***
Чонгук несется по лестнице, перешагивая сразу через несколько ступенек. Пиздец. Хоть дуло к виску приставляй — Чон не понимает, как это произошло. Он просто выполнял то, что говорил ему учитель, но в один момент макнэ потерял контроль над своими руками, головой и чувствами. Будто кто-то переключил режимы, задал новую цель, запустил вирус в программу, которую Чонгук разрабатывал годами и которая тут же по щелчку пальца дала сбой. Он останавливается и упирается руками в колени, пытаясь восстановить дыхание и смотря куда-то между своих кроссовок взглядом, полным стыда и ужаса. У Чимина возникнут вопросы. У Чимина определенно возникнут вопросы. И Чонгуку придется на них ответить. А это последнее, что ему хочется делать. Чону страшно до усрачки. Он, конечно, допускает возможность того, что Пак все спишет на усталость, волнение и бог знает на что еще, улыбнется своей милой озорной улыбкой, сверкая ровными белыми зубами, у глаз-щелочек соберутся морщинки, а звонкий смех разольется эхом по танцевальному залу на их следующей репетиции. С этими мыслями сердце Чонгука немного успокаивается, позволяя сделать своему хозяину несколько глубоких вдохов, но тут же начинает колотиться о ребра с новой силой. А что если Чимину были неприятны действия Чона? Если у него это вызвало настолько сильное отвращение, что Паку будет противно своему макнэ даже в глаза смотреть? И Чонгук может его понять. Он охренеть как понимает такую реакцию на подобные действия. Если бы ваш друг и коллега стал распускать свои руки, еще и будучи при этом парнем, то что бы вы подумали? Чон стоит посреди лестничного пролета не дольше тридцати секунд, после чего вновь срывается с места, будто преследуемый стаей ищеек. Сожаления ничего не исправят. Единственное, что ему сейчас хочется больше всего на свете, это скрыться в месте, где он под адекватным предлогом может запереться и никого к себе не подпускать на протяжении следующих двадцати четырех часов. Не очень-то взрослое решение, он знает, но ему надоело себя упрекать. Все это время Чонгук винил себя в том, что полюбил и что не может ничего поделать с этими чувствами. Может, стоит хоть раз себя пожалеть? Он в курсе, что ему не убежать от проблем, что так дела не решаются, и он, вообще-то, слишком знаменит для того, чтобы наивно думать, что где-то на этой планете есть место, в котором его никто не найдет. Но Чон просто хочет сделать сейчас так, как ему хочется, а не так, как будет рационально, правильно и по-взрослому. Именно поэтому, выбегая из здания компании, он машет первому попавшемуся на глаза такси и поручает водителю ехать в общежитие.***
В общежитии тихо. Неудивительно, ведь мемберы давно уже не живут здесь на постоянной основе и приезжают сюда лишь когда в расписании появилось окно и нужно где-то скоротать время до следующей галочки в графике. В случаях, когда им предстоит выступить на важном мероприятии, они все же ночуют в общежитии, чтобы сразу группой выехать и прибыть на место вовремя. Чонгук осматривает до родного знакомый темный коридор и невольно вспоминает, какой балаган здесь творился, когда семь здоровых парней уживались в одном помещении. Он проходит мимо нескольких дверей и замирает у входа в свою комнату. Оттуда слышатся шаги, и прежде, чем запаниковавший Чонгук успевает хоть что-то предпринять, дверная ручка опускается и на пороге показывается Джин, который удивляется не меньше, чем макнэ. Он вздрагивает, прикладывает руку к сердцу и делает резкий выдох, который потом плавно перетекает в тихий смех. — Чонгук, господи, ты знал, что от страха люди умирают иногда, да? — Сокджин расслабился, расправил плечи и заулыбался во все тридцать два. — Если хотел