Письмо для Ремуса Люпина в Литтл-Хэнглтон, Шотландия поместье Реддлов От Хоуп Люпин из Кардиффа, Уэльс район Или, Хайлс-роуд, дом 16
Ну как ты, милый? Нам сказали, что почта будет ходить редко, поэтому папа требует от тебя писем подлинней — хочет знать обо всем, что с вами происходит. (Но ты не особо расписывайся: сам знаешь, он же первый устанет их читать, хахаха) Как у тебя дела с ребятами, какие соседи попались? Ремус, обязательно напиши про мистера Реддла, я хочу знать, как проходит ваша… Извини, тут папа отобрал у меня ненадолго письмо, но ты не обращай внимания, ты же знаешь, какой он у нас паникер. А я думаю, лучше не говорить про ваше лечение, мало ли, оно пока под секретом? Рассказывай о другом. Я слышала, мистер Реддл живет в настоящем поместье посреди леса, как древний лорд. Узнай у местных, нет ли у него привычки спать вниз головой — и если да, запасись, пожалуйста, чесноком. Как город, красивый? Из ваших ребят никто не увлекается случайно фотографией? Я бы с удовольствием посмотрела бы и на ваш особняк, и на город. Да, кстати, чуть не забыла. К нам на днях заходил Эйб, спрашивал про тебя — волновался, что ты не приходишь в школу. Я сказала ему, что ты учишься в закрытом пансионе, и дала адрес: он хотел тебе написать. Его письмо должно было прийти вместе с нашим, но если ты его не получил, напиши об этом, я ему передам. (А еще я приложила к письму кое-что — кто его знает, может, в вашем поместье не водится шоколад, а твои запасы кончатся!) С любовью, мама (и немножко папа)Письмо для Хоуп Люпин в Кардифф, Уэльс район Или, Хайлс-роуд, 16 От Ремуса Люпина из Литтл-Хэнглтона, Шотландия поместье Реддлов
Привет, мам, привет, пап. Спасибо большое за письмо — но ма-а-ам, я же просил, не надо посылать мне деньги, я здесь в полном порядке! Нас почти заставляют есть, особ… (зачеркнуто). Говорят, это очень важно в наших условиях. У нас очень строгий врач, мы все ее боимся. Во всяком случае, я побаиваюсь, и девочки тоже. У меня очень милая соседка с нижнего этажа, ее зовут Лили. Мы с ней меняемся книжками, я уже почти дочитал «Гордость и предубеждение», которую она мне дала. Ты знаешь, так интересно! На нашем этаже еще живет Джеймс, он тоже симпатичный. Очень веселый, вроде хочет со мной дружить. Я думаю, мы сможем стать хорошими приятелями. На первом этапе, я имею в виду, я не боюсь, мам, просто хочу узнать его получше! Он, кстати, канадец. У нас есть еще двое ребят из Штатов и одна совсем маленькая девочка из Франции. Я… — Ремус! — в дверь громко и настойчиво заколошматили. Ремус отложил начатое письмо, но открывать не пришлось: Чарли сам ввалился в комнату, как всегда, с вязаным Смаугом подмышкой. Горло у него было обмотано полосатым шарфом. — Ну ты где вообще! Мы тебя ждем-ждем, ждем-ждем… Ты сказал пять минут тебя подождать! Билл проверил по часам, уже не пять, уже шесть с половиной прошло! — Хорошо-хорошо, иду, — Ремус вытащил из-под тетрадей «Братство кольца» и вслед за Чарли вышел на площадку. — Но в следующий раз пошли ко мне Флер или Билла, ладно? Тебе не стоит вставать, пока ты болеешь, мадам Помфри сказала… — Да я здоров! — Чарли выпятил грудь колесом и гордо тряхнул головой. — У меня уже ни кашля, ни насморка, только горло чуть-чуть болит. — И поэтому ты бегаешь босиком, — кивнул Ремус. Чарли не признавал ничего, кроме своих тяжелых ботинок, и по дому перемещался либо в них, либо вообще без обуви. И сейчас закономерно возмутился: — Я не босиком! — он задрал ногу в зеленом шерстяном носке. — Они теплые! Спорить с ним Ремус не стал, теплые так теплые. Если ему этого хватит, хорошо, а нет — Чарли сам себя накажет тем, что проваляется в постели на несколько дней дольше, чем собирался. В заботе о детях, как оказалось, главное — вовремя нащупать границу, дальше которой опекать их не следовало, поэтому Ремус с чистой совестью позволял своим юным подопечным самим набивать шишки и набираться опыта, если это не слишком им вредило. Юные подопечные, в свою очередь, чувствовали себя взрослыми и самостоятельными, с которыми считается даже староста, а на полученные шишки смотрели с какой-то особой детской мудростью: пройдет. В итоге все были друг другом довольны и в маленьком коллективе, доверенном Ремусу, царили мир и благодать. По вечерам они собирались читать «Властелина колец» (про себя Ремус думал, что это неплохой способ помочь Флер. Если она приучится испытывать отвращение в небольших дозах — например, к тому, что происходит в книге, — то потом ей будет легче учиться справляться с дозами покрупней). Сначала читали в библиотеке, но последнюю неделю чтения переместились в комнату простудившегося Чарли, которому мадам Помфри прописала постельный режим. Чарли ворчал, жаловался, кое-как режим соблюдал — хотя повода сбежать из кровати хоть на пару минут не упускал. Ему хотелось гулять и рыться в саду: он был убежден, что в поместье, которое столько лет стояло почти пустым, могли завестись белки, крысы и прочие интересные животные, его любви к которым остальные не разделяли. Для Флер в