Перед битвой

      Напряжение пульсирует где-то около сердца, разносится по венам, отдается покалываниями по всему телу. Оно устраивает хаос в работе тела до такой степени, что не позволяет застегнуть ремни подвесной системы. Руки трясутся то ли от недавней травмы, то ли от страха, но Кирштайн настойчиво убеждает себя в первом. Перехватывает лямки и теряет их.       Резкие движения выходят неточными, что заставляет разведчика беситься. Изнуряющее чувство внутри заполняет разум отчаянием, внутренний голос уверяет, что битва проиграна, еще не начавшись, а пропитанная машинным маслом атмосфера проедает разумные доводы. Борясь с бурей чувств, Жан вскрикивает проклятия, но в следующий же миг по-детски робко просит кого-нибудь помочь.       Ему не надо даже оборачиваться в сторону приближающихся шагов, чтобы понять, кто откликнулся на его просьбу.       Микаса появляется слишком стремительно, садится рядом и тянет свои руки к его рукам. Кирштайн не поднимает на нее глаза, молчаливо наблюдает за каждым движением. Пока Аккерман ловко продевает ремень через рамку, постепенно затягивая его, и повторяет все раз за разом, ее невесомые касания вызывают мурашки на чужом теле. Жан хочет, чтобы она затянула его подвесную систему настолько сильно, чтобы все его чувства атрофировались, однако под ее слегка влажными пальцами пробегает только трепетная нежность.       Он уверяет себя: объяснить ее излишнюю аккуратность можно жгучей потребностью в заботе о ком-то, выработанной годами. Помогая ему с ремнями, Микаса облегчает его лихорадку, но по сути разжигает внутри еще больший жар, ведь, смиренно принимая ее помощь, разведчик чувствует себя более жалким. Жан продолжает плавится от холодных рук, которые дарят чарующую заботу.       Сам он давится горечью, ведь, словно сито, пропускает все происходящее сквозь себя: и атмосферу, пропитанную горючим, и витающие в воздухе сомнения. Кирштайн ищет хоть один мотив, чтобы возродить в себе уверенность, но не может. Его взгляд цепляется лишь за бледные руки, которые хаотично застегивают ремни. Жан впервые за последние минуты решается посмотреть Микасе в глаза.       И видит на ее лице отпечаток близких эмоций.       Брови слегка нахмурены, а взгляд хоть и сосредоточен, но устал. Жан чувствует, что за ее серыми омутами таится то же чувство, что пожирает его. Однако девушка прикрывает проносящийся по телу тремор быстрыми движениями, эмитировавшими собранность, едва ли прикрывавшими или усмирявшими дрожь.       От Микасы не веет холодом, девушку прошибает озноб — симптом предстоящей битвы.       Под ее кожей чувствуется жгучее бессилие, отчаяние вперемешку с неопределенностью. Жан накрывает ее ладонь своей и открыто смотрит в глаза напротив, пока Аккерман изливает все усталые чувства в одном долгом взгляде. Кирштайн понимает: эти тихие мгновения искренности нужны ей не меньше, чем ему.       В тишине взаимопонимания его сердцебиение выравнивается, а нервный импульс, пронесшийся между ними, согревает ее руки.