сократить количество участников в группе, то мог бы выбрать более гуманный способ. Макнэ опустил глаза и увидел в руках хена стопку исписанных бумаг. — Что ты делал в моей комнате? — опомнившись через несколько секунд, спросил Чонгук. — Так как я закончил репетировать раньше всех, продюсер попросил меня забрать наброски твоей песни, — Сокджин покрутил перед лицом макнэ теми самыми листами с текстом, — он подумывает включить ее в будущий альбом. — Ох, это… Так классно. Спасибо. — А ты какими судьбами в общагу наведался? — выходя в коридор и освобождая путь Чонгуку в комнату, спрашивает Джин. — Я, — Чонгук делает долгую паузу, которую его хен терпеливо выдерживает, — тоже уже освободился. — В самом деле? У тебя же с Чимином главная партия, разве нет? Быстро же вы с ней расправились. — Да, — Чон пытается держать голос ровно, — да, мы молодцы. Джин смеряет его взглядом и, Чонгук уверен, начинает подозревать, что что-то не так, однако лишь на одних пятках разворачивается и бросает напоследок: — Ну, бывай. Хорошенько отдохни сегодня. Сокджин вздрагивает вновь, когда чужая кисть мертвой хваткой вцепляется в его руку. Он оборачивается и видит лицо, эмоции на котором сменяются настолько быстро, что он не успевает их читать. — Я же сказал тебе, выбери более гуманный спо- — Хен, — перебивает Чонгук, произнося слова чуть громче, чем ему хотелось бы, — я могу с тобой кое о чем поговорить? Не то чтобы Чон никогда не делился с мемберами своими переживаниями, просто… Он делал это максимально, эм, редко? К тому же зажато, неловко и нехотя, вероятно, предпочитая разбираться со своими проблемами самостоятельно, поэтому никто макнэ особо в эти моменты не трогал, так как знали, что улучшить ситуацию своими разговорами у них не выйдет. Он замечает, как у макнэ в глазах проскакивает страх, нерешительность, сомнение, и это настолько для Чонгука несвойственно, что Джин не медля произносит: — Конечно. Чон тут же резким движением затаскивает хена, шокированного от всего происходящего, обратно в комнату, усаживает на кровать, а сам залезает с ногами на стул у рабочего стола, обхватывая руками колени и вжимая голову в плечи. Джину понадобилась секунда, чтобы понять, что все это не шутка — произошло что-то настолько ужасающее и жуткое, и это что-то смогло довести Чонгука до такого состояния. Повисла тишина, напряженная и тяжелая настолько, что Сокджин уже было начал подготавливать несколько поверхностных фразочек по типу «Все будет хорошо», «Все образуется», которые обычно говорят в подобных ситуациях, как вдруг макнэ начинает первым. — Хен, — он говорит тихо, почти шепчет, смотря куда-то в пол, — кажется, я влюблен. Чонгук боится поднимать глаза, хотя и знает, что ничего сверхъестественного он пока еще не сказал. Мемберы это не обговаривают, да и не то чтобы им это нужно, но каждый из них прекрасно знает, что быть влюбленным в кого-то, даже будучи айдолом, это абсолютно нормальная вещь. Макнэ все же переводит взгляд на своего хена, и… Джин действительно даже бровью не ведет. — И? — выдает он негрубо, емко и коротко своим обыденным тоном, не найдя в словах Чона чего-то странного. И на этом моменте сердце начинает виртуозно отплясывать чечетку. Чонгук бы рад посмеяться в ответ Джину, сказать, что это все новости к последнему часу и по-тихому смыться, но если уж он начал со всего маху рубить правду, то нужно это закончить. Он хочет это закончить. — Это не девушка, хен. Теперь Чон, немного осмелев, внимательно следит за каждой эмоцией своего собеседника и замечает, что тот, конечно, немного приподнимает брови, но нейтральное и спокойное выражение с его лица все же не сходит. — Ты же помнишь, на чем основывается наше