саду было слишком грязно, а для Билла — слишком скучно. Чарли караулил обитателей сада в одиночку, несмотря ни на какую погоду. И, естественно, в итоге простудился. Билл за брата очень переживал и практически безвылазно сидел в его комнате, даже уроки делал там. Сейчас он сидел в изножье кровати Чарли и дочитывал свой учебник по истории. Флер лежала рядом на ковре, подперев голову ладонью. В другой руке у нее была кисточка, и она старательно рисовала круглолицего человечка с очень мохнатыми ногами. — Здорово получается! — заметил Ремус. — Кто это будет, Сэм или Фродо? — Пиппин, — ответила Флер, не поднимая головы. — Он очень милый. Он мне на’гавится. — Правильно будет «нра-вит-ся», — вполголоса поправил ее Билл. — Какой же т’гудный ваш англесский… — вздохнула девочка и потянулась за баночкой с зеленой краской. — ‘Гемус, а ско’го будут эльфы? — Как только доберемся до Ривенделла, — пообещал ей Ремус, забираясь на кровать между Чарли и Биллом и пристраивая «Братство кольца» на коленях. Чарли запихал Смауга под одеяло так, что торчала только морда, Билл отложил учебник и придвинулся поближе: погода стояла сырая, и сырость чувствовалась даже в доме. — А когда мы добе’гемся до ‘Гивенделла? — Скоро, скоро, не переживай. Глава десятая, Бродяжник. «Фродо, Пиппин и Сэм, один за другим, вошли в свою темную комнату…» Читать книжки вслух Ремус не то чтобы умел. И раньше не особенно любил. Грей, правда, иногда просил его прочитать что-нибудь — особенно, если это было что-то из домашнего задания по литературе, которое ему ужасно лень было читать самому — но это же совсем другое. А читать малышам оказалось неожиданно приятно. Поначалу Ремус переживал, что увлечется и соскочит на акцент, однако в этой компании волноваться о произношении было просто смешно. Братья Уизли то и дело вворачивали какие-то ирландские словечки и обороты, а Флер из-за ее французского и неправильной грамматики порой вообще было не понять. Да и потом, как он сам заметил, детям было глубоко все равно, с каким акцентом ты читаешь: главное, чтобы с огоньком в глазах. Ну и чтобы сюжет был интересный. Со вторым проблем не было, первое Ремус, толкинист со стажем, старательно обеспечивал, так что дети были в восторге. Перебивали, конечно, иногда через каждые два слова, но это можно было пережить. Они подобрались почти к самому Ривенделлу, когда наступило время обеда. Чарли спускаться в столовую не разрешали, и Флер с Биллом пообещали притащить ему что-нибудь вкусненькое. У них бы ничего не вышло, но Ремус каким-то, даже ему самому непонятным образом, сумел подружиться со всеми горничными (ну, кроме Миллисенты), и те никогда не отказывались пошуровать лишний раз в кладовке. Ремус не слишком пользовался этой возможностью: такие привилегии казались ему чем-то не очень правильным — но ради больного Чарли был готов даже слегка поступиться своими принципами. За обеденным столом царило уныние. На улице снова начинался дождь, и запертых в особняке ребят это начинало раздражать. Особенно сердился Джеймс, которому дождь срывал ежедневные пробежки по саду. Его неуемная энергия требовала выхода, поэтому он развлекал себя тем, что вместе с Сириусом подтрунивал над Северусом. Стоило тому потянуться за хлебом, кто-то из них вскрикивал: «Осторожнее, оса!» — и Северус опасливо отдергивал руку. Чарити, как назло, сегодня за столом не было, а Барти предпочитал есть у себя, поэтому разбираться с шутниками пришлось старостам. Регулус Сириуса игнорировал, что было, в общем-то, вполне объяснимо, учитывая, как Сириус реагировал на наличие у брата такой власти. Лили мучительно разрывалась между долгом и чувствами: на Северуса она все еще страшно сердилась. В конце концов она бросила на Ремуса умоляющий взгляд. — Пожалуйста, останови их, — прошептала она одними губами. Ремус ощутил, как его сердце стремительно уменьшается в размерах и проваливается куда-то в желудок, но делать было нечего. Кто-то должен навести порядок. — Джеймс, Сириус, — он многозначительно поднял брови и постарался придать голосу разумную строгость. — Мне кажется, шутка затянулась. Оставьте, пожалуйста, Северуса в покое. — Да брось, Рем, : смешная же шутка! — улыбнулся Джеймс. Сириус ехидно возразил: — Ты что, не спорь с ним, а то он на тебя пожалуется взрослым. Люпин же у нас ста-а-ароста, — протянул он с неприятной улыбкой. — Вы меня услышали, — отрезал Ремус. — Подумайте о том, что это может кого-то напугать. Возможно, кто-то из нас боится ос. Не стоит портить им аппетит. Борясь с желанием обернуться и посмотреть, какую гримасу скорчит в ответ Сириус, он вытащил из кармана пузырек с успокоительным — таблетки ему выдали еще в первый же день после приезда и велели не пропускать прием. Самому Ремусу казалось, что они практически не действуют, но спорить с врачами он не решался. Таблетки зашипели в стакане. Он быстро выпил раствор, поднялся, сложил свою салфетку и повесил на спинку стула. В этот момент Северус еле слышно прошипел: — Мне твоя защита не нужна, оборотень. Не лезь ко мне, понял? Ремус