***
Но что-то изменилось вдруг, несколько дней назад. Он приходил в любимый бар, залезал на высокий табурет у стойки и ловил привычный напиток. Никто не спрашивал, какой надо, все и так знали. И что Тим не любит дважды, тоже знали. Никто не рисковал второй раз — он всё равно не позволит. Да и не хотелось. Сначала, думал, показалось. Лопатки как будто погладили тёплые пальцы. Тим замирал, наслаждался. Оборачивался медленно, боясь спугнуть, искал глазами просительно, но всё пропадало, только привычное: «Хай, Тимми!» со всех сторон. Не грело! Может надо быстро. Но не успевал — уходило. И Тим уходил тоже, держась за очередную холодную руку — первый и последний раз. А сегодня не ушло. Пряталось тёмным силуэтом за лампой на столе. Только тёплые волны спрашивали, как слепые руками — свой, чужой? А если ближе, чтоб не ошибиться. Чтобы удобней верить, что свой, тому — за лампой. Тим и так знал, что свой, то есть его. Чужой не может согреть. Тим знает, он проверял много раз. Руки в карманы, чтобы не увели обратно в холод. Пошёл. — А ты смелый, — раздалось из темноты, погладило голосом. — Я устал. — Не летать? — Не умирать! А ты откуда знаешь? — опомнился Тим. — Знаю, Тим. Ты ангел! — Все так говорят сначала, — усмехнулся и поёжился от тёплого покалывания. — Я спрятал рожки в волосах, никому их не видно, — вынул руки из карманов, развернул ладони к теплой темноте. Греется. — Я свои просто спилил. Хочешь потрогать? Шучу! По глазам вижу — испугался. Из темноты на свет лицо, свои глаза прищурил: — Мне обещали, что они будут зелёные. Не обманули! А тебе, наверное, что мои будут голубые, — тихий смех и тёплая волна — можно ближе. Лицо нырнуло в темноту, не дало разглядеть, насладиться. — Кто обещал? Не помню. — Не важно… пока. Там у всех глаза бесцветные. Я старше — я начал вспоминать. Не могу вспомнить только самое главное. Наверно позже. И, кстати, там ТЫ был старше. Но я первый сюда, а время тут другое. Но это осталось в твоих глазах, я вижу. «Что за бред!» — подумал Тим и поверил. — Расскажи ещё, — и ещё шаг навстречу к теплу. — Я скажу, а ты поверишь, ладно? — Я уже верю, — ещё пара шагов к мечте. — Мы любили друг друга, малыш Тимми — там, где все бесцветные и бесполые. Ты же понимаешь, каково это! Нам стало мало просто быть рядом, невыносимо. Мы сломали систему, нарушили правила. Как тут ещё говорят — сбой матрицы. Мы решили, что уйдём — это был наш выбор. Но нам не дали. Просто так не дали. Они решили, что это заразно, и устроили «показательную порку». Развели и одарили: знанием без памяти, одержимостью без радости и полёта, чтоб искали друг друга вечно. Как ты кричал, когда мне крылья складывали, под кожу загоняли, суровой нитью стягивали. И душа твоя состарилась. Меня первого низвергли, тебя чуть позже. А Земля — она же вертится. Разметало нас без памяти — сколько бродим по ней и ищем в чужих, холодных постелях, уже не важно. Хорошо, что я начал вспоминать. То ли время пришло, то ли очередной сбой. Главное, ты теперь рядом, Тим! Последний шаг к тёплой кромке света. — Может, войдёшь, наконец, присядешь. Я же чувствую — уже не боишься, — голос легонько потянул тёплым арканом. Вошёл, не раздумывая, привыкая глазами к сумеркам. Тихо опустился рядом, рукой скользя по обивке навстречу. — Привет, — прошептали губы, глаза пробежались по лицу, пытаясь вспомнить. — Привет, — прошептал в ответ, пальцами погладил вздрогнувшую руку, согревая. — Т-ш-ш… Тим поддался всем телом навстречу. Он не знал, что такое «соскучиться» — теперь знает. — Как тебя зовут? — зашептал на ухо жарко. — Не помнишь? — покачал головой, улыбнулся. — Что первое крикнешь, когда, наконец, полетишь, малыш Тимми, то и будет моё имя. — А получится? — Я помогу, — губы на шее, поцелуй лёгкий. — Закрой глаза, расслабься. Тёплая рука скользнула на бёдра и между, накрыла, согревая, увеличивая удовольствие, лаская, радуясь ответно, и сжала, требуя. — А-а-а! — вспышка света яркого, нестерпимо. — Терпи, не открывай глаза, — лёгкий поцелуй у уха. Оторвался легко, поддался всем телом. И зарычал