она в кадрах у папарацци мелькает чаще, чем в родительском доме. Съехав оттуда в шестнадцать, она ни разу не пожалела и не скучала по стойкому аромату материнского парфюма. С золотой картой вообще скучать не приходилось. Пэнси познакомилась с ней на благотворительном вечере лондонского королевского балета. Игристое в бокалах на тонкой ножке, крошечные закуски фунтов по двадцать за штуку, платья в пол, шпильки и фонтан с молочным шоколадом, который Паркинсон нельзя. Ебучие консерваторы. Современности в ее труппе, как изящества в сельской корове — пару веков назад, может быть, и да, но не сейчас. — Хочешь сбежим отсюда? — Гермиона облокачивается на высокий столик рядом с Пэнси, изящно выгибаясь. Паркинсон тяжело сглатывает слюну, стараясь не заглядывать в декольте ее платья комбинации. — Уйду сейчас — и завтра вылечу из труппы, — пожимает плечами темноволосая и отпивает шампанское из бокала. Ей бы не налегать на алкоголь: утром пробежка и йога. — Они так просто не расстанутся со своей примой. — Ты не похожа на девушку, интересующуюся балетом, — скептично выгибая бровь, произносит Пэнси, не обращая внимания на то, как нагло ее собеседница закуривает в месте, где курить нельзя. — Сколько ты заплатила? — Пожертвовала, дорогая, — Гермиона улыбается обольстительно и изящно стряхивает пепел, постукивая по фильтру длинным коготком. — Похоже, мне придётся быть милой с тобой. — Может тебе ещё понравится. От пошлого лимузина, в котором они едут, становится смешно. Шампанское не прекращает лится рекой даже здесь, и картинка за окном начинает размываться по краям. Заглядывать в декольте собеседницы уже не так неловко под пожирающим взглядом. — Я твой трофей? — Пэнси неловко ерзает на скрипучих сиденьях, когда теплая рука опускается на ее голое бедро. Грейнджер же будто не замечает ничего, рассеянно поглаживая ее, и как-то тоскливо усмехается в бокал. — Скорее награда, — тянет шатенка с гребанным французским акцентом, и ей хочеться попробовать его на вкус. — За чт… — ей не дают договорить мягкие губы, что настойчиво уводят ее от темы разговора. В конце концов, ей ведь плевать, и когда она стала разменной монетой театра, и почему она так заинтересовала известную писательницу. Акцент не при чем, сама по себе Грейнджер вкусная. Сука. Грейнджер целуется так же, как пишет. Ярко, стремительно и с умеренной дозой выноса мозга. Пэнси зарывается в пышные волосы шатенки, не сдерживая довольного стона, а острые коготки плавно очерчивают ее скулу. Пэнси пахнет вишней и немного миндалем, а искры шампанского щиплют язык Гермионы. Устраивая брюнетку на свои колени, она шепчет: — Мне всегда было интересно... — Паркинсон выгибается под кусачими поцелуями в шею, хочет было фыркнуть, но ее сосок щипают сквозь тонкое кружево платья, и она шипит. — ...как кончают всемирно известные примы… — шептала Грейнджер, поддевая тонкий материал платья. Обнаружив полное отсутствие белья, шатенка прикусила так нагло выпяченную губу девушки. Сознание Пэнси металось от неожиданно нежных поцелуев к большому пальцу шатенки, что выписывал замысловатые фигуры на ее клиторе. Ее трясло, собственное постанывание в ухмыляющиеся губы кареглазой дьяволицы подстегивало гордость, но совладать с собою было невозможно. Когда два пальца резко вошли в ее изнывающее лоно, брюнетка вскрикнула, насаживаясь глубже. Дрожащими руками она обхватила лицо любовницы и впилась в наглый рот яростным поцелуем. Волны надвигающегося оргазма превращали Паркинсон в ничего не соображающий комок нервов, ее собственные пальцы начали сжимать, поглаживать и снова сжимать возбужденную грудь, а под цепким взглядом Грейнджер ей стало только жарче. — Хорошая девочка, поласкай себя еще, вот так... — царапая соски сквозь кружево, содрогаясь от тихого властного голоса и невероятного жара от горячей ладони на ее мокрой киске, Пэнси выгнулась, отбросив голову назад. Узкая ладонь тут же обхватила левую сторону шеи и сжала, заставив брюнетку распахнуть глаза. — Кончи, детка, для меня… — шептала искусительница в покрасневшее ушко своей жертвы. От особо удачной фрикции ее тело разлетелось на миллион осколков, а тонкий вскрик явно услышал и водитель, но Паркинсон это не волновало, — она переживала один из самых ярких оргазмов за свою жизнь. — Вкусная, сладкая балеринка, — почти мурчала Грейнджер, слизывая ее соки со своих пальцев, пока брюнетка приходила в себя. — Теперь я зна-аю, — довольно протянула шатенка, невольно ахнув, когда от ерзающих движений Паркинсон их грудь соприкоснулась, — примы кончают так же как и танцуют. Самозабвенно, слишком сексуально, потрясающе. Хорошая девочка, — неожиданно жесткий поцелуй отрезвил Паркинсон. Пэнси решила проучить нахалку. Своди девушку на ужин, потом уже бессовестно доминируй в постели. Банальный этикет. Ох уж эти юные дарования. Пробьются в знаменитости, а элементарного и не обучатся, уж она это исправит. Опустившись на колени, пускай