сделал вид, что ничего не слышал: ему не хотелось привлечь внимание Лили. Ей и так тяжело далась эта история, не стоит усугублять. К Чарли он вернулся с пригоршней изюма и парой печений. Печенье дожидалось чая в специальном большом блюде под салфеткой и стояло на самой высокой полке, трогать его было категорически запрещено — но Сьюзен могла дотянуться куда угодно и терпеть не могла, когда дети оставались без чая. Чарли сразу вгрызся в печенье и довольно заурчал. — Там опять дождь пошел, — махнул он рукой за окно. — Да, дождливая какая-то осень, — согласился Ремус, глядя на серую пелену дождя снаружи. — Даже слишком дождливая. — Зато смот’гите, какие пузы’ги на лужах! — восхитилась Флер. Она прижалась носом к стеклу и смотрела как завороженная. — У нас во Ф’ганции таких нет. — Это потому что Англия в сто раз лучше, — легкомысленно пробурчал Чарли с полным ртом печенья. Если бы Флер успела перевести то, что он сказал, разразился бы межнациональный конфликт, но тут Ремусу пришла в голову идея: — А давайте сами наделаем пузырей? Вы дома когда-нибудь делали мыльные пузыри? — Но это же сложно, разве нет? — удивился Билл. — Ничего сложно, нужны всего-то вода и мыло. Мыло у меня есть, а воды мы натаскаем из ванной. Надо только придумать, куда наливать… Ремус задумался. Просто так емкость подходящих размеров никто не даст, если сказать — отмахнутся, мол, ерунду придумал, врать ему не хотелось, а воровать тем более. — А может, стащим кастрюлю из кухни? — предложил Чарли. Билл покачал головой: — Не, еще поймают, и тогда нам попадет. Нужно что-то, чем не пользуются. Это же огромный дом, тут наверняка полно всякого хлама! — А ты прав! — оживился Ремус. — Значит так, я поищу что-нибудь подходящее, а вы пока накрошите мыло. Билл, у тебя же есть перочинный нож? Справишься? — Так точно! — Отлично, тогда подождите меня, я скоро! Как всегда, когда дело касалось детей, в Ремусе просыпался неумеренный и ничем неоправданный оптимизм. Очень легко пообещать — а пойди найди! В особняке было полно коридоров и, наверняка, незапертых комнат, но чтобы туда попасть, нужно было сначала пройти мимо мисс Гойл, сидящей на своем посту. У нее явно возникли бы вопросы, и Ремус не был уверен, что ее удовлетворят его ответы. Он постоял минутку в раздумьях, потом скинул туфли и, связав шнурки, перекинул их через шею. Вжимаясь в стену и чувствуя себя Джеймсом Бондом, Ремус пополз по коридору. Пришлось выжидать несколько минут, прежде чем мисс Гойл отвернулась к лестнице — тогда он просочился за поворот и пополз вдвое быстрее, стремясь уйти из поля ее зрения. Вздохнул он только в следующем коридоре. Здесь было куда больше пыли, слышался запах плесени и запустения. Обои местами отслаивались, штукатурка грозила обвалиться. Обитаема была лишь небольшая часть дома, а до остальной, похоже, никому не было дела. Возможно, когда методика мистера Реддла станет известна всему миру, здесь тоже будут жить дети. А пока комнаты стояли тихие и пустые; почти все они были незаперты, потому что в них не было ничего — лишь изредка попадалась пара стульев в пропыленных чехлах или древний сундук. Ремус обшарил один коридор, другой, третий. Четвертый вывел его в огромную залу. Возможно, лет сто назад тут проводили балы или приемы: на это намекали и две гигантские убранные в чехлы люстры и паркетный пол, проглядывавший под многолетним слоем пыли, и стоящий у окна старый рояль. Возле него кучей громоздились вещи, сваленные сюда, наверное, из других комнат. Под завалами старых полувыцветших портретов Ремус нашел жестяной тазик. То, что нужно! Однако теперь возникала новая проблема: как вернуться с ним так, чтобы никто ничего не заметил? Он посмотрел на окна. Закрыты, но не заперты. Они выходили в сад с боковой стороны, никто ничего не увидел бы — на первом этаже здесь была глухая стена. К тому же внизу росли очень удобные кусты. Ремус примерился и зашвырнул тазик аккурат в самую их середину. Потом закрыл окно как было и поспешил назад. Уходя он обернулся и еще раз взглянул на рояль. Интересно, насколько он расстроен? Ремус был так доволен своей находкой, что едва не попался, когда пытался тайком протащить ее в комнату Чарли. Пришлось срочно изобретать сложный план, который включал в себя плед, голубые глаза Флер и ее умение выглядеть милой девочкой-дурашкой. Флер сработала молодцом. Чарли и Билл со смеху покатывались, слушая ее рассказ о том, как они с мисс Гойл десять минут спорили о правильном способе наложения бинтов на потянутую лодыжку. А Флер оказалась неожиданно сведущей в этой области: по ее признанию, до болезни она занималась балетом, и ее неплохо научили оказывать себе и одноклассницам первую помощь. Билл между тем не терял времени; слушая Флер, он кромсал ножиком остатки мыла. Это был экстренный запас Ремуса, но он решил, что уж если вдруг оно срочно ему понадобится, Чарити не откажется дать ему кусок. Ребятам это мыло точно было нужней. Они тихонько натаскали воды в термосе Билла, развели мыло в тазике и принялись мешать. Ремус предложил