Первые сутки

      День только начинал разгораться, когда сильверы, наконец, достигли покривившегося указателя: «Пауэр-таун. 2 км» На самом деле, захолустный городишко, находившийся в нескольких сотнях километров от Мидгара, уже давно начался: жилые дома причудливо смешивались с многочисленными заводами. И сейчас братья катили по серым, покрытым пылью и сажей, окраинам. Да и сам городишко не был живописным: кривые заборы, грязные бараки, наспех поставленные кособокие дома, в которых жилыми были первый, редко — первый и второй этажи. Казалось, что лучи дневного светила бессильны разогнать навечно прилипший к старому асфальту не то туман, не то дым. Нагретый наступающим днём, он размытыми струйками поднимался вверх, но не рассеивался, а лишь становился едва видимым, бессильно дрожа в воздухе.       Кадаж, как и обычно, ехал впереди. Он не торопился, с настороженным любопытством осматриваясь по сторонам. На той же скорости, отставая лишь на полкорпуса, за ним следовали братья: Лоз — слева, Язу — справа. Иногда ширина улиц, сужавшаяся до критического значения, заставляла их байки почти соприкасаться. Средний сильвер, внимательно глядя вокруг, жадно впитывал новые впечатления и ощущения, но пока не пытался анализировать их, чувствуя себя слишком усталым. Лоз же просто следил за дорогой.       Кадаж долго петлял по району, стараясь не особенно попадаться кому-либо на глаза. Наконец, он остановился возле какой-то совсем уж покосившейся развалюхи. Впрочем, достоинства этого укрытия были очевидны: здание стояло на отшибе, и, кроме всего прочего, из его окон великолепно просматривались окрестности.       Младший сильвер заглушил мотор, слез с мотоцикла и мягкими шагами, словно в любую секунду ожидая нападения, вошёл в дом. В общем-то, он действительно ждал нападения из каждого тёмного угла. В голове пока не очень-то укладывалось, что «неоткуда ждать опасности» тоже бывает. Тщательно осмотрев окрестности — мера, впрочем, излишняя, но подстраховаться не помешает, — Язу последовал за братом. Лоз замыкал цепочку. Больше всего, правда, действия сильверов напоминали классическое занятие позиции на вражеской территории.       После тщательной проверки дома на безопасность и пригодность, Кадаж ходил из угла в угол ещё, наверное, с полчаса, задумчиво пиная всякий мусор, что попадался под ноги: никак не мог привыкнуть к тому, что их окружало. После белоснежной и мёртвой чистоты лабораторных коридоров всё вокруг и впрямь выглядело дико. Следя за ним глазами — туда-сюда, вправо-влево, хорошо, что лестница на второй этаж зияла недостающими пролетами, а то еще пришлось бы и вверх-вниз, Язу прикидывал самое оптимальное расположение у окна на случай отражения возможной атаки. Вернее, упрямо пытался это сделать: густота незнакомых запахов и вкусов уже почти оглушила его восприятие. От этого переизбытка кружилась голова и даже слегка подташнивало. Кажется, ему нужно как можно быстрее научиться отсекать лишнее, но средний сильвер не был готов справиться с этим вот так сразу.       — Одна ночь. — сказал между тем Кадаж, неожиданно остановившись напротив братьев и взглянув на обоих по-детски требовательными глазами. — И дальше.       Язу кивнул, принимая и подтверждая: услышал, понял. И едва сдержал желание сесть, где стоял, сжать виски ладонями — передозировка чужих эмоций уже достигала критической отметки. Хватит ли ему ночи, чтобы научиться жить среди такого множества людей, эмоций, запахов и настроений?       — Язу, — посмотрел на него младший. — Ты чего?       — Плохо. — честно ответил тот. Врать он не умел, а промолчать на прямой вопрос брата было и вовсе чем-то запредельным. — Людей слишком много, не могу сосредоточиться.       Кадаж вздохнул и задумался, ничего не сказав. Их научили многому, только вот не ориентироваться в обычной жизни. Значило ли это, что их вообще не собирались выпускать из лабораторных застенков? «Ложь» — это слово медленно сложилось в его голове. Кругом только ложь. Им всегда врали. Всеми этими речами о якобы светлом будущем. И только лишь Мать говорила правду. Только вот... всю ли?       — Там, — сказал, наконец, младший брат, имея ввиду лаборатории. Теперь все трое, не сговариваясь, избегали этого слова. — Тоже были люди. — Он посмотрел на среднего сильвера. — В чём разница?       — Слишком много. Другие. — совсем обессиленно ответил Язу и всё-таки сел, как хотелось. Кадаж и Лоз не стали трогать его и ушли поискать что-нибудь пригодное для ночёвки. Ни старший из сильверов, ни, тем более, младший — никогда не понимали, как видит мир Язу. Но, если Лоз молчаливо принимал тот факт, что средний брат не такой, как он, то Кадаж, после нескольких безуспешных попыток понять, отмёл всё, что чувствовал средний, как ненужную и не совсем уместную блажь. Возможно, так было потому, что на его прямые и нетерпеливые вопросы Язу мог дать только расплывчатые и неубедительные ответы.       Между тем, средний уткнулся в собственные колени и попытался хоть ненамного отрешиться от окружающего мира. Тем временем, братья вернулись. Лоз нёс в руках какую-то кучу тряпья. Кадаж поморщился, глядя на эту импровизированную постель. Однако же, грязные тряпки всё же лучше, чем голый пол. Потом младший ещё раз обошёл дом, снова проверяя и перепроверяя все углы. В каждом его движении сквозила необъяснимая нервозность, и чем дальше — тем дёрганнее он становился, являя странный контраст с Язу, который сейчас больше напоминал статую, чем живого человека. И только Лоз хранил привычное спокойствие, по крайней мере, внешне.       Кадаж чувствовал какое-то странное и всё нарастающее возбуждение, которое граничило с нечеловеческой и какой-то обречённой усталостью. Хотелось закричать, а потом заплакать и засмеяться, но в горле стоял ком. Впрочем, сильвер списывал всё это на волнение, побег, смену условий и прочее. И старался не обращать внимания. Они кое-как перекантуются здесь и завтра с утра продолжат путь. Затеряются где-нибудь подальше, придут в себя, а потом найдут Мать. В любом случае, Она подскажет, что делать дальше.       Однако, уехать на следующий день не получилось. Кадажа накрыло ночью, неожиданно: щёки пылали, а во всём теле ощущалась странная слабость. Он резко вскочил, и его стошнило сразу же, как подошёл к окну — едва лишь успел перегнуться через обломанный подоконник. А ещё, тряслись руки. На ватных ногах младший вернулся обратно, рухнув навзничь и запоздало осознавая, что, кажется, не в состоянии даже повернуться. На мгновение ему показалось, что он задыхается.       Язу вскинулся было за братом — помочь, поддержать, но сил хватило только на то, чтобы немного отползти в сторону. Потом сильвера долго и безуспешно рвало пустотой, и не было ничего, кроме чувства, что сейчас он выплюнет свой желудок. А потом пришла боль. Она не была ни сильной, ни резкой, но была неотступной и нудной. Поначалу ощущавшаяся лишь на кончиках пальцев, эта боль постепенно захватила всё тело. И теперь казалось, что она пульсирует на кончиках нервов. Когда боль на короткое время отступала, Язу пытался осознать, где он, где его братья и что, вообще, происходит. Но, изнуряющая волна возвращалась, и средний снова тонул в искажающейся реальности.       Лоз продержался дольше всех, как мог, облегчая страдания братьев. Ему хватило сил, чтобы передвинуть груду тряпья подальше от окон и кое-как устроить и Кадажа, и Язу. Но, потом сдался и он, невидяще глядя перед собой и тяжело дыша: организм настойчиво требовал привычной дозы мако и стероидов.       Утро, серым светом заглянувшее в окна, застало троих братьев полностью беспомощными: приходи и бери. По крайней мере, Язу ощущал себя именно так. Сил не было даже на то, чтобы повернуть голову. Впрочем, для того, чтобы понять, что Кадаж и Лоз по-прежнему рядом, зрения не требовалось. Жутко хотелось пить. Средний полежал еще немного, временами грезя о том, что он в душе или в столовой — одним словом там, где имеется вдоволь воды. Эти видения длились лишь доли секунды, но были яркими, словно на самом деле, и тем сильнее ощущалась настоящая жажда. Немыслимым усилием воли Язу приподнялся и повернулся на бок. Только она мысль сейчас пульсировала в его голове: «Где взять воды?» И тонким-тонким рефреном, на самом краю сознания: не только себе.       