творчество, да? — немного приподняв уголки губ, говорит Сокджин, — «Неважно, кто вы, откуда вы, какого цвета ваша кожа и какова ваша гендерная идентичность: говорите от себя». Ориентации это, кстати, тоже касается, если ты забыл. Чонгук на секунду подвисает, а потом склоняет голову на бок и растягивает улыбку, хоть сердце и продолжает болезненно ныть от осознания того, что его хозяину еще предстоит рассказать Джину. — Ты зазубрил речь Намджун-хена на ООН? — шутливо произнес макнэ. — О, ты не представляешь, сколько раз он в гримерке повторял при мне эту фразу, спрашивая «Все ли хорошо?», «Я сказал с акцентом?», «Поймут ли меня?», — Сокджин театрально приложил руку к груди и скривил лицо, изображая Кима. — Я был близок к тому, чтобы попросить стилистку запустить в него плойкой. Чонгук еле слышно посмеялся, после чего волнение накатило на него с новой силой. — То есть… быть влюбленным в парня нормально? — Абсолютно. Чон правда рад это слышать. Он очень сильно любит Джина за его юмор в напряженных ситуациях, прямолинейность и мгновенную отдачу, но страх того, что он говорит это только потому, что не знает всей картины, сгрызает Чонгука изнутри. Он ведь знал, что нет ничего зазорного в том, чтобы любить парня, ведь он сам говорит, пишет, он поет об этом. Однако в его случае это неправильно, и Чон почти на сто процентов уверен, что Сокджин, услышав правду, увидит в ней опасность для работы и репутации компании, группы, увидит ущерб для себя самого и действительно подтвердит, что все доводы макнэ о том, что его чувства не имеют место быть, верны. В голове Чонгука сейчас огромное противоречие, ведь где-то глубоко внутри в нем сидит надежда, что и ему можно любить, что все правильно и он может говорить об этом. После недолгой паузы Джин замечает, как Чонгук опускает голову куда-то между своей грудью и коленями, его плечи начинают мелко подрагивать, а чуть позже слышатся всхлипы. В этот момент Сокджин вскакивает с кровати, на которой сидел до сих пор, подбегает к макнэ, хватает за щеки, побуждая того поднять голову. — Эй, нет, отмена, Чонгук, отмена! — тараторит Джин в панике, но потом немного успокаивается, собирается с мыслями и уверенно заглядывает во влажные от слез глаза. — В твоих чувствах нет ничего из ряда вон выходящего, и ты знаешь об этом лучше меня. — Есть. Чон произносит это слово слишком четко для человека, который секунду назад плакал, свернувшись клубком на стуле. Сокджина это дико выбивает из колеи, и он на какое-то время замолкает. Макнэ смотрит на него с отчаянной решимостью, той, которая бывает у людей, осознающих, что после сказанного им будет в сто раз хуже, чем сейчас, но они все равно хотят сделать это. — Я влюблен в Чимин-хена. Вот и все. Теперь в этом чертовом мире есть еще один человек, который знает о том, с чем Чонгук боролся, мирился, что осознавал, ненавидел и принимал последние несколько лет. Он ожидал, что признавшись во всем, ему захочется спрятаться, провалиться под землю или, чего уж греха таить, вообще умереть. Однако ничего подобного не было. Чонгук наоборот почувствовал странно-приятную легкость, будто бы подобное вслух не могло быть произнесено в принципе, но у него получилось. Он смог. А вот Джина прошибает конкретно. Чонгук, смирившись с тем, что в ситуации хуже, чем эта, он уже не окажется, не отрывает глаза от чужого лица. Удивлен ли хен? О, бесспорно. Услышав это, Джин резко распахивает глаза и открывает рот, отчего его лицо заметно вытягивается, и это ни разу не комично, потому что в этот момент Чон хочет распрощаться с жизнью. Макнэ без понятия, какую реакцию ему хотелось увидеть, да чего уж там, он не в курсе, как бы он сам отреагировал на подобные