добавить в воду немного краски, чтобы пузири вышли повеселее. Немедленно загорелся спор. Чарли был за оранжевые, Флер за фиолетовые, а Билл за голубые. В итоге братья по-джентльменски уступили даме — и уговорились менять цвет. Ремус наблюдал за ними из угла и посмеивался. А говорят еще: ведете себя как дети. Ха! Да дети бывают в сто тысяч раз умнее многих взрослых. Честное слово, им бы следовало у них поучиться. Его присутствие было уже не слишком нужно, но оставлять малышей с полным тазом мыльной воды он побаивался хотя бы потому, что они могли спокойно залить своими фиолетовыми пузырями ковер, а тогда их всех ждали бы крупные неприятности. Поэтому Ремус прогулялся до своей комнаты и взял незаконченное письмо. Потом пошарил на столе, нашел под конвертом родителей еще один, нераспечатанный — он даже не заметил, что Чарити отдала ему два письма — и с ними вернулся в комнату. Адрес на втором конверте был написан косым, наклоненным вправо почерком. Грей за него волновался. Почему? Разве они не решили, что все кончено, еще там, в больнице? Разве он не отказался от их дружбы насовсем? Что он хочет сказать? Еще раз высказать все, что думает? Словно Ремус и без него не знает, каких дел наворотил… Или все-таки все оказалось плохо? Неужели ему ампутировали ногу, как он боялся — он же больше никогда не сможет танцевать! Но все же было не так плохо, ее должны были спасти! Лилово-малиновый пузырь подлетел к самому лицу Ремуса и лопнул. Он поморщился, стер разноцветные брызги, улыбнулся и махнул рукой всполошившимся ребятам. Легкий конверт оттягивал руку. Ремус хотел узнать, что в нем, — и в то же время не хотел узнавать. Они же расстались, порвали, о чем еще говорить? Может, проигнорировать это письмо будет лучше для всех? Грей ясно дал понять, что не хочет знаться с предателем и трусом, как Ремус. Значит и связываться с ним больше незачем. Но если вдруг там что-то важное?.. — Эй, Ремус, хочешь попробовать? — Билл помахал ему петлей из проволоки, через которую выдувал пузыри. — Спасибо, Билл, мне больше нравится смотреть отсюда. Пузыри плавали по комнате, и Флер подпрыгивала, лопая самые большие, к вящему негодованию Чарли. Лишь бы не поссорились сейчас из-за этой ерунды. Хотя Грей с Ремусом вообще не ссорились, и оно вон все как вышло. Так открыть это чертово письмо или нет? Ремус закинул голову и посмотрел в потолок. В том, что произошло, была только его вина. Грей пострадал просто так — и пострадал больше всех. Он имел право на то, чтобы его хотя бы выслушали. Не без содрогания Ремус вскрыл конверт.Письмо для Ремуса Дж. Люпина в Литтл-Хэнглтон, Шотландия особняк Реддл-холл От Абрахама У. Э. Грея из Кардиффа, Уэльс район Или, Луэллин-авеню, 13
Привет, Ремус. Твоя мама, наверно, написала, что я к вам приходил. Я думал, ты заболел, а она сказала, что тебя перевели в какую-то закрытую школу, и тогда я попросил у нее твой адрес, потому что с телефоном у вас, кажется, плохо. Я хотел сказать тебе все лично, когда мы увидимся в школе, но… Прости меня, Рем. Я дурак, самый большой дурак на свете, я полнейший эгоист и неблагодарный мудак. Я не хотел говорить тебе того, что сказал там. Это случайно вырвалось, на эмоциях — я был так зол, понимаешь, а ты единственный оказался рядом, и я сорвался. Прости меня, ради Бога, прошу тебя. Ты же мой лучший друг — я никогда не думал о таком, ну, ты помнишь, я правда никогда так не думал, не понимаю, что со мной случилось. Ты не виноват! Я хотел тебе это сказать еще там, когда все понял, но не успел, ты так быстро убежал, и родители тебя не нашли. Я все лето хотел с тобой поговорить, но ты не подходил к телефону, а мне сняли гипс только три недели назад и было столько суматохи, потому что начало учебы и все такое, и я думал, мы встретимся в школе. Тут кстати все совсем не так без тебя. Даже Розье стал другой, огрызается на всех подряд. Говорят, они с Ноттом теперь постоянно ссорятся и у них все не так радужно, как раньше — ты помнишь, мы говорили об этом. Будет здорово, если их шайка развалится, всей школой об этом мечтаем. Нога у меня почти в порядке, еще неделя — и смогу вернуться к упражнениям. Врачи говорят, мне очень повезло, могло быть хуже, вовремя спохватились. Извини, что устроил тебе тогда из-за нее истерику, мне очень стыдно! Напиши мне поскорее, пожалуйста, я страшно по тебе соскучился, я очень переживал. Даже если ты не хочешь больше со мной общаться, напиши, скажи это. Я буду ждать. С надеждой, твой Эйб Ремус еле дочитал письмо. Он отказывался признавать происходящее. Грей… не считает его виноватым? Не сожалеет, что связался с ним? Он просит прощения? Что за черт, но Ремус же своими ушами все слышал! Он мог повторить все дословно! Что ж это такое выходит? Грей в порядке, не злится, снова хочет общаться — и все это время хотел? Но все-таки, почему он ничего не сказал раньше? Разве не знал, что Ремус тоже будет переживать? Ведь это же… это как-то нечестно. Я же так волновался. Я думал, я тебе жизнь сломал — ну почему, почему ты молчал? Ты же мог через