по-звериному: «Р-р-р!» — когда тепло сжало сильнее, услаждая и снова требуя. — Ми-и-и! — понял радостно. «Это мне и никому больше!» — Арми-и-и! — закричал, осознавая, делясь со всем миром, не жадничая. — Тише! — губы накрыли рот, не разрешали, нежа и празднуя. — Это только для нас с тобою, малыш Тимми! — А ты летал когда-нибудь? — Да! Когда думал о тебе. Как ты сейчас. Невысоко и недолго. Когда начал вспоминать. Я говорил, кажется. А раньше только искал и кутался в холод. Не летал. — Ты же тёплый! — прижался сильнее. — Потому что нашёл тебя. Первый! — Как нашёл? У меня не получалось. — Потому что вспомнил тебя, наверно. Шёл случайно мимо этого бара и ты толкнул меня слегка, задумавшись, походя, не замечая ничего вокруг. Ты был похож на холодную сжатую пружину: руки в карманах, опущенные плечи, лица не видно под капюшоном. Под лопатками толкнулось тепло, а ты даже не оглянулся, только плечами пожал зябко. Скрылся за закрывшейся дверью. Я подумал, может показалось. Столько искал! А ночью ты мне приснился; глянул из-под капюшона, улыбнулся. Ты такой красивый! Спасибо им за это! И я стал приходить сюда, проверяя свои воспоминания, которые стали возвращаться понемногу. Боялся ошибиться, боялся спугнуть, не веря счастью. Согревая. А ты смешно поёживаешь лопатки, прям как я, когда мёрз раньше. Без тебя. Им там тесно, Тим. Нашим крыльям. — Хочу расправить их! Хочу летать с тобой высоко! Хочу тебя всего! Хочу умереть с тобой! — целовал куда попадал, боясь пропустить хоть что-то. — Мы ангелы, Тимми, — смеялся счастливо Арми, принимая и целуя в ответ. — Мы не можем умереть. — А от любви? От любви же? Это же другое! Правда? — заглядывал в глаза просительно, с надеждой великой. — Наверно. У меня не получалось без тебя, как и у тебя без меня. — Вот же мы — теперь есть друг у друга! Давай попробуем — полетаем! Теперь получится! — Поехали! — выдернул из темноты на свет, крепко держа за руку, тёплую, родную — никто не отнимет, не уведёт.***
Вошли в номер, огляделись: приглушённый свет, кровать большая, как море, даже шум прибоя из угла в угол, показалось. — Извини, своим домом не обзавёлся. Не для кого было. — Это рай? — Как пожелаешь! — обнял сзади крепко, согревая наконец-то спину. Под лопатками толкнулось беспокойно. — Мы, как Адам и Ева? — засмеялся тихо, накрыл руками руки. — Скорее, как два Адама, — рассмеялся в ответ, зарываясь в кудряшки, целуя в тёплую макушку. — Тогда почему мы до сих пор не голые? — оглянулся, хитро щуря глаза. — Это упущение, конечно. Надо исправить… — руки переместились под майку, легли на плоский живот, погладили ласково. — Ты такой хрупкий, Тимми! — пальцы дрожали, наслаждались. — Хочешь сказать тощий, — засмеялся тихо, откинулся, руками в волосах запутался.— Боишься сломать? — Боюсь с ума сойти, глупый, — почувствовал, как задрожал Тимоти тоже, когда начал его целовать. Развернул лицом и сорвал майку; выцеловывая дорожку, добрался до нежности, оголил, обласкал несдержанно и услышал, как стонет Тимоти, отзываясь и требуя большего. — Будет больно, малыш! — Так я же… — Что, ты же? Со мной, как первый раз, Тимми. Всё остальное не в счёт. А ещё больнее вот это, я думаю, — и провёл рукой по лопаткам Тима, где пульсировало нетерпеливо. — Ты готов? Тим прижался всем телом к Арми; руками по спине, по лопаткам. Тепло живое и там наружу просится. «Потерпите, ладно? Уже скоро!» Щекотно ладоням стало, радостно — ответили. Губами зашептал возле уха, целуя нежно: — Конечно, — пророкотал сладко, — Ар-р-р-ми-и... Только мне — никому больше! — стал снимать с него одежду, отмечая поцелуями. — Это тело, эту кожу, эти волосы на груди, эти звёзды, что спрятались в них, этот… Ого! — Ага, — ухмыльнулся Арми гордо. — А я про что. Дополнительный бонус, типа. — Можно? — заглянул в глаза, зная ответ, но так хотелось спросить. — Что ты хочешь услышать, маленький искуситель? — не отрывая взгляда от зелёных глаз. — Вот это, — опустился на колени, стал любоваться. — Он похож на древо, древо познания, — гладил пальцами трепетно от основания до кроны, очерчивая