Художественный вымысел

18 марта, через десять лет после окончания Юэй — Эй. Шото — прекрасно понимая, почему его окликают — неотрывно смотрит в экран, выискивая и наконец откапывая в электронной почте письмо, на которое должен был ответить еще давным-давно. — Эй, говнюк. — Тихий вздох — единственная реакция Шото в ответ на рычание, и Бакуго хлопает ладонью по столу. — Эй! Какого черта документы на твой арест лежат у меня на столе? Шото знает: притворяться, что не слышит его, бесполезно; в конце концов, в комнате только они вдвоем. И все же, как опытный ценитель различных оттенков гнева Бакуго, Шото смакует особую марку «Не игнорируй меня» при любом удобном случае. — У тебя? — бормочет он, задумчиво хмуря брови, и торжественно нажимает на клавишу пробела. — Черт возьми, мне физически больно смотреть, как ты печатаешь, — стонет Бакуго, и — что Шото с немалым ликованием отмечает про себя — не возвращает отчет на законное место в стопке Шото «Входящие». — Я надеялся, ты мне поможешь. — Я уже «помог» с твоим последним делом и в итоге сам все и сделал, блин, — напоминает Бакуго. Педантичный. Рассудительный. Шото отхватил настоящее сокровище, когда выбрал себе в партнеры Бакуго. — Я когда-нибудь говорил, как высоко это ценю? — спрашивает Шото. Он скашивает взгляд на клавиатуру, тыкает в нее пальцем и тут же стирает то, что напечатал. Со стороны чужого стола слышится грубое и злобное ворчание, и Шото, изогнув губы, наблюдает, как Бакуго топает к кофеварке. — Чертовски беспомощный, — наконец выплевывает тот. Шото победно вскидывает руки, сжатые в кулаки, а потом кладет их на клавиатуру. — Когда ты уже научишься печатать, тупица? — Бакуго возвращается с кружкой в руке, и Шото дарит ему свою самую невинную улыбку. Хотя она не сильно отличается от любой другой улыбки в его репертуаре. — Я умею печатать. — Ненавижу тебя, — отвечает Бакуго деланно радостным тоном и плюхается на стул. — Вечером купишь мне что-нибудь на ужин… — Тодороки!!! — как треснувший колокол, визгливо звенит голос, и входная дверь с грохотом распахивается, являя Мидорию Изуку в типичном для него возбуждении. К тому времени как Шото вспоминает, как дышать, у него уже две испуганных строчки сплошных «j» [2], а Бакуго поднимается со стула, как кракен из глубин: бо́льшая часть его кофе растеклась по рубашке. — Черт бы тебя побрал, Деку! — кричит Бакуго всем смертным и бессмертным в радиусе двух кварталов. — Ты что, не можешь войти в сраную комнату, как нормальный человек?! — Я и слова тебе не сказал, Каччан, — фыркает Мидория, держа курс прямиком к столу Шото. — Хотя ты, наверное, тоже захочешь это увидеть. Шото поворачивается, как раз когда Мидория подходит к нему с улыбкой, почему-то еще более яркой, чем обычно. На стол Шото шлепается какой-то комикс. — Ты не поверишь. Шото понятия не имеет, на что сейчас смотрит. — Манга? — бормочет он и хмурится, когда распознает сходство с самим собой. Прежде чем Мидория успевает ответить, Бакуго оказывается у стола Шото и хлопает ладонью по книжке. — Где ты ее взял? — с дрожью вырывается из горла Бакуго, и если бы его внезапное (должно быть, здесь замешана черная магия) появление рядом не напугало Шото — а оно очень напугало, — то один только его тон произвел бы не меньшее впечатление. — Что это? — спрашивает Шото, с неподдельным беспокойством переводя взгляд с одного на другого. Если с лица Бакуго сходят все краски, то Мидория весь состоит из смешков, и Шото немного расслабляется, наклоняя голову, чтобы сквозь пальцы Бакуго взглянуть на обложку. — Ничего не понимаю… — Это додзинси, — пропевает Мидория. Шото моргает. — Ладно… Что, как… — Додзинси с жестким гей-порно, — уточняет Мидория самым непринужденным тоном из всех, какими когда-либо произносились подобные слова, и инстинкт заставляет Шото шлепнуть Бакуго по руке и не дать сжатым пальцам взорвать эту штуку прямо на столе. Когда журналу больше ничего не угрожает, Шото присматривается к нему получше. Он даже не слышит слетевшее с его собственных губ «о боги», и его глаза широко распахиваются, когда он узнает на обложке Бакуго. Они вдвоем изображены в каком-то полуобъятии. — Вообще-то он и вправду хороший! — ворчит Мидория над плечом, пока Шото открывает первую страницу, а Бакуго в гробовом молчании возвращается к своему столу. — Все бредили тем, насколько