Призрак в конце коридора

      Хэллоуин — это конфеты, костюмы, нелепые украшения, дети на улицах, тыквы-фонари. Хэллоуин — это странный праздник, который почему-то очень любят в Америке и совершенно не любят в Кардиффе. За всю свою жизнь Ремус всего пару раз видел, как отмечается этот праздник, один-единственный — участвовал сам, и ему хватило с лихвой. Поэтому он радовался, когда понял, что здесь, в глухой шотландской глубинке, Хэллоуин тоже никого не привлекает. Хотя, рассуждал он вечером тридцать первого октября, даже если бы привлекал, нужно быть сумасшедшим, чтобы постучаться в двери Реддл-холла в такую ночь. Сам Ремус никогда не мог понять веселья шататься от дома к дому в поисках конфет, половину из которых ты все равно потом выкинешь. При одной мысли о подобных приключениях вся его сущность начинала бурно протестовать. Нет, ну их все к черту, дома как-то поспокойней.       Придя к этому утешительному выводу, Ремус перекинул ноги через подлокотник кресла и подавил зевок. Погода за окном опять была мерзкая, его клонило в сон. Но на коленях лежало письмо для Грея, которое нужно было закончить до ночи, потому что почта уходила уже завтра. Ремус задумчиво погрыз кончик ручки, поглядел в окно библиотеки на черный мокрый сад и подпер подбородок ладонью.       Мне кажется, нас пытаются втянуть в войну. Во всяком случае, местные ребята настроены крайне недружелюбно, и мне страшно представить, что будет, если они на нас ополчатся.       Здесь просто ужасная погода, я почти не выхожу на улицу. Не то чтобы дома я поступал иначе… хотя ты вечно меня куда-то таскал — мне этого не хватает. Пожалуйста, скажи, что хоть у вас с погодой все в порядке. Вы справляли Хэллоуин в этом году? Ты все еще не слишком стар для конфет и костюмов?       Грей с горящими глазами утверждал, что для праздников невозможно быть слишком старым. Даже для Хэллоуина. Пока Ремус посмеивался над ним, он, преисполнившись энтузиазма, корпел над костюмами и каждый раз выдумывал что-нибудь этакое: то находил рыцаря покрасивей из полузабытых легенд, то наряжался кем-то из героев Илиады, то по две недели мучался над костюмом Панча. И это не считая возни с гирляндами, тыквами и прочей чепухой! Энергия так и била из него ключом, остановить Грея не мог никто. А если Ремус позволял себе заметить, что Грею пора бы взяться за ум, на него обрушивался шквал негодования.       — Как ты можешь так говорить! Это же ПРАЗДНИК! — возмущался Грей так, что за окном пугались птицы.       Они сидели на ковре в его комнате; ковер был мягкий и такой пушистый, что ноги в нем утопали почти по щиколотку. Грей уже весь перемазался краской и теперь воинственно потрясал наполовину законченным париком короля Георга Третьего: в этом году он решил «вернуться к корням». Привалившийся к кровати Ремус оторвался от своего карманного томика Стивенсона и флегматично заметил:       — Для детей. Ты хоть раз видел, чтобы в нем участвовали взрослые?       — Потому что они все рассуждают как ты. Как тебе вообще не скучно жить, Ремус?       — Замечательно, меня все устраивает.       Грей обиженно надул губы и вернулся к маске.       — Какой же ты зануда…       — Кто-то должен быть твоим якорем, — пожал плечами Ремус, возвращаясь к книге. — К тому же, я не вижу смысла месяц возиться с костюмом, чтобы потом одну ночь бегать от дома к дому и собирать конфеты. Не стоит оно того.       Возразить Грей не успел: его позвала к телефону мать, и он убежал вниз. Вернулся крайне недовольный и плюхнулся на ковер, чуть не опрокинув банки с краской.       — Что там такое?       — На праздники приедет тетушка Мэй из Нью-Йорка. Со всей семьей — а у них куча детей! И они все захотят отмечать Хэллоуин, разумеется!       Ремус поднял брови:       — Возможно, я чего-то не понимаю сейчас — но разве ты не собирался тоже отмечать?       — Ты не понимае-ешь! — взвыл Грей. — Они приставят меня к ним! И мне придется следить за этой мелюзгой! Какой тут праздник, если я все время буду пытаться не потерять то Шелли, то Келли, то Салли, то кого-то там еще.       — Мда, такой себе праздник…       — Слушай, Рем, — голос у Грея стал просящим, почти заискивающим, — а может, ты мне поможешь? Вдвоем будет проще, и тебя дети скорей послушаются, ты строгий, а нам от них конфет перепадет.       — Эйб, я готов принять это безумие, но участвовать в нем… — Ремус покачал головой, — я еще не настолько потерял разум, чтобы добровольно подставляться под пытки.       Грей нырнул ему под руку и влез между его лицом и книжкой, грустно глядя снизу вверх. Даже его кудряшки, казалось, поникли.       — Ремус, ну пожа-а-алуйста!       — Я же сказал: нет. И нечего делать эти умоляющие глаза, ты меня не подкупишь.       — А мама будет печь тыквенный пирог.       Это был удар ниже пояса. Как бы Ремус ни стыдился этого, ему всегда хотелось есть. Дома он держался бодро, но Грей сразу его раскусил («у тебя глаза голодные, сразу все ясно!») — и регулярно использовал это знание против Ремуса. Как сейчас например. Знает же, хитрюга, что отказаться тот не сумеет! Ремус посмотрел на его довольное лицо, против воли облизнулся и упавшим голосом спросил:       — Тот самый, да?       — И с мороженым!       — …Ну хорошо. Но учти, — добавил он как мог сердито, — я это делаю исключительно из-за любви к кулинарному искусству твоей матери.       Грей с воплями восторга бросился его обнимать.       — Я знал, что ты слишком меня любишь, чтобы бросить на растерзание этим маленьким монстрам! Ой, нам же придется сделать тебе костюм!       — А это еще зачем?       — Ты еще спрашиваешь! Хочешь оставить все конфеты спиногрызам тетушки Мэй?       — Мне как-то все равно…       — И потом, на тебя будут странно смотреть, если ты единственный будешь без костюма!       — Уверен, я это переживу.       — Ремус Джон Люпин!       — Ла-а-адно, — вздохнул Ремус, покоряясь неизбежному. Ему пришлось заткнуть уши, чтобы пережить новый приступ радости. Грей скакал по комнате как мячик и хватался за все подряд. Его лицо сияло, а это значило, что у него уже полным-полно идей. Ремус приготовился защищаться.       — Хочешь, сделаем тебя оборотнем?       — Нет! Вот только не оборотнем! — он понял, что переборщил с жаром в голосе, и попытался оправдаться: — Я имею в виду, они слишком дикие и слишком похожи на животных, а я пока претендую на звание существа с интеллектом. Хотя после знакомства с тобой уже не уверен.       — О, о, а давай тогда возьмем этого твоего… ну доктора, который тебе так нравится, вот отсюда! — Грей ткнул в томик Стивенсона.       — Джекилла? Да никто не поймет — и выглядеть будет неоригинально. Лучше… лучше хоббита.       — И ты думаешь, что это будет понятнее?       — Зато ни на кого не похоже! Все, решено, я буду Сэмом Гэмджи!       Из того, как они делали костюм, вышла бы целая эпопея. Трубку пришлось выпрашивать у отца Ремуса, щипцы для завивки — у матери Грея, и если вторая смотрела на причуды мальчишек сквозь пальцы, то первый в упор не понимал, с чего вдруг пятнадцатилетний, уже совсем взрослый Ремус стал заниматься подобным ребячеством. Если бы не мама, трубки им было бы не видать. А сколько возни было с одеждой! Грей шить умел кое-как (отчасти поэтому Ремус и не разделял его восторгов — не до них, когда тебе каждый год приходится помогать ушивать, подшивать и перешивать чужие костюмы), зато панику наводил мастерски и Ремус, на которого (как обычно), свалилась бóльшая половина работы, все пальцы исколол себе, слушая, как друг патетически заламывает руки с воплями, что они выбились из графика и не успеют в срок.       Разумеется, они успели. Малышня тетушки Мэй была в восторге от ярких цветов — особенно от красного королевского камзола, который новоиспеченный король Георг постоянно одергивал и поправлял. У них самих почти все костюмы были готовые, из магазинов, и Грей ворчал, что это способ для слабаков и мелюзги, которые не понимают, как надо отмечать Хэллоуин. Ремус решил ему не говорить, что костюм короля, умершего полтора века назад и известного большинству школьников только тем, что он проиграл Америке Войну за независимость, тоже не слишком-то вписывается в идею Хэллоуина.       Вечер получился шумным, беспокойным, потому что дети так и норовили разбежаться кто куда, но на удивление не таким ужасным, как ожидал Ремус. Они спрятали его шрамы под пудрой, вместо них нарисовав кучу веснушек, и никто не таращился на него с шоком или опаской. Наоборот, ему даже улыбались, а многие взрослые в домах, куда они стучались, хвалили его костюм. Ремус только смущенно краснел, но Грей болтал за обоих и исправно собирал с хозяев по двойной порции конфет. Когда они закончили, он честно отсыпал половину в корзинку Ремуса; тот взял ее после долгих уговоров, но все время прятал за спиной, потому что скорей бы умер, чем набрался смелости протягивать ее вместе с остальными.       — Зря ты так. Им понравился твой костюм.       — Ага. А еще Джонсоны меня узнали. И Фоссеты. И Смиты. И я даже не хочу думать, что будет, когда в понедельник я приду в школу.       — Вот и не думай! — беспечно посоветовал Грей, выискивая в своем золотом ведре карамельку покрупнее и засовывая ее за щеку. — Зато было весело. И не забывай — тебя ждет мамин пирог!       — Только это и греет мне душу.       Дома их ждала толпа взрослых родственников Грея. Ремус взглянул на воинственную даму, которая была какой-то троюродной бабушкой, и сразу же передумал смывать с себя пудру. Он вообще подумывал было сдать детей на руки родителям и смыться под шумок, но Грей быстренько поймал его за локоть и потащил переодеваться и к столу. Весь ужин тетушки, бабушки и тому подобные страшные личности забрасывали их вопросами, и лишь дипломатические навыки Грея спасли Ремуса от падения в глазах его родни. Только одна молодая женщина (то ли тоже тетя, то ли кузина) сидела молча, пила кофе и время от времени ободряюще улыбалась мальчишкам. По окончанию ужина она отвела Грея в уголок и что-то ему передала, пошептав на ухо.       — Ей тоже понравился твой костюм! — ухмыльнулся он уже в коридоре.       Ремус посмотрел на улыбчивую кузину. Та показала ему большой палец. Он снова покраснел и спешно засобирался домой. Но оказалось, что ужин затянулся, время уже позднее, и Грей немедленно бросился к телефону. После короткого разговора «Алло-миссис-Люпин-это-Эйб-да-Ремус-здесь-извините-а-можно-он-останется-на-ночь-нет-родители-не-против-мы-все-найдем-спасибо-вы-лучшая-конечно-передам» он громогласно объявил, что положить Шелли и Келли в его комнате не получится, потому что там уже ночует Ремус и, пока взрослые не начали спорить, снова уволок его прочь за локоть.       — Ты это сделал просто для того, чтобы детей к себе не пускать, — ворчал Ремус, кутаясь в огромную футболку с эмблемой Аббы, которую Грей вручил ему вместо пижамы.       — Вовсе нет, только потому, что я очень тебя люблю! — невозмутимо парировал тот. Он сидел в одних пижамных штанах на краю стола и вертел в руке маленький флакончик — кажется, именно его и подарила ему улыбчивая кузина. Потом открутил крышку и вытащил длинную кисточку.       — Это что, лак?       — Ну да. А ты имеешь что-то против лака?       — Я… — Ремусу показалось, что он ступил на очень зыбкую почву, — я просто думал, что ногти красят только панки. — Он чуть было не добавил еще кое-что, но сдержался.       — Ах, ну да, наша культура же строится исключительно на панке, все остальное можно выкидывать на помойку, — Грей с видом бунтаря сделал первый мазок и стал рассматривать небесно-голубой ноготь. — У простых любителей диско уже не осталось никаких прав. — Он еще агрессивнее мазнул по второму ногтю. — Чертовы панки… Как думаешь, меня побьют в школе?       Ремус со вздохом вытянулся на постеленном ему матрасе.       — Эйб, проще найти то, за что нас не побьют в школе. Ты знаешь, что скажет Розье.       — Что я голубой, как мои ногти? Посмотрим, как он запоет, когда получит ладонью с этими ногтями по лицу!       — И тогда нам с тобой вообще крышка. Мы же команда неудачников, не забыл?       — Мы крутая команда неудачников, таких, как мы еще поискать надо! — Грей закончил с левой ладонью и, помахивая ею в воздухе, пообещал: — Вот увидишь, Рем, мы еще им покажем.       Грей действительно полез в драку в понедельник, когда Розье проехался по его ногтям, и схлопотал наказание, но был неимоверно горд собой. Учителя скандалили, таскали Грея чуть ли не к самому директору, химик даже бил его линейкой по рукам. А Грей не только не перестал красить ногти, но и начал искать какие-нибудь необычные яркие цвета, словно пытался нарочно доказать всем, что имеет на это право. Интересно, он до сих пор этим занимается? Может, послать ему флакончик на Рождество, если будут деньги?       Пока Ремус, найдя новый повод для расспросов, заканчивал письмо, в библиотеке появилась Лили со спицами и Тонкс с томиком Шекспира, который она читала явно через силу.       — Ненавижу трагедии, — жаловалась Тонкс, мрачно падая в свободное кресло и скидывая кеды, — почему там обязательно все должны умирать? В чем вообще смысл пьесы, где в конце все умрут?.. О, привет, Люпин.       — Привет. Если тебе не нравятся трагедии то, извини за глупый вопрос, зачем ты их читаешь?       — А у меня есть выбор? Мисс Синистра обязательно спросит во вторник.       — А-а-а, ты об этом, — вспомнил Ремус. — Я уже забыл, что нам их задали — я прочитал все на той неделе.       — Ну с тобой-то все понятно, заучка, — отмахнулась она. — Как ты все успеваешь? Лилс, как он все успевает?       Лили не ответила: она сосредоточенно считала петли и пребывала в совершенно иной реальности. Тонкс вытянулась и тронула ее ногой за коленку:       — Ли-и-илс!       — Восемь, девять, десять… Да, что такое?       — Скажи, как Люпин умудряется все успевать?       — Он просто по ночам не спит, — Сириус явился сразу вслед за своим голосом и скорчил недовольную гримасу. — И мне спать мешает!       Ремус уткнулся в письмо. Он так и не понял, что подумал о нем Сириус после той истории с Руквудом, но скорей всего окончательно уверился, что Ремус — агрессивный тип, который только и ждет повода ввязаться в драку. Ну и пусть, какая разница, что думает Сириус? Они друг другу ничего не должны. Но вот молча терпеть его насмешки он не согласен. Хватит, он больше не пугливый двенадцатилетка!       — Ох, извини, пожалуйста, — сарказм не был его сильной стороной, однако он честно постарался. — Мне очень жаль. Было бы, правда, неплохо, если бы ты вспомнил о том, что твое радио мешает мне заниматься.       — Оно никому не мешает, кроме тебя, — хмыкнул Сириус, развалясь на широком подоконнике. — Возможно, тебе стоит плотнее закрывать дверь.       — А тебе — спать в шапке, натянутой на глаза…       — О боги, вы что, опять за свое? — Тонкс оторвалась от Шекспира и послала обоим предупреждающий взгляд. — Клянусь, в следующий раз я не стану предупреждать, а буду сразу бить.       — Но Дора…       — Ты меня услышал, Сириус.       — Ну хорошо, хорошо! А что ты читаешь?       Она показала обложку.       — Макбета. Ужас как скучно. Если однажды задумаетесь, что мне дарить — не дарите книжки.       — Можешь отдавать их нам с Ремусом, — улыбнулась Лили, — мы о них позаботимся. Верно, Рем?       — Обязательно, — кивнул Ремус. И почему люди не понимают, как хорошо быть доброжелательным? Брали бы пример с Лили. — Кстати, знаешь, я в книжном такую вещь видел… Они издали еще одну книгу Толкина! Она незаконченная, но ее все равно решили издать. Я ее наскоро пролистал — но черт возьми, это просто нечто! Для толкиниста — настоящая Библия!       — Да ладно! А как она называется? — встрепенулась вдруг Тонкс. Ремус поглядел на нее во все глаза:       — Сильмариллион… Погоди, ты читала Толкина?       Тонкс отреагировала как-то странно: прикусила губу и отвернулась от него. Слабое освещение библиотеки не позволяло разглядеть получше, однако Ремус был готов поклясться, что она слегка покраснела.       — Читала.       — Да ладно! — он с жадностью подался вперед. — И кто твой любимый герой во «Властелине Колец»?       — Эовин, — пробурчала уже однозначно смущенная Тонкс и очень неуклюже перевела тему: — Лилс, ты представляешь, меня Барти не пустит в следующие выходные в город с вами.       — За что?       — Да я утром съехала по перилам на первый этаж, а он откуда-то это узнал, и заявил, что я поцарапала лак! А ведь его даже рядом не было!       — Может, ему Паркинсон наябедничала? — лениво предположил Сириус.       — Не знаю. Но такое ощущение, что у него по всему дому глаза и уши, и он следит за нами.       — А тебе не кажется, что это слишком нереалистично? — с улыбкой заметил Ремус. Помешанность Тонкс на том, что Барти следит за всеми, сперва всерьез напугала его, но сейчас вызывала только смех. Барти просто собирает сплетни и подслушивает, о чем болтают горничные — Сьюзен сама его видела.       — Тебе лишь бы смеяться. Говорю тебе, он наблюдает за нами!       — Кто наблюдает? — из-за шкафа выглянула Алиса. — О чем спорите?       — Тонкс строит теорию заговора: она считает, что Барти в свободное время занимается слежкой за всеми вокруг.       — Кстати о теориях заговора! — вклинился Сириус. — Я не говорил, что если бы не Реддл, меня бы упекли в психушку?       — О Боже! — ахнула Лили. Она не испытывала к Сириусу особой симпатии, но сейчас в ее голосе звучало искреннее сочувствие. — Какой ужас!       — И не говори, — Сириус передернул плечами, как от холода. — Родители, конечно, пытались держать все в секрете, но я-то слышал! К ним даже какой-то врач приезжал, они разговаривали.       — А там правда лечат ледяной водой? — Алиса смотрела на него скептически, но было видно, что и она заинтересована.       — И электрошоком. И все стенки обиты мягким. А еще я слышал, что у пациентов отбирают абсолютно все, даже собственную одежду, чтобы там не было пуговиц или шнурков — чтобы нельзя было себе как-то навредить. И санитарам разрешено применять силу, поэтому чуть что, могут избить. Или в изоляторе запереть, на сутки, на двое. Тот врач говорил, что у них был парень, который неделю в изоляторе сидел. Уверен, родители были бы только довольны, если бы меня там навсегда закрыли. А еще говорят, что людей, склонных к истерии, могут специально провоцировать на припадки, прикасаясь к ним в определенных местах. Например, к…       От тихого покашливания прямо над ухом Ремус вздрогнул, как от раската грома, потерял равновесие, и скатился с кресла. Возле него стоял Барти, и его глаза горели очень недобрым огнем. Все остальные разом напряглись, в библиотеке словно потемнело.       — Так-так-так… рассказываем страшные истории, Сириус?       — А что такого?       — Ничего, вот только время уже недетское, — Барти говорил мягко, но мягкость эта была напускная. — Расходитесь-ка по комнатам.       — Но ведь только восемь час…       — Я сказал: расходитесь по комнатам, — повторил Барти так, что спорить с ним не решился никто. Девочки испарились в мгновение ока. Ремус полез за кресло, куда закатилась выпавшая у него при падении ручка, и услышал, как Барти тихо шипит:       — Послушай внимательно, Сириус. Я понимаю, что ты хотел, должно быть, произвести впечатление, но ты выбрал плохой способ. Ты не знаешь, что такое настоящие ужасы и настоящая психушка. Если бы не мистер Реддл, вы бы все рано или поздно там оказались — и поверь, ты бы этого не выдержал. Мне рассказать тебе, что на самом деле происходит с больными? Нет? Отлично. Не смею тебя задерживать.       Он быстро ушел, а Сириус так и остался стоять, растерянно глядя ему вслед. Вид у него был напуганный и оробевший; на секунду Ремусу даже стало его жаль. Сириус почувствовал, что на него смотрят, и огрызнулся:       — Что уставился?       Вся жалость Ремуса мгновенно улетучилась. Он распрямился, сунул ручку в карман с нарочитым спокойствием, словно Сириус нисколько его не раздражал, и уже собирался уйти, когда за окном раздались какие-то странные звуки. Тук-тук, тук-тук — кто-то бился в стекло, точно просил его впустить. В саду было уже темным-темно, фигуру неизвестного было не разглядеть. В пустой библиотеке тихий стук звучал зловеще. Ремус оглянулся на Сириуса: тот побледнел и сжал губы.       — Люпин, иди посмотри, что там…       — А какого черта сразу я? — голос сел от страха и выходил только шепот, который делал положение еще хуже. — Пошли вместе.       — Ага, ладно, — Сириус сглотнул, — но ты первый.       Переругиваясь, они медленно приблизились к двери в сад. Ремус собрал всю свою отвагу, повернул ручку и выглянул наружу. У окна стоял высокий человек с длинными спутанными волосами. Он обернулся на звук открывающейся двери, и свет выхватил из темноты край пестрой рубашки.       — Ксено! — такого облегчения Ремус ни разу не испытывал. — Ксено, что ты тут делаешь?       Ксено улыбнулся — широко и неестественно. В первую секунду Ремусу показалось было, что у него припадок, но потом он моргнул.

— Ремус, а ты зна-ал, что у тебя глаза в темноте све-етятся? — спросил Ксено с той же улыбкой. Его взгляд блуждал из стороны в сторону, казалось, он никак не может сосредоточиться на чем-то одном. — Они как два зеле-е-еных фонаря.       — Люпин, что там такое? — Сириус тоже выглянул в сад. От любопытства он так забылся, что ухватил Ремуса за плечо. — Ой, Лавгуд, а ты что тут стоишь?       — Си-ириус! — Ксено бросился к нему с раскинутыми руками (Ремус едва успел убраться с дороги) и сгреб в объятия. — Сириус, ты такой красивы-ый! Тебе это говорили когда-нибудь?       Он попытался поцеловать побагровевшего Сириуса в щеку. Тот уворачивался и извивался ужом, силясь выбраться из его хватки, но у Ксено были длинные руки.       — Э-эй, ну ты чего? Я же всего разок!       Ремус почувствовал, что еще немного, и кто-то заработает прямой в челюсть, поэтому взял Ксено за плечи и позволил ему переключиться на себя — он, по крайней мере, мог сдержать этот натиск внезапной любви.       — Нужно затащить его в дом — и в медпункт. Мне это не нравится. — Ксено глупо хихикнул. — Тс-с, пожалуйста, Ксено, тише. Пойдем внутрь, а то здесь холодно.       — Ой, ребята-а, вы бы знали, как я вас всех люблю…       — Мы тебя тоже очень любим, Ксено, но тебе нужно идти вместе со мной. Давай, вот так, потихоньку.       До двери была всего пара шагов, но затащить в нее Ксено было не легче, чем списать на контрольной у мисс Вектор. Ремус весь взмок от усилий к тому моменту, когда они оказались в доме. Сириус торопливо захлопнул за ними дверь.       — А может, оставим его здесь, а сами сбегаем до мадам Помфри, а? Он меня пугает.       — Нельзя оставлять его одного, — Ремус не успел увернуться, и Ксено влажно чмокнул его в висок. В нос ударил странный травяной запах. — Я побуду с ним, беги.       Сириус рад был убраться подальше, но стоило ему сделать два шага, как на пути у него вырос Северус. Сириус отпрянул. Северус подозрительно покосился на него, огляделся, увидел Ксено, повисшего на Ремусе, и неприятно улыбнулся:       — По-моему, у вас проблемы. Барти велел вам разойтись.       — Северус, с ним что-то не так.       С Ксено определенно было что-то очень «не так» — глаза у него покраснели, веки припухли, зрачки были широкие, а губы — совсем сухие. Его чрезмерная игривость куда-то пропадала, лицо стало тревожным.       — Здесь кровь. Ремус, ты же ее видишь?       — Что?       — Кровь в камнях, — настаивал Ксено, пытаясь сфокусировать взгляд. — Они пропитаны ею, я слышу, как она вопиет к небесам. Здесь случилась смерть. Не одна. Пролили много крови, очень много, и теперь она — часть этого дома, она везде… И она взывает, я слышу ее! Ремус, скажи, что ты тоже ее слышишь!       Он вцепился Ремусу в плечо побелевшими пальцами, стиснул до боли. Сириус смотрел на него, как на буйнопомешанного. Даже Северус выглядел удивленным.       — И… давно это с ним?       — Я не знаю, мы нашли его таким десять минут назад.       — Дай-ка глянуть, — Северус приблизился и довольно грубо оттянул Ксено одно веко. Тот погружался в какой-то транс, бормоча про кровь, смерть и зло, затаившиеся в доме. — Ну, я вас поздравляю: он под дозой.       — Под чем?       — Под дозой, Блэк. Под наркотой. Видимо, укурился.       — Но как он смог…       — Это меня не касается. На твоем месте, Люпин, я бы сосредоточился на том, как доволочь его до медпункта.       — Нет, — Сириус покачал головой, — нельзя. Если Барти узнает, он нас тоже убьет, а он все узнает, мадам Помфри выдаст ему всю информацию.       — А если с ним что-то случится? — испугался Ремус. Ксено тем временем вжался в него и повторял:       — Плохое место, плохое, опасное место, плохое…       — Ты хочешь, чтобы он нас с тобой высек, как грозится? Тебе своих шрамов мало?       — Ну, в целом, — Северус еще раз посмотрел на Ксено, — если дать ему снотворное, он, скорей всего проспится и ничего не будет помнить. Но мне вообще-то все равно, это ваша проблема, вам и решать, — и он удалился. Сириус выругался ему вслед.       — Ну, Нюнчик, допрыгаешься ты еще у меня… Что будем делать?       Старые шрамы, оставленные химиком, заныли так, словно были свежими. Ремусу не хотелось делать что-то противозаконное, но Сириус был прав: Барти точно озвереет, когда узнает. И попадет всем, кто стоит близко.       — Положим Ксено у него в комнате, дадим снотворное и дождемся, пока он не уснет.       — У тебя есть снотворное?       — У Алисы есть. Скажу ей, что меня мучают кошмары, она не откажет.       — А как мы протащим его мимо Паркинсон и Крэбб?       — Не знаю… что-нибудь придумаем. Поддержи его с другой стороны.       Теперь тащить Ксено было еще тяжелей, потому что он полностью ушел в себя и не реагировал вообще ни на что. В том числе отказывался переставлять ноги, когда его поволокли по лестнице.       — Я думал, он легкий, — пыхтел Сириус, поднимая его на первую площадку. Холл они миновали благополучно: Паркинсон опять не было на месте. В другой ситуации Ремус забеспокоился бы, почему она так часто пропадает, но сейчас его интересовала только лестница и почти двухсотфунтовая тушка Ксено, давящая ему на плечи.       — Не отвлекайся давай, шагай!       Он так и не придумал, как пройти мимо мисс Крэбб, любящей задавать неудобные вопросы, но тут вдруг выручил Сириус. Когда медсестра показалась в зоне видимости, он принялся гладить Ксено по голове, приговаривая:       — Ну-ну, что ты… Она была уже старая, так случается. Ты же сам говорил, что она долго болела. Уверен, теперь ей гораздо лучше и она не страдает. — На его счастье, Ксено впал в слишком глубокий транс и лишь покачивал головой, что делало бред Сириуса немного более убедительным, и продолжал еле слышно бормотать себе под нос. В комнате бормотание стало громче.       — Здесь опасно, говорю вам, опасно. Этот дом стоит на смерти, и мы будем следующими. Нас всех принесут в жертву тому злу, которое затаилось здесь, да, нас принесут ему в жертву… — мальчишки опустили его на кровать, и он так и остался сидеть, глядя перед собой невидящими глазами.       — Хорошо, побудь с ним, я за снотворным.       Лицо у Сириуса было такое, словно его оставили в клетке один на один с бешеной собакой. Ремусу стало немного стыдно — но какой у них был выбор?       Алиса, услышав о снотворном, нахмурилась:       — Слушай, а ты уверен? Я же тебе в сентябре предлагала, а ты отказался.       Ремуса прошиб холодный пот. Он забыл об этом, напрочь. Это провал. Он не сумеет соврать на ходу так, чтобы она ему поверила, он никогда не умел. Ему уже слышался звук рассекающих воздух розог.       — Ну, я подумал, а может ты права…       — Ты меня тогда убеждал, что лучше просыпаться от кошмаров, чем не просыпаться и мучаться. — Западня захлопнулась. Алиса прищурилась. — Ремус, ты не умеешь врать. Скажи честно, зачем тебе снотворное.       Он подумал о Ксено, которого наверху ломало в наркотическом угаре, о раздерганном Барти, который сорвался на Сириуса буквально на ровном месте. Снова услышал в воздухе далекий звук розог — и решил рискнуть.       Логично, что нам надо бы доверять друг другу, а?       — Алиса, если я тебе сейчас расскажу кое-что, из-за чего у нас могут быть неприятности, ты никому меня не сдашь?       На пороге комнаты их встретил Сириус; футболка у него почему-то была мокрая. Ксено сидел так же, как они его оставили, но теперь он плакал.       — Мы умрем… Черная змея выпьет наши души, и мы все умрем — она пьет их каждый день, капля за каплей, и однажды выпьет до дна…       — Я не знаю, что случилось, — сказал Сириус, беспомощно разводя руками. — Он просто вдруг начал всхлипывать… Все плечо мне обревел вот.       Алиса остановилась на некотором расстоянии и изучала Ксено с беспокойством. Губы у нее кривились, брови хмурились — и все же напуганной или раздраженной она не выглядела.       — А с чего вы взяли, что он под дозой?       — Снейп сказал, что скорей всего под дозой…       — У него зрачки не меняются. И… — Ремус напряг память, — от него пахнет травой и дымом. Наверное, он выкурил слишком много и потерял контроль.       — И вы считаете, что если Барти узнает, будет только хуже?       — Черная злая змея свила здесь свое гнездо, ей нужны наши души…       — Барти его просто изобьет. Он давно обещал кого-то выпороть.       — А нам за компанию попадет, потому рядом стояли, — Сириус поежился. — Он не станет разбираться. И потом, если Лавгуда выгонят? Он, конечно, наворотил дел, но мы же не знаем наверняка, что случилось. Не то чтобы я ему сочувствовал или наматывал сопли на кулак, — быстро добавил он, будто бы смутившись, — я просто не хочу, чтоб потом меня грызла совесть, потому что из-за нас досталось невиновному. К тому же, может, это еще и не наркотики?..       — А что тогда? У тебя есть другие варианты?       — Черт, Люпин, ну вот зачем все портить-то!       — Ну хватит уже, — Алиса вскинула руки вверх и сделала им знак заткнуться. Потом села на кровать и слегка придвинулась к Ксено. Тот не двигался, все так же роняя слезы на колени.       — Она пьет наши души, чтобы насытиться — но она никогда не насытится, и будет пить и пить, пока от нас ничего не останется…       — Эй, эй, Ксено, не плачь, — так мягко Алиса ни с кем не разговаривала. Она обняла Ксено за плечи, погладила по спутанным волосам. — Мы не дадим ей выпить наши души, обещаю тебе. Мы что-нибудь придумаем, защитимся. Снотворное и вода у меня на тумбочке, — прошептала она, на секунду повернувшись. Ремус кивнул и поспешил вниз. Мисс Крэбб не обратила на него никакого внимания: должно быть, уже привыкла к тому, что он постоянно куда-то бегает. Но на обратном пути, уже выходя из девичьего общежития, Ремус столкнулся с Барти. Он извинился, хотел пройти мимо, однако у Барти было очень плохое настроение, и он явно задался целью испортить его и другим.       — Ремус, я, если память мне не изменяет, велел вам разойтись по комнатам. Что ты делаешь в женском общежитии?       — Я заходил к Алисе за снотворным. Сплю не очень хорошо.       — Ах вот оно что. А тебе говорили, что самолечение вредно для здоровья? Если ты плохо спишь, тебе следует поговорить с мадам Помфри — и она как врач скажет, что делать. Снотворное я у тебя изымаю, — Барти требовательно протянул руку, — давай его сюда. С Алисой я тоже потом поговорю.       — Но Барти…       — Ремус, ты оглох? Отдай мне снотворное, будь так добр. И надеюсь, больше подобных вольностей я за тобой не замечу. Можешь идти.       Едва запыхавшийся Ремус переступил порог комнаты Ксено, на него воззрились две пары требовательных глаз. Он виновато уставился в пол.       — Ну?       — Ничего не вышло. Я встретил Барти, и он отобрал у меня снотворное. Сказал, что это самолечение и нам так делать нельзя и все такое. Что будем делать?       — Бесполезно что-то делать, — пробормотал Ксено, положив голову на плечо Алисе. — Нас всех поглотит ненасытная черная змея…       — Вовсе нет. Мы еще завяжем этой змее хвост узлом, — пообещала она. — А тебе лучше попытаться уснуть. Знаешь, когда ты спишь, змея не может пить твою душу. Давай-ка ты ляжешь, а, Ксено? А я посижу здесь и послежу, чтобы она не напала на тебя, пока ты не уснешь.       Тихонько покачивая его, как малыша, она помогла ему улечься и накрыла пледом, а сама скинула кроссовки и пристроилась в изножье. Ее левая лодыжка была обмотана бинтом, но бинтом каким-то странным, как будто прорезиненным. И к тому же он совершенно не мешал Алисе двигаться.       — Что у тебя с ногой? — шепотом спросил Сириус. Он забрался на стул и, по всей видимости, никуда не собирался уходить.       — А, ерунда, бандаж. Я на днях ногу потянула, он помогает ее фиксировать, для мышц полезно.       — Я думал, их только спортсмены носят.       — А кто тебе сказал, что я не спортсменка? — подняла брови Алиса. — И кстати, тебе разве не следует спрятаться в своей комнате, пока злой страшный Барти не пришел за тобой?       — Я подумал, тебе будет скучно сидеть тут одной и ждать, пока Лавгуд уснет. Эй, там наверху, ты чего как неродной, Люпин? Садись уже.       Ремус сначала подумал, что ему послышалось. Будь на месте Сириуса кто-то другой, это можно было принять за неловкую попытку разбить лед, но Сириус ясно дал понять, им с Ремусом совсем не по пути. Тогда как быть? Как к этому относиться? Немного пометавшись, Ремус все же опустился на ковер: он договорился сам с собой и решил остаться ради Алисы. Сириус, сунув руки за голову, покачивался вместе со стулом и снова не обращал на него внимания. Вот и хорошо.       — Как насчет страшной истории? Я свою уже рассказал, кто хочет продолжить? Алис?       — Я все не пойму, чего Барти на нас вызверился. Мы же ничего такого не делали, подумаешь, страшилки про психушку.       — Ну-у-у… — передернул плечами Сириус и нервно поправил воротник, — мне кажется, у него там что-то личное. Может, он там работал.       — Или лежал, — неожиданно для себя выдал Ремус и тут же испуганно захлопнул рот. Все уставились на него, повисла напряженная пауза. Ремусу захотелось провалиться сквозь землю. Наконец Алиса, размеренно поглаживавшая Ксено по плечам, протянула:       — Это вряд ли. Иначе Реддл бы не взял его работать. Ладно, хотите страшную историю? В общем три года назад мы с Фрэнком ездили в Лондон на фестиваль, я должна была участвовать в благотворительном марафоне. Я тогда занималась легкой атлетикой, бегом…       — А почему бросила?       — Слушай, не перебивай. Так вот, мы уже собрались на старте, разминаемся, ждем стартового выстрела. Подходит парень с пистолетом. Я встаю на свое место, жду. Слышу выстрел — и понимаю, что он какой-то не такой. И тут девочка рядом со мной падает на землю, а у нее на майке кровавое пятно. Дальше я ничего не помню, очнулась уже в больнице. Мне сказали, что у меня случился припадок. Больше я не бегала.       — Жуть какая, — Сириус от шока даже качаться перестал. — А что это было?

— Теракт. Какие-то радикалы решили сорвать марафон. Но говорят, того, кто стрелял, упекли в психушку, так что он свое получил, если там все так ужасно, как ты говорил, — добавила Алиса, и у ее рта появилась жесткая складка. — Ну а ты, Ремус? У тебя есть страшная история из жизни?       — Из жизни? — Ремус потер кончик носа и беззаботно начал: — Ну, когда мне было двенадцать, я перешел в другую школу, и меня на второй же день одноклассники заперли в бойлерной. Затолкали туда и закрыли, и я где-то часа два сидел там в полной темноте и слушал, как по углам скребутся крысы. Они все время бегали у меня по ногам, одна даже на голову свалилась откуда-то. Я, наверное, не выбрался бы до утра, но меня сторож нашел. Было страшно.       — Погоди, тебя? — Сириус фыркнул. — Да брось заливать! Такого быть не может, — заявил он уверенно, и от этой уверенности у Ремуса возникло ужасное, почти непреодолимое желание истерически расхохотаться.       — Пустите, пустите, пожалуйста, не надо! Я же ничего не сделал!       Он плакал и вырывался, но мальчишек было много, а он один, и черный зев бойлерной все приближался. Его втолкнули внутрь, швырнули следом портфель, больно ударивший по затылку, и захлопнули дверь. Ремус замолотил по ней кулаками.       — Откройте! Выпустите меня! Эван, зачем ты это делаешь, открой дверь! — слезы градом катились по лицу, он захлебывался ими. С другой стороны двери Розье пропел в замочную скважину:       — Не откроем, пока ты не поймешь, где твое место в этой школе, Полоумный. Посиди и подумай над своим поведением. Заодно мог бы и умыться — а то на тебя, неряху, невозможно смотреть! Пользуйся возможностью, пока у тебя есть горячая вода!       Его шайка весело расхохоталась, довольная шуткой предводителя. Ремус слышал, как они запирают дверь и уходят. Он сполз на пол, прямо в своей новой чистой форме, уткнулся носом в колени и заревел. Это было несправедливо, он ведь ничего не сделал, совсем ничего, только лучше, чем Розье, ответил на вопрос учительницы. За что они с ним так?       Сбоку раздался шорох и писк. Ботинок коснулось что-то маленькое, и Ремус с криком вскочил, когда по его ногам пробежала здоровенная крыса. Снова писк. Их здесь было много. И они наверняка были голодные. Ремус прижал к себе грязный портфель — кто знает, а вдруг крысам понравится его кожа? Хотел позвать на помощь, но в последний момент остановился. Если позовет, над ним будут смеяться. Он вытащил из портфеля свою перьевую ручку и стал наощупь ковыряться ею в замке. Если он хотел выжить в этой школе, полагаться можно было только на себя.       Ремус вспомнил, как спустя два часа вывалился под ноги сторожу, проверявшему школу. Как врал дома, что заблудился и пропустил свой автобус, а то, что грязный, так это его машина обрызгала, ничего страшного. Как потом еще месяц вздрагивал, завидев крыс; он даже к ручной крысе Грея привыкал очень долго.       — То есть, по-твоему, я не похож на человека, которого можно вот так просто запереть в бойлерной?       У тебя это на лбу написано, неудачник. Хватит строить из себя храброго, смирись уже с тем, кто ты есть, — мрачно посоветовал Полоумный Люпин.       — Конечно нет, — пожал плечами Сириус. — Хотел бы я поглядеть на тех, кто попытался бы это провернуть.       Ремус посмотрел на него и ничего не ответил.       — Не хочу вас отвлекать, но Ксено, кажется уснул, — заметила Алиса. — Давайте-ка расходиться, спасибо за страшилки, мальчики.       Сириус ухмыльнулся ей, но, когда она вышла, вид у него был обеспокоенный.       Он поймал Ремуса за рукав у дверей его комнаты, помялся и сердито спросил, словно обвиняя в чем-то:       — Ты же выдумал свою историю про бойлерную? Ты все это придумал просто так, да? — его глаза не отрываясь смотрели на Ремуса, и тот прочел в них: «Пожалуйста, скажи «да».       — Да. Я все выдумал. Извини, мне надо закончить письмо.       Утром Ксено выглядел как всегда (разве что глаза у него были чуть краснее) и держался в своей обычной манере: отстраненно и расслабленно, словно только что открыл все возможные чакры и достиг полной гармонии со вселенной. На осторожные расспросы Сириуса и Ремуса он признался, что действительно курил.       — Но я не знал, что это трава. Она была перебита чем-то другим, — объяснял он, поправляя криво застегнутую рубашку. — Когда я был в городе, то встретил там пару хиппи. Они тоже делали самокрутки — сказали, что они как у меня, а я их курю для запаха, это просто дым. Мы и обменялись, я решил попробовать… Ну кто ж знал, что они подсыпают туда Мэри Джейн!       Ремус предпочел поверить в эту историю: Ксено был очень похож на того, кто мог бы попасться на такую незамысловатую ложь, и потом он нравился Ремусу. Да, это была не очень правильная логика, но черт возьми, можно же хоть раз сделать что-то неправильно, а? На благодарность Ксено за то, что они прикрыли его, Ремус улыбнулся и махнул рукой.       — Всегда пожалуйста.       И только-только все успокоились, как оказалось, что с благодарностью Ксено поспешил. После завтрака в столовую заглянул Барти и ласковым голосом потребовал его в свой кабинет. Что они там делали, никто не знал, но на занятия Ксено пришел с опозданием, двигаясь очень скованно и морщась при каждом шаге. Барти все же привел в исполнение свою угрозу, и оставалось гадать, почему он не наказал заодно Сириуса и Ремуса. А главное — как он узнал? Ремус был уверен, что Северус здесь не при чем, потому что тот не упустил бы случая насолить своему врагу за спиной у Лили. И из всех возможных гипотез оставалась только теория заговора, в которую верила Тонкс. Может, Барти правда следит за ними от нечего делать?       Хотелось бы сказать, что Ремус вплотную занялся этой задачкой, но у него были дела поважней. В последнем письме мама подробно рассказала ему, как настроить рояль в одиночку, и теперь его главным делом было найти настроечный инструмент. В городе он потерпел фиаско, все надежды оставались на дом. После уроков Ремус спустился на кухню, надеясь застать там Сьюзен. Почему-то он был твердо уверен, что если кто и знает особняк лучше всех, то именно она.       В кухне Сьюзен возилась с тестом под присмотром неприятной старой дамы, кухарки миссис Руквуд. Ее семья служила в Реддл-холле уже несколько десятков лет, и Ремус подозревал, что именно от нее Миллисента переняла восторженное и благоговейное отношение к мистеру Реддлу — а заодно и враждебность к детям. Когда он вбежал в душный подвал кухни, миссис Руквуд оторвалась от большой кастрюли и посмотрела на него сквозь пенсне с холодным неодобрением, как будто он прошелся грязными ботинками по свежевымытому полу. И разумеется, закатила глаза: она была из тех людей, кто считал, что нерях надо отдавать под суд. Вечно растрепанный и помятый, несмотря на все свои старания, Ремус автоматически попадал в разряд злостных нерях, но сегодня он был слишком взбудоражен, чтобы переживать из-за этого.       — Привет, Сьюзен! — он широко улыбнулся горничной, которая на миг оторвалась от теста и подмигнула.       — А-а, здорóво. Ты же не забыл, что твое дежурство только послезавтра, Мистер Староста? Или прикажешь звать тебя Серьезная Шишка?       — Да ну тебя, — рассмеялся Ремус, забираясь на высокий табурет, любимое место Беатрис. — Сью, я по делу. Как ты думаешь, в доме есть настроечный инструмент?       — Какой-какой инструмент?       — Настроечный, для рояля. Я хочу настроить старый рояль, который стоит в северном флигеле.       — А старшие знают, что ты задумал?       — Нет, но… — Ремус неловко поерзал на месте, — но в этом же нет ничего плохого? Рояль там все равно никому не нужен, а мне может помочь. Ты же не будешь им говорить?       — Обижаешь, Рем, — наигранно обиделась Сьюзен. — Чтоб я хоть раз кого-то выдала!       Она оглянулась на миссис Руквуд, уж слишком пристально смотрящую ей в спину, и понизила голос, еще активнее вымешивая тесто:       — На твоем месте я бы обыскала чердак. Если эта штука где и есть, то там. Туда все свалили, когда ремонт последний раз делали, перед вашим приездом. И это, вот еще что. Нечего тебе мимо ваших медсестер лишний раз шататься, засекут не ровен час. А то Бет мне рассказывала, как ты пару недель назад Джеймса Бонда из себя разыгрывал, — она прыснула. — Бет говорит, прям картина маслом была… В общем, есть еще одна лестница, здесь, винтовая, мы ей пользуемся, чтоб по парадной не шататься. Видишь во-он ту дверку в углу рядом с кладовкой? Лестница там. Поднимайся до самого верха, попадешь аккурат на чердак.       — Спасибо огромное, Сью!       — Да не за что. Ты это, если настроишь рояль, сыграешь нам с девочками чего-нибудь? А то я вживую рояль никогда не слышала, да и они небось тоже.       — Конечно сыграю! — с жаром пообещал Ремус.       Лестница была страшно узкая; невозможно было представить, как полная Сьюзен или тем более тумбочка-Миллисента ей пользуются. Ремус взбежал наверх, ни разу не остановившись, и отдышался только перед крохотной дверцей. За ней раскинулся просторный чердак, от вида которого у него перехватило дыхание. Стоя среди нагромождений старой викторианской мебели, ржавых рыцарских доспехов и мечей, залежей пыльных бархатных штор и потускневших канделябров, Ремус чувствовал себя Мэри Леннокс, отыскавшей свой волшебный сад.       Свет на чердак попадал сквозь крохотные мутные слуховые оконца, и от этого в каждом углу мерещились призраки. Ремус споткнулся о старый меч с рукояткой, в которую, похоже, были вделаны настоящие рубины, и ему послышалось, будто над ним тонко захихикала девчонка. Рядом с мечом лежала рваная бурая остроконечная шляпа — а чуть поодаль, резко контрастируя с ней, на ручке массивного гардероба висела серебряная диадема. Гардероб пошатнулся, когда Ремус к нему подошел, и внутри него что-то задребезжало. Ремус потянулся к ручке, намеренный отыскать источник дребезжания, и тут краем глаза заметил яркий блеск. В глубоком, на удивление хорошо сохранившемся кресле стояла коробка, а из нее кокетливо выглядывал металлический бочок настроечного инструмента. Кресло было похоже на те, что валялись в бальной зале — наверняка инструмент раньше лежал там, а потом его за ненадобностью вместе с другим хламом унесли на чердак. Бережно вытащив свое сокровище из коробки, Ремус обтер с него пыль и, забыв о подозрительном дребезжании, поспешил вниз. Если бы он обернулся, то увидел бы, что ручка гардероба дергается туда-сюда, словно кто-то пытается выбраться наружу.