слова. Хотя, может быть, все намного проще? И Чонгук просто хочет поддержки. Именно поэтому мнение Джина по поводу этого ему охренеть как важно, ведь если он отнесется к этому отрицательно, то страшно представить, что скажут остальные. Сокджин иногда несерьезный и местами сорвиголова, но надежней человека в их группе просто не найти. Гримаса шока через какое-то время сходит с лица хена, он выпрямляется, убирая руки с лица макнэ, скрещивает их на груди и выгибает бровь. Чонгук не знает, как на такое реагировать. — Фига у тебя запросы, — выдает Сокджин, переводя взгляд куда-то на потолок и прикладывая пальцы к подбородку. — Выбрал бы для начала Тэхена, что ли, или еще кого попроще… И выглядит вся эта картина настолько натурально, что Чон сначала реально не догоняет, что Джин, эм, шутит? Он сострил именно в тот момент, когда макнэ решил рассказать ему самый сокровенный секрет его жизни, который держал в себе туеву хучу времени. Это не вызывает у Чонгука гнева, злости или раздражения, это его… успокаивает. Тот факт, что хен не отпрыгнул на три метра и не вылетел из комнаты от подобных новостей, дико радует и, возможно, даже дает надежду на лучшее. Однако, что на самом деле имел в виду Сокджин, он до конца не понял. — Чего… — в замешательстве протягивает Чонгук. — Хен, почему ты смеешься? Ты не расслышал, что я сейчас сказал? — Что именно? — То, в кого я влюбился, хен. — Правда? В кого? — Ты издеваешься? — Так в кого? — Хен. — Я все еще не слышу? — В Чимина! Ты глухой? — немного повысив голос, произносит Чонгук и тут же удивляется тому, насколько четко и смело он сказал то, что для него когда-то было собственным смертным грехом. Джин лишь растягивает улыбку и садится обратно на кровать. — Говори уважительно, — он пытается натянуть на свое лицо серьезное выражение, но чуть заметные морщинки у глаз выдают его с потрохами, — он все-таки твой хен. Чонгуку понадобилась секунда, чтобы понять, что Джин нарочно заставил его повторить свои слова, потому что, возможно, заметил, как тяжело было макнэ признаваться ему в этом в первый раз. — Неужели, — Чон опускает взгляд на пол, — ты больше ничего не скажешь? — Ну, — начал Джин, забравшись ногами на кровать и приняв позу лотоса, — догадывался ли я об этом? О, ни разу. Но я должен отдать тебе должное, потому что, сколько бы твоя влюбленность ни длилась, скрывался ты непростительно хорошо, — с доброй усмешкой произнес он. — С дебюта. — М? — С дебюта. Я влюблен в Чимин-хена семь лет. Чонгук вновь поднял глаза на Джина, оставив голову опущенной, из-за чего стал похож на маленького щенка, выпрашивающего еду у прохожего. Он ждал уже чего угодно, потому что был готов признаваться во всем до конца. Однако хен и в этот раз словам макнэ не особо удивился. — Я ожидал чего-то подобного, — Сокджин мягко и с неимоверной заботой посмотрел на Чонгука, — потому что был уверен, что если ты и полюбишь кого-нибудь в своей звездной жизни, — он снова улыбнулся, — то это будет внезапно, сильно и очень надолго. Чон так был благодарен миру, судьбе, да хоть чему-нибудь за Джина, ведь все, с кем он общается, макнэ уверен, переживают свое дерьмо легче и спокойнее. Хен знает, что нужно сказать, он умеет использовать слова так, чтобы сердце его собеседника перестало биться с бешеной скоростью. Однако у Чонгука оставалось еще куча вопросов, на которые он сам себе не мог ответить на протяжении семи лет. — Хен, — начал Чонгук тихо и несмело, — насчет звездной жизни… — Будет неправильно отрицать, что наша ситуация достаточно специфична. — Джин давно уже понял, что больше всего волнует Чона. — Как бы то ни было, мы по-прежнему айдолы, за нами следят миллионы глаз и ответственность