родителей передать, попросить меня прийти, сказать, что это важно, и я бы пришел! А ты молчал! Почему ты со мной так поступил? Если ты хотел мне все сказать, так какого черта ты столько тянул, Эйб?! Я столько раз срывался, когда о тебе думал, Волка еле под контролем держу, а ты!.. Ремус подумал это — и сам испугался своей злости. Откуда это в нем?! Откуда, черт возьми? Это что, снова Волк? Он не должен так злиться, не должен, Грей ведь не виноват, у него было потрясение. Мельком глянув на детей, Ремус сунул руку под воротник и пробежался пальцами по цепочке. Он не будет поддаваться этому чудовищу. Да, Грей поступил не очень хорошо, но давайте честно, Ремус сам не лучше, он заварил всю эту кашу. Все оступаются. Друзья должны доверять друг другу. Грей доверился Ремусу, хотя против того была вся школа и дружба с ним значила тоже стать изгоем. Теперь очередь Ремуса довериться Грею. Ведь ему же можно довериться, да? Он думал об этом, наблюдая за веселящимися детьми, которые вовсю пускали пузыри. Теперь Флер все стремилась выдуть пузырь побольше, а Чарли с хохотом их лопал, едва они поднимались на высоту кровати. Ремус слегка им завидовал. В десять лет жизнь все-таки немного попроще. Впрочем, бывают вещи, одинаково тяжелые для любого возраста. Например, групповая психотерапия, которую ведет Барти Крауч. После возвращения мистера Реддла и пресловутой пощечины он казался присмиревшим, притихшим, даже придирался меньше, хотя общаться с ним по-прежнему было не слишком просто. — Мистер Реддл попросил меня провести нашу сегодняшнюю сессию, — объявил он после сеанса. — На повестке дня — механизмы и способы преодоления и проживания эмоций. Тема всем понятна, я надеюсь? — Нет, мистер Крауч, не понятна, — вставил Сириус нахально. Его, в отличие от других, Барти в роли психотерапевта устраивал, похоже, больше, чем мистер Реддл. — Можете пояснить для идиотов? — Хорошо, объясняю, — согласился Барти. — Разберемся на примере. Вот что ты делаешь, чтобы избежать приступа? — Ну… — Сириус сразу присмирел и заерзал на месте, — дома мне снотворное кололи. Здесь я таблетки пью. Еще дышать советовали глубоко — чтобы мозг кислородом насытить, снизить уровень напряжения и все такое. — Очень хороший способ, кто тебе его посоветовал? — Миссис Бербидж, а что? — А то, что дыхательная гимнастика и вообще глубокое дыхание, — Барти взялся за свои подтяжки и оглядел гостиную с видом лектора, — самый простой и очень эффективный способ снятия напряжения. В том числе от гнева. Можешь еще попробовать считать про себя — до десяти или двадцати, только не торопясь. Это, дорогие мои ребята, и есть механизмы преодоления эмоций. Уверен, у каждого из вас есть свои хитрости, благодаря которым вы избегаете припадков. Но проблема в том, — он покачал головой, — что эти способы в большинстве своем неправильные. — Подожди, но почему? — удивилась Алиса. — Мы все до сих пор живы и здоровы, значит, они работают! — Они работают не так, как нужно. Вы просто заталкиваете эмоцию поглубже. Вы ее преодолеваете, а нужно — проживать, понимаешь? — Извини, Барти, не хочу показаться грубым, — поднял руку Северус, — но если мы будем проживать свои эмоции, мы можем это не пережить. — Именно поэтому вы все принимаете препараты, которые вам выдала миссис Бербидж, и проходите ежедневные сеансы нашей гипнотерапии. Мы вручную снижаем уровень вашей эмоции до такого, с которым вы можете нормально жить. Именно с ним вам предстоит научиться справляться во взрослой жизни. Вы не сможете все время избегать злости, радости, грусти. Вам нужно научиться жить с этими чувствами и не умирать. А это невозможно, пока вы заталкиваете их внутрь себе своими деструктивными механизмами. Методы справляться бывают разные, но выбирать нужно приемлемые, а не разрушающие. — Ты это о чем, Барти? — не понял Джеймс. — В каком смысле «разрущающие»? — Например, те, которые включают в себя боль. Она, кстати, неплохо подавляет все остальные чувства, — неожиданно Барти повернулся и улыбнулся, — правда, Регулус? Регулус вздрогнул, его аристократично-неподвижное пустое лицо на секунду исказилось от страха. — Я… ты что имеешь в виду? — Я думаю, ты меня понял. Не волнуйся, не хочешь говорить — твое право. Я никого не принуждаю, говорю сразу. Психотерапия — это не про принуждение. У каждого свои темпы, поэтому сегодня говорить будут только те, кто хочет вылечиться быстрее всех, — Барти особенно выделил последние слова и со значительным видом оглядел ребят. Ремус нервно стиснул подлокотник дивана. Он не хотел сегодня говорить, он еще от прошлого раза не отошел, но, черт, выходит, что в таком случае он не хочет вылечиться? — Так вот, боль является одним из самых опасных способов заглушить эмоции. Я видел людей, которые, чтобы стало легче, резали себе руки. Казалось бы, маленький порез не страшен, от него нельзя истечь кровью, но проблема вот в чем. Боль вызывает привыкание. На нее подсаживаются, как подсаживаются на обезболивающие препараты. Сначала маленькие порезы, потом их уже мало, человек режет