пол и был не самой привлекательной поверхностью, она окинула блуждающим взглядом шатенку. Припухшие, алые губы, горящие похотью глаза и развратнейшее из всех элегантных платьев, что ей доводилось видеть, на котором отчетливо виднелись капли ее собственной смазки. Знатно повеселились, но еще не конец. Плотоядно облизнувшись, Пэнси поднимала подол золотого платья, оставляла поцелуи на изящных ногах, прихватывая, оставляя россыпь засосов на молочной коже. — Не одна я сегодня щеголяла без трусиков, не так ли, мисс Грейнджер? — Это платье не предполагает… — шатенка задохнулась от первого широкого мазка языком. Брюнетка оценила, насколько заведена была Грейнджер, поэтому не медлила. Чередуя быстрые посасывания столь возбужденных половых губ с ввинчиваниями языка в истекающую дырочку, Пэнси заставляла партнершу метаться в поисках разрядки. Паркинсон чувствовала себя укротительницей, пока эта потрясающая девушка изгибалась под ее настойчивым языком, дикая рысь — не меньше. Теперь она знала, какова власть на вкус, однако ей никогда бы не подумалось, что она еще и звучит. А звучала она божественно. Стоны с придыханием и едва слышное: «Еще... пожалуйста, сильнее...» Обхватив губами пульсирующий клитор, брюнетка начала его посасывать, медленно вводя в любовницу палец. К первому добавился второй, а потом и третий. Когда шелк под Грейнджер пропитался ее же соками вперемешку со слюной брюнетки, а тихие постанывания превратились в требовательные движения бедер и цепкие руки в ее волосах, Пэнси согнула пальцы и сильно всосала клитор, наслаждаясь ритмичными сжатиями влагалища и беспомощным видом кончающей богини в ее руках. «Трофей, награда, какая к чертям разница», — подумалось Паркинсон.

*****

Три месяца спустя Первые, слишком назойливые лучи так и норовили потревожить сон. Грейнджер живет в пентхаусе, кто бы сомневался, только теперь они живут вместе. Абсолютно не готовая к пробуждению, нахмурившись, Пэнси отворачивается от окна и утыкается носом в знакомую грудь, довольно засопев, готовится к новой, прекрасной порции сна. — Я тут подумала... — внезапно подала голос грудь, и Паркинсон почувствовала прилив сил. Все всегда начиналось с этих слов: «Я тут подумала», — и они оказываются в самолете на Кипр в поисках вдохновения. «Я тут подумала», — и Пэнси приходится танцевать, чувствуя тонкий вибратор во влагалище целых три часа во время представления, пока ее любимая дьяволица управляет пультом в зрительском зале. По сей день она считает достижением то, что так и не поцеловалась с паркетом в финале. «Ты была так восхитительна, я не могла не наградить тебя». «Конечно», — благодарно кивает брюнетка, обдумывая месть. «Я тут подумала», — и следующая книга Гермионы Грейнджер больше описывает ямочки на пояснице Пэнси, нежели привычные приключения фантастической ведьмы в Британии. Что не помешало ей стать бестселлером, конечно. «Я тут подумала», — и Паркинсон даже не допускает мысли, что ей может не понравится. Гермиона никогда ее не подводила. Спустя утренний душ и легкий завтрак начинает воплощаться та самая мысль, а Пэнси понимает, что прощупывать границы допустимого в ее теле стало любимым занятием Грейнджер. Ведь та сейчас стоит на коленях с широко распахнутыми глазами и смотрит, нет, пожирает янтарными радужками. Пока солнце еще лениво облизывает ее обнаженное тело, Пэнси, балансируя на пальцах ног, опускается на широкий черный дилдо — утренний презент Гермионы. — Браво, Паркс, браво, — восхищается шатенка, повторяя ритмичные движения Пэнси, поглаживая свой клитор; давно известная истина, совместные стоны — лучше любого признания в любви. — Прости, хлопать не стану, но... — юркий язычок Грейнджер обводит место соприкосновения ее возбужденной плоти и игрушки, и от этого у Паркинсон вырывается всхлип, полный отчаянья. Разрядка близится, движения бедер стают хаотичными, и ноги не выдерживают. — Я держу тебя, держу, — бережно подводя брюнетку к кровати, Гермиона не позволяет игрушке выпасть из нее; от ощущения наполненности и стимуляции при малейшем движении у Пэнси закатываются глаза. Обхватывая дилдо у основания, Грейнджер начинает быстро им двигать, облизывая и покусывая возбужденную плоть вокруг; это взрывает миллионы звезд под веками брюнетки. Продлевая отголоски ее оргазма, замедляя движения игрушки и наслаждаясь видом растраханной и столь мокрой киски, что вязкие капли впитались в постель, Гермиона доводит себя до первого оргазма за утро. В затуманенном удовольствием мозгу теплится мечта — не дать ее восхитительной любовнице стать чужой музой. А кольцо, с чистейшим из изумрудов, как ничто другое, поможет в этом. Осталось только дождаться пробуждения любимой из сладкой дымки забытья, чтобы узнать ответ. — И как тебе это понравится, а, Паркс? — шепчет она, глядя в любимые зеленые глаза, пока искры осознания вместе с неподдельным счастьем в них разжигают тот костер любви, что никогда не угаснет.