Кадаж блуждал в вязкой темноте. Вернее, приходил в себя и снова проваливался в полубред, время от времени теряя сознание. Внутри всё пылало, а каждая попытка открыть глаза заканчивалась болезненным спазмом, больно отдающимся где-то в затылке. Однако, чувствовать близость братьев он всё ещё мог. А может, это просто работала их связь, и недостатка дозы мако было слишком мало, чтобы заблокировать её. Когда младший сильвер почувствовал, как Язу отдалился, сделав попытку встать, его пальцы впились в плащ брата мёртвой хваткой. Бессознательно — не отпустить то единственное и материальное, что являло сейчас связь Кадажа с внешним миром.       Эта попытка младшего удержать его стала неким якорем, наконец-то прочно зацепившим Язу в реальности. Заострившиеся черты Кадажа, чёрные круги под его глазами и крупные капли пота на лбу Лоза, словно после долгой, изнурительной болезни — всё это, хоть и виделось сквозь некую дымку, но, всё же, было до ужаса реальным. Это осознание напугало Язу, и страх придал сильверу сил.       — Я сейчас… — сказал он свистящим шепотом, пересохшее горло не позволяло говорить в голос. — Принесу… воды.       Дом был этажным, хоть и заброшенным, а значит, в нём должен быть водопровод. Вот только — функционирующий ли? Язу медленно и тупо осмотрелся, с трудом отцепляя от себя пальцы Кадажа. Вон та дверь, что в глубине коридора-тупика, вполне может оказаться ванной или душем. Собрав остатки сил, сильвер оттолкнулся от пола, но встать не получилось. Значит, придется ползти.       Кадаж чувствовал себя так, как будто висит над пропастью, которую безжалостно сотрясает бурлящий внизу поток, а кто-то медленно, но верно, один за другим — отцепляет его пальцы. Ещё совсем немного — и он упадёт… и тогда его больше не станет. И больше не будет ни ветра, бьющего в лицо, ни запаха свободы, ни братьев, ни… Матери. И, разлепив сухие губы, он судорожно зашептал:       — Пожалуйста… не бросай… меня...       Но, кто-то злой и жестокий, всё-таки, столкнул его вниз.       Путь до назначенной цели был долгим. Периодически Язу проваливался в уже ставшие привычными грёзы. Ему казалось, будто он уже добрался до цели или что добираться ему никуда и не нужно… Но, все эти видения были какими-то неестественными, полупрозрачными, а за ними проступали другие, в которых сильвер ясно различал измученные лица братьев - то, что было реальным. И Язу полз, медленно, дыша тяжело и с хрипами, но всё же — сантиметр за сантиметром преодолевая пространство и понимая: это лишь половина пути. Нужно будет еще добраться обратно. На каких ресурсах он проделает это «обратно» — средний сильвер даже не думал. Сейчас самым важным было доползти до воды.       Замутнённый взгляд упал на какую-то треснутую плошку у стены, в тени и пыли. Возможно, раньше она принадлежала кошке или собаке. Но, сейчас это было совсем не важно. Важным было то, что в эту ёмкость можно набрать воды, чтобы принести её братьям.       Вожделенная дверь в конце коридора просто рухнула, произведя вселенский грохот поднимая груды пыли. Ни ванны, ни раковины в ободранном помещении не оказалось. Однако, трубы ярко-ржавого цвета и с вентилями у самого пола всё же были. Они причудливо изгибались под прямым углом и заканчивались уродливыми оплавленными обрубками. Но, это Язу не занимало. Он заботился лишь о том, чтоб отвернуть нижние «вертушки».       Невыносимо долго из остатков труб слышалось глухое рычание, но, это был хороший знак. Значит, водопровод действует, и стоит только подождать, пока выйдет воздушная пробка. Наконец, на пол полилась тонкая струя ржавой воды.       Обратный путь, казалось, стал ещё длиннее, из нескольких метров растянувшись в километры. И всё же, прислоняя край плошки к потрескавшимся губам Кадажа, Язу был почти счастлив. От полившейся в горло воды младший закашлялся: отчего-то она обожгла не хуже кислоты. И Кадаж согнулся пополам, пытаясь преодолеть болезненный спазм, охвативший всё тело. Сквозь сжатые зубы вырвался приглушённый стон.       Язу погладил брата по плечу. Похоже, у каждого из них это было по-разному. Мысль была смазанной и нечёткой, думать вообще сейчас было затруднительно. Однако, надо попытаться напоить Лоза… В плошке осталось ещё на пару глотков — резкое движение Кадажа заставило воду выплеснуться, но не полностью.       