больше и больше… и в конце концов переходит границу. — Глаза у Барти застыли, словно он видел перед собой вовсе не гостиную. Ремусу показалось, что он сдерживается, чтобы не дать волю слезам. — Хуже только наркотики. Поэтому я призываю вас, ребята, подумать о том, точно ли ваши механизмы безопасны прежде всего для вас. Что ж… кто хочет быть следующим? Повторяю, я не настаиваю, если вы думаете, что еще не готовы, не заставляйте себя. Ремус задумался, готов ли он? Ему казалось, что нет. Было слишком страшно: его механизм, конечно, признают деструктивным и нездоровым. Но с другой стороны, к такому невозможно подготовиться. Менять жизнь очень страшно, бросать старые привычки никто не хочет. Нужно приложить сегодня чуть-чуть усилий, чтобы завтра было проще жить. От него же не требуют невозможного. Маленькими шагами, потихоньку — и у него получится. — М-можно? Я хочу начать. — Пожалуйста, Ремус, — подбодрил его Барти. — Остальные, слушаем внимательно! Ремус вдохнул поглубже. Затем быстро — чтобы не было видно, как у него трясутся руки — вытащил из-под воротника цепочку и показал ее всем. — Я использую вот этот медальон. Когда я попадаю в кризисное состояние, серебро начинает меня обжигать — собственно, отчасти поэтому таких как я зовут оборотнями, — он криво улыбнулся. — Я прикасаюсь к медальону, чтобы привести себя в чувство, вот… вот и все. В этот раз он не стал отводить взгляд. Ребята таращились на него с изумлением, кто-то даже с опаской. Тонкс покачивала головой, словно бы говоря: «Ну ты и псих!» Барти сокрушенно кивнул: — Именно об этом я и говорил сейчас. Боль. Как часто ты пользуешься медальоном, Ремус? — Э-э-э… — Ремусу очень не хотелось говорить, что он сверяется с медальоном чуть ли не каждый раз, когда начинает волноваться. — По-разному. Иногда два, три раза за день, иногда до пяти. — Вы только подумайте! По два-три раза на дню хвататься руками за раскаленный металл — можете себе это представить? — Лили испуганно зажмурилась, Джеймс присвистнул. — И ведь это не только руки… У тебя на груди тоже есть ожог, правильно? — Откуда вы… — Мадам Помфри мне все рассказала. Ты ведь понимаешь, насколько эта механика опасна для твоего здоровья, Ремус? — Д-да. Теперь понял. — В таком случае, ты готов от нее избавиться? — Да! — Очень хорошо! Тогда, — Барти протянул ему руку ладонью вверх, — сними медальон и отдай его мне. Отдать? Нет, он понимал, что придется отказаться от медальона, но отдать его совсем? Ремус не заметил, как рука сама схватилась за цепочку, будто защищая медальон от посягательств. — Барти, а… А может, можно его оставить? Я не буду его носить, но чтобы он был у меня? Мне так будет… — Спокойнее, — понимающе подхватил Барти, — я знаю. Мне очень жаль, Ремус, но пока он будет у тебя, ты будешь раз за разом срываться и возвращаться к этой нездоровой механике. Ты должен научиться жить без медальона, без мысли о том, что он всегда под рукой и в случае чего за него можно схватиться, понимаешь? Иначе вылечиться не получится. Ремус понимал, что слова Барти звучат логично и здраво, но по-прежнему колебался. За эти долгие годы он свыкся с медальоном, сросся с ним, стал считать частью себя, как и боль, и отдать медальон кому-то другому было для него тем же, что оторвать кусочек от себя самого. Видя его нерешительность, Барти поднял брови: — Ну же, Ремус, разве ты не хочешь вылечиться? Разве ты не хочешь перестать быть воющей обузой для окружающих? Это была последняя капля. Ремус поднялся и шагнул к Барти. Два судорожных, неловких движения, и медальон закачался на цепочке у него в руке. Шея без него была непривычно голой. И дышать стало как-то легче, когда ничего не давило на грудь даже фигурально. Ремус разжал пальцы, медальон со звяком упал Барти на ладонь. Тот быстро сжал кулак, как будто не давал передумать: — Молодец. Я знаю, тебе это было непросто, но поверь, от этого станет только легче. Ты сделал очень важный шаг для себя и заодно подал всем остальным прекрасный пример того, как нужно действовать. Поздравляю тебя. — Спа-асибо, Барти. Я буду стара-аться. Красный, но польщенный Ремус сел на свое место. Было страшновато, но сейчас этот страх вытесняла гордость. В этот раз у него получилось куда лучше, и это было просто замечательно. Он покажет, что и правда готов меняться. И что мистер Реддл не зря ему доверяет. Кроме него говорить решились немногие. Лили, разумеется, горела желанием встать на правильный путь — она вообще очень ответственно подходила ко всему, что касалось лечения. Джеймсом скорей руководило желание покрасоваться, когда он взял слово; то, что он пытается произвести на Лили впечатление, было понятно уже всем. Лили сама на днях жаловалась, что он подсовывает ей в сумку какие-то дурацкие записки, написанные на какой-то дурацкой тарабарщине. Правда, когда Ремус закономерно удивился и спросил, неужели Джеймс не подбросил заодно и кода к этой тарабарщине, Лили резко смутилась и заговорила о домашнем задании. Впрочем, каковы бы ни были мотивы Джеймса, если в итоге они ему