качественно проработаны характеры, плюс сюжет очень реалистичный, и я взял и отхватил его на онлайн-аукционе мерча. — Реалистичный… — выдыхает Шото. Его глаз начинает подергиваться где-то на середине книжки, когда он сталкивается с… Ну, Шото никогда не удавалось настолько хорошо разглядеть эти действия, даже когда сам был их активным участником. — Подожди. — Вскинув голову, он недоверчиво переспрашивает: — Ты… купил это? То есть… заплатил за это деньги? И прочитал? Щеки Мидории очаровательно краснеют — одна из многих раздражающих вещей, в которых Мидория от природы хорош, — и он шаркает ногами, складывая ладони у груди, словно молится. — Ты же знаешь, я коллекционирую ваш мерч, — мямлит он. — Но этот же не лицензирован, — говорит Шото так, словно именно это самая большая проблема. — Я собираю разный. С сумасшедшим не поспоришь, и Шото хмурит брови, возвращая взгляд к манге. — Кто… Кто это рисует? Кто такой «Китаи»? — Это просто псевдоним мангаки, — объясняет Мидория, и его взгляд смягчается. — По-моему, довольно мило. Китаи? Как… предвкушение? Надежда? — Это также может означать страх, — грубо возражает Бакуго из другого конца комнаты, и Шото резко втягивает воздух — почти забыл, что Бакуго здесь. — Это как будто… Черт, даже как-то развратнее порно, — шепчет Шото, переворачивая очередную страницу. Раздраженно цокнув языком, Бакуго закатывает глаза: — В этом как бы и суть. Ты что, никогда раньше не видел подобного? — И как, интересно, я мог такое видеть? — спрашивает Шото высоким и недоверчивым тоном. — Родители ограждали меня от всего на свете. Так вот что я «упустил»? И это… обычное дело? Какого черта кто-то панель за панелью рисует, как я полирую задницу Граунд Зеро? Упершись бедрами в стол Шото, Мидория кивает: — О, вполне обычное. Я видел такие додзи чуть ли не про каждого профессионального героя, включая всех наших бывших одноклассников. — Из его груди вырывается преисполненный благоговения вздох. — Ты бы видел, что люди накреативили про Шоджи. Шото открывает рот и растягивает губы, даже не пытаясь скрыть ужас: — Боги, нет. — Коллекция додзей Деку про Всемогущего стала чертовым краеугольным камнем в осознании наших сексуальных предпочтений, — фыркает Бакуго, безостановочно стуча пальцами по клавиатуре, и шок перехватывает слова Шото на самом кончике языка. Он хочет поблагодарить Бакуго за то, что тот набрал на компьютере его отчет. Хочет спросить, как умудрился знать Бакуго со старшей школы и быть с ним совладельцем геройского агентства почти три года, не зная, что тот гей. Он хочет… продолжить читать эту проклятую мангу. Расстроенный — и смутно возбужденный — Шото пихает ее в руки Мидории. — Ну, ты отбил мне аппетит по крайней мере на неделю, так что спасибо. — М-м-м, я уже прочел, поэтому можешь отдать, когда закончишь, — щебечет Мидория, направляясь к выходу. — Я должен вернуться и добить свои отчеты! — Уже за дверью он вдруг останавливается, разворачивается на месте и просовывает голову обратно. — Эй! Ребят, а не хотите взять по рамену вечером? — Нет! — в унисон выкрикивают Бакуго и Шото. Мидория усмехается: «Да-да» — и исчезает. 13 апреля, через десять лет после окончания Юэй Сам по себе конверт не вызывает подозрений, но Шото сразу узнает чудаковатые каракули Мидории. Даже «Тодороки Шото» в поле адреса выведено как-то… восторженно. «Не открывай при посторонних!» — нацарапал Мидория на обороте вместе с мультяшным рисунком широко раскрытой пары глаз, уставившейся на печать. Шото переводит взгляд на Бакуго. Он медленно выдыхает через нос и, пока Бакуго сосредоточен на работе, позволяет себе немного на него поглазеть. Шото всегда считал профиль Бакуго завораживающим сочетанием устрашающего и красивого. Брови всегда нахмурены, всегда серьезные и тяжелые, что придает его лицу солидность, которой противоречат очаровательный курносый нос и нежный изгиб губ. Это занятие кажется Шото увлекательным; он давным-давно до мельчайших деталей запомнил очертания улыбок Бакуго, усмешек и всего, что между тем и другим. Почему он продолжает смотреть? Почему проводит так много времени, представляя их мягкость и то, как великодушно и решительно, как тепло эти губы прижмутся к его коже? Даже эти вопросы — сплошное притворство, шажки в сторону, которые позволяют мыслям заходить все дальше, пока Шото