Лоз, похоже, не понял даже, что его поят. Автоматически сглотнул, так и не приходя в сознание, но даже несколько глотков ему, пусть и слабо, но помогли. Тихий вздох, вырвавшийся из его уст, был облегчённым.       Язу бессознательно провел рукой по лбу старшего, стирая выступивший пот, и снова повернулся к Кадажу. Каждое движение отдавалось сотнями иголочек, впивающихся в суставы, но он, хоть и худо-бедно, но мог двигаться, а значит, должен позаботиться о братьях. Вот только — как? Средний абсолютно не представлял себе, что он может сделать для того, чтобы им стало легче. Только уложил голову Кадажа к себе на колени, и, с трудом выравнивая собственное дыхание, убрал с его лица длинную, неровную челку.       Какое-то время младший лежал неподвижно, всё ещё утопая где-то далеко, в тёмном мареве боли. Но потом, пока ещё нечёткими, размытыми границами вокруг него начал проступать окружающий мир. Кто-то убрал со лба прилипшие волосы, и Кадаж скорее почувствовал, чем узнал среднего брата. А рядом с ним, смутным пятном ощущался Лоз, окружённый сферой своей собственной боли.       — "Не бросили… Рядом…" — скупые и сухие, словно осенние листья, проносились в голове обрывки мыслей, и, пожалуй, Кадаж не успевал за ними. Однако, он понял: Язу и Лоз остались рядом не потому, что им был приказ, а потому, что они его братья. И они не оставят его, как и тогда, далеко-далеко в детстве… И младший сильвер заплакал, сначала тихонько, едва заметно вздрагивая, а потом уже в голос всхлипывая — и не осознавая, что с ним происходит. Он уже давно забыл о том, что умеет плакать.       — Кадаж… Что ты? — испугался Язу. Плачущий младший брат — это было настолько запредельно, что среднему сильверу стало совсем не до выкручивающей тело боли, которая сейчас словно отступила на второй план. Дело совсем плохо, раз Кадаж плачет?       Стянув перчатки, Язу неловко вытирал пальцами бегущие слезы со щёк младшего, убаюкивая его и хриплым, растерянным шёпотом повторяя его имя.       Совершенно не соображая, что делает, Кадаж уже не плакал, а истерично ревел в голос, уткнувшись в грудь среднего. Грудь разрывалась от боли. Она была резкой, сильной, и выжигающей одновременно. Но, болело не тело, а что-то, чему младший сильвер названия не знал.       Может быть, от плача Кадажа, может быть, по другой причине, скоро пришёл в себя Лоз. Всех сил хватило лишь на то, чтобы подползти к братьям и неловко попытаться обнять обоих. Обычно подобным жестом старший сильвер делился своими спокойствием или силой, но сейчас отдать ему было нечего. И, всё же, так, по крайней мере, они будут чувствовать, что и он тоже рядом.       В последний раз Кадаж плакал так давно, что Язу уже и не помнил, как они успокаивали его. Мозг, окутанный маревом боли, своей и братьев, никаких способов избавления от неё, кроме как немедленной инъекции привычных препаратов, не видел. Только где их достать, да и нужно ли? Вот ему, Язу, уже легче, а значит, то же должно быть и с братьями, только, наверное, не сразу… Да и Лоз, кажется, начал приходить в себя.       Сколько продолжалась истерика Кадажа, сказать было сложно. События и впечатления нескольких последних дней наложились на общую напряжённость, и последовавшая за этим ломка только лишь подстегнула срыв: сильвер просто не мог остановиться. В конце концов, он просто ещё раз потерял сознание.       Лоз, который уже мог сидеть, пусть и прислонившись спиной к стене, всё гладил и гладил Кадажа по светлым спутанным волосам.       — Язу… — растерянно прошептал он. — А если… если…       Но, говорить об этом было настолько страшно, что продолжить он не смог. Но, брат понял его.       — Нет. — голос Язу был тих и слаб, но слова прозвучало твердо. — Не отдадим…       Их отпустило только к вечеру, когда солнце начало раскрашивать унылые серые пейзажи золотисто-оранжевыми красками. Конечно, боль никуда не ушла, но уже не была такой сильной. Сознание больше не сминалось в тёмный комок, чтобы испуганно потухнуть где-то в засасывающей черноте. Воды было вдоволь, а есть никому из троих не хотелось.       Именно с этой, страшной ночи Кадаж больше никогда не ложился отдельно от братьев. И никогда не говорил им о том, что слышал их тихий разговор.