помогут, то будет уже все равно, что сподвигло его действовать изначально. Некоторой неожиданностью стала Тонкс, взявшая слово после Джеймса, хотя ее как раз можно было понять: ей до смерти надоели пощечины, которыми ее приводили в чувство. Слушая, как они с Барти пытаются подыскать ей другой способ сохранить свою личность целой, Ремус вдруг понял, что у него самого нет никакого механизма на замену старому. Эйфория проходила, снова стало тревожно. Допустим, Волка он так хорошо знает, что если тот начнет щериться, Ремус это почувствует и без медальона. Вот только чем его остановить? Нужно как-то прожить эмоцию, не заталкивать ее — и при этом все равно прийти к спокойствию. Задачка потруднее логарифмов мисс Вектор! Что там Барти говорил про способы снятия напряжения? Глубоко дышать, считать в уме… Нет, это он уже пробовал. Даже от обычной ярости не помогает, что уж говорить про болезнь. Нужно что-то необычное, что-то нестандартное, чем Волка можно удивить — а пока он сообразит, что это для него не опасно, в отличие от серебра, механизм уже закрепится. Хорошая идея, молодец, Ремус! Осталось придумать твой нестандартный способ, и ты герой дня. Этим вопросом он мучил свой мозг и и во время терапии, и после нее. В доме среди людей и шума думалось не очень, поэтому Ремус ушел в сад, пользуясь тем, что дождь прекратился. Он прихватил с собой ручку, а письма до сих пор лежали у него в заднем кармане, и он собирался заодно подумать над ответом маме: в старой беседке как раз было удобное место. Пробираясь между мокрых кустов, Ремус мысленно сочинял продолжение. Ты знаешь, меня сделали старостой. Это такая большая ответственность, я страшно волнуюсь, хотя Лили уверена, что я справлюсь. Надеюсь, она права. А еще мистер Реддл попросил меня присматривать за нашими младшими — за Флер, девочкой из Франции, и братьями Уизли. Они такие забавные: старший, Билл, помогает Флер с «англесским», а она рисует для Чарли, младшего, драконов. Мы вместе читаем «Властелина колец», ну, то есть, я читаю, а они слушают. Кажется, им нравится. Никогда не думал, но оказывается, дети такие интересные. Знаешь, мам, я тут подумал — а что если я пойду на учителя? Я знаю, сначала надо вылечиться, но а вдруг у меня получится! Как ты думаешь, я бы смог стать хорошим учителем?.. На этой оптимистичной ноте Ремус так воспрял духом, что не заметил торчащие поперек дорожки ноги в мешковатых штанах. По счастливой случайности он упал на узкую полоску травы — между посыпанной гравием дорожкой и колючим кустом шиповника. — Под ноги смотреть не учили, блин, нет? — заворчали из кустов, и Ремус понял, что влип. Он хотел было скрыться — или хотя бы убраться на безопасное расстояние, — но зацепился брюками за шипастую ветку. Когда он освободился, Северус уже вылез на дорожку. Глаза у него недобро горели. — Извини, пожалуйста, виноват, я не заметил… — Ну конечно, зачем меня замечать, — ядовито хмыкнул Северус. — Или ты так понял фразу «оставь меня в покое»? Чего тебе здесь надо? Я ясно тебе сказал, не лезь ко мне. — Северус, я не… — Оправдываться будешь перед своими дружками. Мне Поттера с Блэком хватает, и ты, оборотень, последний, с кем я хочу иметь дело. Так что отвали от меня и от Лили. Все ясно? — его голос вдруг изменился, стал хриплым и злобным. — Не суйся к ней. — Северус, — Ремус примиряюще поднял руки, — я не хочу с тобой ссориться, но ты просишь невозможного. У нас с Лили совместные дежурства, и потом, как я могу заставить ее перестать со мной общаться? Если тебя это волнует, поговори с ней сам. — Нет, я поговорю с тобой! — прошипел Северус, глядя на него снизу вверх. Он схватил Ремуса за воротник свитера и дернул к себе. — У нас все было хорошо, пока ты не стал вбивать клинья. Не трогай Лили, чудовище, иначе я тебя… Ремус невольно скосил глаза на его острый худой кулак. Северус проследил за этим взглядом и презрительно скривился: — Нет, бить тебя я не буду, больно надо пачкаться. Но моя рука может дрогнуть над твоим стаканом с лекарством, запомни это. Все, свободен. К беседке Ремус не пошел: кружным путем пробрался к скамейке в дальней аллее. Вот об этом писать точно не стоит… Но почему Северус так завелся — ревнует он, что ли? Да было бы с чего ревновать, они же с Лили просто друзья! Может быть, с ней поговорить? Нет, не дело это, прятаться за других, он сам должен разобраться; и потом, не хватало ее огорчать лишний раз, у них с Северусом все и так сложно. Однако просто так согласиться с его требованиями Ремус не хотел. Лили сама предложила ему свое общество, она имеет полное право общаться с тем, с кем хочет — и он сам, кстати, тоже. Придется защищаться. Да и не отравит же Северус его на глазах у всего дома, в самом деле! Как бы Ремуса ни подмывало, писать про Северуса и жаловаться он не стал: не хотелось выставлять себя перед родителями неспособным поладить со сверстниками. К тому же отец опять разволнуется, а ему это вредно, его и так работа жрет. Вместо этого Ремус пообещал маме узнать насчет мистера Реддла и чеснока и написал еще