вены. — Они, как веточки переплелись плотно. Хочу, чтобы расправились во мне. — Боже! — застонал Арми. — Твои пальцы, как змейки быстрые. — У них есть язычок, ты знаешь? — посмотрел лукаво снизу, закусив нижнюю губу, повторил языком тот же путь и обратно, обводя каждую венку, и снова насладился до навершия, слизав выступивший нектар, и вобрал, наконец, до возможного предела, закивал, услышав рычание Арми. Под лопатками как будто ударилось, как будто нитка лопнула. — Хочу тебя! — глухо простонал Арми, запутавшись руками в волосах Тима, прижимая к себе сильнее. Тим отстранился, выпуская на свободу — ненадолго, совсем ненадолго; толкнул на кровать, забрался сверху: «Так хочу! Я же старше», — засмеялся тихо. По спине мурашки пробежали от смелости, затолкалось сильней, задёргалось. — Мы же вечность ждали. Не бойся. Я справлюсь! — рассказывал язык языку как будет, подробно; любопытные губы подслушивали, подтверждали страстно, шепча нежности. — С этим будет легче, — достал смазку из-под подушки и отвёл протянутую руку Тима. — Тихо-тихо, смелый малыш, дай и мне хоть что-то сделать. Увлажнил обоих: себя и тугую нежность Тима… — Чёрт, Тим! Сколько? — Не помню уже, — виновато улыбнулся, губу закусил, брови взлетели вверх, вспоминая. — Может месяц… Стал целовать отвечающие губы, расслабляя, лаская ангельский пенис; пальцами растягивая, проверяя готовность на раз-два-три… — Не могу больше! Хочу тебя! — услышал стон и устранился счастливый, отдаваясь во власть долгожданного Тима. Тим вытянул губы — выдохнул протяжно и стал осторожно опускаться на Арми, помогая себе руками. Чёрт, это было больно! Больно и сладко так, что он застонал в голос в унисон со стоном Арми, который поднялся на локтях, чтобы видеть своего Тима. И, как только тот достиг предела, другая боль перекрыла по силе прежнюю. — Арми-и-и! — закричал, когда ощутил, как лопаются невидимые нити, как боль пронзает спину, и крылья освобождаются из плена, делая свой первый взмах. — Ти-и-им! — одновременно с ним закричал Арми, и его отбросило к нему в объятия расправившимися крыльями, толкая в Тима сильнее. Тим охнул, оплёл его тело ногами и руками, покачиваясь в такт с Арми, и шепча на ухо, успокаивая: «Всё хорошо, всё хорошо... Мне уже совсем не больно. Какие они красивые, Арми! Такие большие и такие красивые! Как ты!» — Да, Тимми, да! Такие же красивые, как ты! — простонал ему в губы Арми, и крылья, взмахнув сильно, подняли их в небо. — Мы летаем, Арми! — заорал радостно Тим, наслаждаясь тёплом внутри себя. — Да, Тим, да! — в ответ кричал Арми, отдавая своё тепло любимому. Крылья опрокинули его на Тима, и он упивался им сверху, глядя, как блаженно расслабился тот на своих. Они мягкими волнами струились под Тимом, держа его горизонтально, и он так же медленно двигался под Армии, не отрывая своих зелёных глаз от него. Вдруг улыбнулся и резко поддался к Армии, и крылья, послушные его желанию, перевернули их в воздухе, сильно взмахивая в унисон движениям Тима. Арми застонал и ударился ответно, поддерживаемый сильными махами своих крыльев. И было непонятно: то ли они своим желанием управляют крыльями, то ли крылья командуют их движениями. «Хочу, чтобы так было вечно!» — мерно покачивался Тим, очередной раз, оказавшись под Армии, прикрыв глаза под нежный шёпот любимого, иногда переходящий в стон, готовый стать криком удовольствия в любую секунду. Под опущенными веками, пронзая вспышки разноцветного калейдоскопа, одновременно с сильным взмахом крыльев, вдруг пришло знание. Тим дёрнулся навстречу Арми с такой силой, что тот застонал, удивлённо распахнув глаза, и заорал, не переставая насаживаться снова и снова. — Я вспомнил, вспомнил! Самое главное! Ты не мог знать, только мне сказали, перед тем, как сбросили, — он обнял руками лицо Армии, уставившись в его глаза безумным взглядом, не переставая двигаться и ногами толкая в спину, вызывая ответные толчки. — Если мы начнём — мы не сможем остановиться! Они не дадут — наши крылья! Они тоже прокляты! — крылья взмахнули сильно, празднуя победу, и унесли их ещё