Горько-сладким

Мива говорит без обиняков и ненужных прикрас: я тебя не понимаю и понять никогда не смогу. Кокичи хотелось бы ей возразить, но нечего. Потому что Мива действительно не поймёт. Она всегда бегала на своих двоих, находилась рядом с остальными и была нормальным, здорово развивающимся ребенком. Это Муте не повезло, это он был прикован к тысяче проводов и длинному списку лекарств с рождения. Касуми не даёт ему никакого понимания, но в этом, наверное, её преимущество. Мива не понимает и не смотрит с жалостью, Мива просто вызывается добровольцем следить за его реабилитацией, невозмутимо терпит абсолютно все её неприглядные стороны. Кокичи не успевает краснеть и бледнеть, потому что представать перед девушкой, которая так ему нравится, в подобном свете просто неприятно. Но Касуми смотрит как-то искристо, тепло, серьёзно, по-доброму и ещё тысячей других оттенков. У Муты сердце за рёбрами заходится таким набатом, что в ушах отзвуками остаётся. Мива смешная, когда старается быть серьёзной. Мива милая, когда смущается. Мива любит мягкие вещи и горячий шоколад. Мива гордится тем, что у неё есть фотография с Годжо Сатору, и показывает её Кокичи, как величайший секрет, будто если слишком много раз её увидеть, то она исчезнет или сдетонирует. Мута запоминает ещё тысячу маленьких «Мива...». Её присутствие слегка подслащает ему горькую пилюлю затяжного выздоровления. Её присутствие делает его похожим на лечение от простой простуды, на горько-сладкое лекарство от кашля. И длинный список цветных таблеток уже не кажется таким бесконечным, как раньше. Ещё до разрешения Ютахиме начать пытаться снова вставать, Мива ему обещала: я тебя сама на ноги поставлю, буду везде с тобой ходить! И на велосипеде потом кататься научу, слышишь, Кокичи, слышишь? Он слышал, верил, улыбался и просил немного подождать. Мива, наверное, из-за своего непонимания всегда верила в него больше, чем сам Мута верил в себя. — Клянешься? — спросила она как-то, выглядя такой серьёзной, что прекращала быть забавной. Кокичи покраснел: Касуми буквально нависала над ним, уперевшись в подлокотники инвалидного кресла. — Поклянись на мизинцах, что в следующем году мы с тобой вместе пойдем смотреть на Ханами! И протянула ему свой палец, будто они заключали самый-самый важный магический обет в мире. Такой, какой ничем нельзя нарушить, разве что старушка Смерть вмешается. Кокичи тогда, наверное, впервые поверил в себя. Тогда, сцепляя свой мизинец с её, смотря в горящие глаза, всё ещё прикованный к инвалидному креслу и постоянно нуждающийся в её помощи. Мута поверил, потому что верила она. Этого было достаточно. Мива всегда одно и то же говорит без обидняков и ненужных прикрас: я тебя не понимаю и понять никогда не смогу. Кокичи заламывает брови в боли, когда она тянет его наверх, заставляет вставать на ноги. Шипит сквозь зубы, ругается, злится, но терпит, хватается за деревянные перекладины и стоит-стоит-стоит, потому что нужно идти вперёд. Позади — развалины собственного великолепного изобретения, позорный проигрыш ублюдку-Махито и ещё много чего. Но всё это позади. Впереди только Мива, тянущая к нему руки с ободряющей улыбкой, готовая, если что, поймать и поддержать. И Кокичи шагает к ней на всё ещё трясущихся ногах с намерением навсегда остаться в этом «впереди».