пару строчек про Лили и малышей. И едва он успел вывести подпись, на бумагу шлепнулась крупная капля. Снова начался дождь. Торопливо запихав письма в карман и прикрывая голову руками, Ремус побежал домой. Но, то ли дождь был виноват, то ли что другое, очертания сада словно бы исказились. Хлещущий стеной ливень путал дорожки и повороты, отличить куст от дерева и то было тяжело. Ремус несколько минут безуспешно поискал нужный путь и, весь вымокший, спрятался под большое дерево. Несмотря на холод, он стянул свитер, попытался его выжать — пролился еще один маленький дождик. Скоро не только Чарли будет мучиться от постельного режима, грустно подумал Ремус, влез обратно в мокрый свитер и звонко чихнул. Чтобы хоть как-то согреться, он принялся прыгать вокруг дерева. После первых же трех прыжков впереди что-то замаячило. Ремус высунул нос обратно в ливень и понял, что все это время был буквально в пяти ярдах от дома. Дерево росло у самой башни, его ветки упирались в стену; из комнаты Джеймса до них спокойно можно было достать рукой. На втором этаже ветка почти лежала на подоконнике приоткрытого окна. Кто же распахивает окна в такую погоду? Минуточку, это не в башне… Неужели он плохо его захлопнул? Нужно срочно закрыть окно, пока в залу не налило воды. Однако при каждом движении Ремус хлюпал как не самое маленькое болото — дважды пройти незамеченным мимо мисс Гойл в таком состоянии было немыслимо. Тут он поглядел на дерево, и ему в голову пришла очень заманчивая мысль. Это, разумеется, было нехорошо: староста — и нарушает правила, но ведь он собирался нарушить их не просто так! Ремус закатал рукава, подпрыгнул и ухватился за скользкий сук. Минуты через полторы он уже был на дереве, через шесть — висел на кирпичном выступе над окном, пытаясь ногой распахнуть его пошире. Еще минуту спустя он поднял тучу пыли, растянувшись на паркете. Налить, к счастью, успело немного. Ремус плотно прикрыл окно и убедился, что оно не распахнется снова. Прислушался: не бежит ли кто, не заметили ли его? Вроде нет. Прежде чем возвращаться, было бы неплохо немного обсохнуть, и он опустился на крутящийся табурет возле рояля. Ни на что особо не надеясь, скорей из любопытства, поднял замызганную крышку и попробовал несколько клавиш. Расстроен, но звук неплохой, словно от рояля избавились сравнительно недавно. А жаль — он соскучился по инструменту. Привык, что дома за пианино можно было сесть почти когда угодно. Это неплохо успокаивало, когда бывало совсем уж паршиво. Погодите, а если подействовать на Волка музыкой? Этого он точно ожидать не будет. Чего? Стонов расстроенного рояля? Определенно. Но даже если бы он был в порядке, ты рояль с собой всю жизнь в кармане будешь таскать? Рояль он таскать с собой не смог бы, но вот носить в голове песню… Ремус плохо пел — в всяком случае, он думал, что поет плохо — но здесь же это неважно, главное успокоиться! Только надо выбрать одну конкретную, чтобы Волк ее узнавал и вовремя затыкался. Ремус посидел у рояля еще немного, проверил другие клавиши. Уходя, он пометил себе нужный коридор: в эту залу он еще собирался вернуться не раз.Письмо для Хоуп Люпин
Постскриптум. Мам, а помнишь, пару лет назад у нас расстроилось пианино, и ты не хотела вызывать настройщика? Ты ведь сама умеешь настраивать его, да? Можешь рассказать, пожалуйста, мне для важного дела надо! С любовью, РемусПисьмо для Абрахама Грея в Кардифф, Уэльс район Или, Луэллин-авеню, 13 От Ремуса Люпина из Литтл-Хэнглтона, Шотландия поместье Реддлов
Привет, Эйб Я рад, что ты на меня не сердишься. И еще больше рад, что ты снова хочешь со мной общаться. Жаль, что мы не решили этого летом, но теперь уже ничего не поделаешь… Извини, что все так вышло, мне не стоило тебя игнорировать, надо было хоть раз к телефону подойти. Я тоже хорош, дурак. Здорово, что нога почти прошла! Я надеюсь, ты не очень потерял форму за лето. Рассказывай, как успехи! И вообще рассказывай, как у вас там дела. Страшно скучаю по дому. Вот разве что по Розье скучать не буду, хаха. Ты не знаешь, из-за чего именно у них с Ноттом размолвка? Полагаю, ты за ними сейчас следишь — пиши все, что узнаешь. Если их банда все-таки накроется, это будет просто замечательно! У нас тут все плохо со связью, мама права, поэтому только письма. Можешь представлять, что мы с тобой в девятнадцатом веке, если для тебя это слишком старомодный способ связи. Я не уверен, что смогу писать часто — почта тоже не слишком хорошо ходит, это тебе не Кардифф. Но я буду писать побольше, чтобы обо всем рассказать, обещаю! Чертовски по тебе соскучился. Знаешь, у меня здесь неплохие знакомые, но я пишу это письмо — и понимаю, как же, черт возьми, мне тебя не хватает. Ты не представляешь, как я рад, что ты снова на связи! Буду с нетерпением ждать твоих писем, отвечу на каждое! Твой Рем P. S. Пришли обязательно фотографии с того концерта, вас точно фотографировали, я помню! Повешу себе над столом и буду любоваться. А то я уже скоро забуду, как ты выглядишь! P. P. S. Передавай Сэнди от меня привет!