выше. — А-а-а! — ударился Арми, понимая и ужасаясь. — Мы что, будем вечно летать и трахаться, не зная удовлетворения? Чё-ё-ё-рт! Мы же возненавидим друг друга! Может именного этого они и хотели? — он заглянул в бегающие глаза Тима, полные слёз. — Ты тоже хочешь этого? — Я не знаю! Не знаю, романтик ты хренов! — орал Тим, иступлено двигаясь. — Я столько ждал этого! Я так искал тебя! Я хочу, чтобы это длилось вечно! Хочу любить тебя вечно! — Послушай, послушай, — обнял руками его лицо, целуя мокрые от слёз глаза, замедляя движения, успокаивая, — маленький, смелый Тимми! Ты хотел летать — мы летаем! Я люблю тебя! Я так счастлив! А ещё — ты хотел умереть! Помнишь? Умереть от любви, Тим! Оргазм — это маленькая смерть! La petite mort, как говорят французы! Чё-ё-ё-рт! Хочу увидеть твоё лицо, когда ты будешь умирать от любви ко мне, хочу, чтобы ты увидел моё, когда буду умирать я! Мы не сможем, пока с ними! — и дёрнулся от возмущённого взмаха. — Давай избавимся от них! Теперь мы сможем сами! Сами, Тим! Ты понимаешь, сами! Я знаю! — Тогда мы станем людьми! Тогда — разобьёмся! — ритмично всхлипывал Тим. «Правильно!» — сильно взметнулись крылья, унося их ещё выше, заставляя двигаться быстрее. — Мать твою, Тимми, не-е-т! Под нами море! Целое море любви цвета наших гла-а-з-з! — Какой же ты придурок, Арми-и! Какое море любви? Какая мать? Тим замедлился, успокаиваясь и обдумывая. Прижался щекой к его груди, гладил спину, ощущая вопросительную, испуганную дрожь крыльев. — Ты такой придурок, Арми, — шептал ласково. — Но, я люблю тебя-я-я! — заорал и ускорился. — Давай сделаем это! — Я люблю тебя, Ти-и-ми-и! — впечатался всем телом, задышал тяжело в шею, целуя, оставляя метки, радуясь, уверовав, что всё получится. Ухватились за крылья друг друга у основания, двигаясь и ломая, преодолевая сопротивление, дёрнули под хруст прощальный, заглушающий их стоны: «Простите!» и откинули в небо, как смогли дальше. Распластались крылья в небе перистыми облаками и растаяли. Грянули два тела вниз, не разжимая объятий, приближая нарастающее наслаждение, руками раны друг друга закрывая, и сочилась из-под них кровь и капала в море, окрашивая его алыми отблесками заката. — Ар-ми-и! — ударила большая волна о берег. — А-а-ах! — зацепилась за камни, удерживая радость, и откатилась, перебирая цветные камушки, шепча нежно: — Ти-ми-и!***
Двое открыли глаза и глубоко вздохнули: «Живы, кажется?» — Мы живы? — спросил Тим неуверенно. — Ага! Прикольно потрахались, правда, Тимми? — повернулся к нему Арми, чмокнул в тёплый нос и блаженно потянулся. —Ты такой придурок, Хаммер! — засмеялся тот счастливо. — Я люблю тебя. — И я люблю тебя! — отозвался эхом, доказывая губами. — А как ты догадался, что Хаммер? — вдруг удивлённо вскинул брови Арми. — А кто в меня вколачивался без устали, пока мы решали, что со всем этим делать, а? — закатил глаза Тим. — Ты такой романтичный, Шаламе! — фыркнул Арми. — А ты как догадался? — настала очередь удивляться Тиму. — Так шуршат тихие волны о гальку, — зашептал нежно на ухо, любуясь, как жмурится от удовольствия Тимоти, и слегка укусил за мочку.— И так шкварчат отбивные на гриле! — едва успел он увернуться от шлепка. — Слушай, жрать хочется! — вскочил, увлекая за собой Тима и столбенея от увиденного: на простынях цвета морской волны, два красных пятна, присыпаны белыми перьями. — Мы что, убили двух ангелов? — Нет, мы снова снесли матрицу, нахрен! И у тебя опять стояк, кстати! — улыбнулся Арми, посмотрев на живот Шаламе. — На свой полюбуйся, — заржал Тим и слегка шлёпнул Арми по спине, задев свежий рубец. — А-а-й! — притворно сморщился Хаммер. — Больно же ещё! — Прости, прости, — зашептал в ухо, зацеловывая губы. — Чем я могу вымолить твоё прощение? — Дай подумать, — прищурил один глаз Арми, увлекая Шаламе в душ. Они заходили в лифт, когда в их номер вошла горничная. — Мать твою! Тут что, убили двух ангелов? — донёсся до них её крик. — Ты же сказал, что всё убрал? — сощурился Тим. — Я же говорю, сбой матрицы, — заглушили их счастливый смех закрывшиеся двери лифта.