на нас лежит колоссального размера, — рассуждает он, загибая пальцы, — но это все, чем мы отличаемся от обычных людей. Чонгук, сам того не замечая, задерживает дыхание. — Что? — У людей есть свойство влюбляться, Чонгук. У каждого на этой планете. Разница лишь в обстоятельствах, в которых мы находимся. Однако, где бы ты ни оказался, никто и ничто не может лишить тебя права чувствовать и выражать свои чувства, сечешь? И Чон понимает. Понимает и не верит. Не верит, что ему можно любить, что вообще кто-то в этом чертовом мире допускает возможность правильности его любви. И видя, что его макнэ не находит, что ответить, Сокджин продолжает. — Я к тому, мой глупенький маленький и незрелый друг, что ты смело можешь идти к своему глупенькому и уже в буквальном смысле маленькому возлюбленному и говорить ему по поводу своих чувств все, что посчитаешь нужным. — Джин, замечая, как Чон подскочил на стуле от его слов и уже собрался высказывать что-то против, вздохнул и проговорил. — Да, Чонгук, ты должен быть осторожным. Да, ты должен действовать обдуманно, потому что мы не совсем обычные люди, и наши ошибки оказывают гораздо более сильное влияние, чем если бы мы жили обычной жизнью. Но я знаю тебя и потому уверен, что если ты сделаешь все так, как сочтешь правильным, то никаких проблем не будет. Сокджин не успевает опомниться, как на него налетают, крепко обхватывая руками и опрокидывая на кровать. Чонгук утыкается носом ему в плечо и сжимает так сильно, что возникшее желание заскулить у Джина вполне справедливо, только вот он все равно по-доброму смеется и обнимает в ответ. — Спасибо тебе, хен! — кажется, Чон снова плачет. — Ну, все! Боже, Чонгук, прекрати мочить мне толстовку! — хохочет он, а потом добавляет. — Знаешь, если ты все-таки признаешься, то, думаю, все пройдет гладко. Чонгук резко отрывает голову от плеча хена. — Почему? — Ты же в Чимина втрескался? — …да. — Ну вот. Ты его видел вообще? Такой человек в априори не может причинять боль. На этом моменте Чонгук заметно напрягся и в его глазах уже в который раз за их разговор вновь появились проблески страха. Джин вполне предугадывал такую реакцию, но посчитал необходимым разбавить свои воодушевляющие речи реальностью. — Давай по чесноку, — произнес Сокджин, — я без понятия, как отреагирует Чимин. В худшем случае, он не воспримет твои слова всерьез и превратит их в шутку. И это все, на что он способен, Чонгук. В такой ситуации не будет виноватого. Ты должен понимать и ожидать этого. Однако сравнится ли такой исход с семилетним вынашиванием своих чувств из-за страха последствий? Так чего тебе боятся? И в тот миг, когда макнэ вновь был готов прилипнуть к нему в порыве благодарности и сжать с новой силой, Джин подскочил с кровати и сделал от нее шаг назад. — Да, я знаю, я прекрасный хен, можешь мне этого не говорить, — протараторил он, ловя на себе веселый взгляд Чонгука, — но мне все еще нужно отнести к продюсеру твою песню, помнишь? Так что я пойду. Чон с нежной улыбкой проводил хена взглядом до двери, и, когда на пороге тот отсалютовал ему со словами «Удачи, салага!», показал ему язык. Спускаясь по ступенькам крыльца общежития, Джин достает из кармана телефон. Он какое-то время роется в своих контактах, пока стоит у дороги и слабо машет проезжающим мимо автомобилям, ловя такси до главного здания компании, а потом набирает нужный номер. — Да, хен? — Утречка, Чимин-а! Как твои дела? Ты уже закончил с репетицией? — говорит Сокджин, пробегая глазами по тексту, криво написанному на мятых листах бумаги в своей руке. — Слушай, забеги в общагу, а. Бан Пиди-ним попросил забрать наброски чонгуковской песни — он хочет включить ее в наш новый альбом.