бесконечно кружит вокруг реальной проблемы. Они знакомы много лет, и Шото стал неплохим танцором. Подавляя назойливую нежность, которая рвется из груди и сжимает горло, Шото выныривает из своих мыслей и возвращает взгляд на конверт. Несложно догадаться о его содержимом. Не открывай при посторонних. Он еще раз украдкой оглядывает комнату. А «разумная масса почти постоянной ярости» считается? Не сказать, чтобы Шото это волновало. С нарочито равнодушным выражением лица он разрывает конверт и сдерживает смех, когда манга выскальзывает ему на колени. Мидория так и не попросил вернуть предыдущую. Даже ни разу не упоминал о ней. Ни разу не подал виду, что заметил: Шото тоже не поднимал тему возврата. Взгляд останавливается на вложенной внутрь записке, и Шото задается вопросом: а как много Мидории известно о его… интересе… к Бакуго. Тодороки! Предыдущая часть закончилась на самом интересном месте! ТАКАЯ НАПРЯЖЕННАЯ ССОРА! Мне позарез надо было узнать, что будет дальше! И эта часть реа-а-ально классная; моя любимая панель — посередине на странице 7. Вроде простая, они всего лишь держатся за руки, но размытый фон, шрамы и мозоли на пальцах ТАКИЕ ЧЕТКИЕ… Вау. Я знаю, что это порно, но художник просто невероятный. Надеюсь, тебе понравится! М. И. Тихий смех срывается с его губ, и Шото поднимает журнал, раскрывая и резко встряхивая его, как старик газету. Он уже на третьей странице, когда слышит бормотание: «Ох, черт возьми». — Знойная Льдышка. Ублажишь извращенную душонку в свое свободное время. Возвращайся к работе. Переворачивается еще одна страница. Шото рад, что манга скрывает его лицо: он не может полностью подавить улыбку. — Эй, тупица! — кричит Бакуго, и Шото лишь сдерживает безумный смех. — Да что, блядь, с тобой не так?! — Знаешь, — шелестит Шото, довольный, что голос выходит ровным, — даже с учетом поразительно неправдоподобной предпосылки кое-что в этой истории сбивает меня с толку. Журнал падает на стол, и палец Шото опускается на страницу, как судейский молоток. — В книге, где я так сильно трахаю тебя, что ты аж плачешь, самой невероятной кажется часть, когда ты извиняешься передо мной за то, что был задницей. При виде ошеломленного, совершенно потерянного выражения лица Бакуго по его спине пробегает волна возбуждения. Это… что-то новенькое. Шото сохраняет картинку в памяти, зная, что потом проведет много приятных минут, вспоминая. — Я слышал от тебя слово «прости» всего один раз в жизни — когда был на грани смерти и ты почему-то решил, что это твоя вина. Шото чувствует, как грудь наполняется невольным уважением, когда Бакуго появляется перед ним так быстро, что Шото даже не успевает заметить его движение. — Ты… — выдыхает Бакуго, дрожа всем телом, и брови Шото поднимаются, — …невероятный ублюдок. Пошел в жопу, да поглубже! Почему ты такой?! Шото моргает — и Бакуго уже наполовину пересек комнату, бьет ладонью по стене, пока возится с кофеваркой. Штукатурка, похоже, не пострадала, и несколько мгновений у Шото уходит на восхищение самообладанием Бакуго. — Я не извиняюсь, потому что никогда не ошибаюсь! — Ничего глупее в жизни не слышал. — Все, что вылетает из твоего рта, — такая хренова тупизна, что вообще ломает мой мозг! Дыхание Шото обрывается, штаны внезапно становятся теснее, и осознание обрушивается на него, как аномальный ливень в пустыне — разливается по земле, заполняя трещины и расколы. Гнев Бакуго… возбуждает его. Какое бы превосходство Шото ни чувствовал раньше, оно обращается в прах. Это опасная почва. Голова кружится, и Шото пытается восстановить равновесие. — Я упорно снижаю твой IQ еще с академии, — выдавливает он, сжимая кулаки на коленях. — В какой-то момент я решил, что тебе это нравится. Иначе… — Медленно выдохнув, Шото моргает сквозь пелену секундной паники. — Почему ты все еще здесь? На самом деле он и не ждал никакого ответа; сказал первое, что, казалось, помогло бы наскрести немного земли под ногами и позволило бы выбраться из ямы, которую сам себе вырыл. Но поникший, побежденный взгляд Бакуго, который мелькает лишь на мгновение, пока не становится более хмурым и привычным, будет тревожить Шото до конца дня. 23 мая, через десять лет после окончания Юэй Конверт с глухим звуком падает на стол вместе с кучей, в которой Шото сразу узнает груду фанатских писем. Брови Бакуго вопросительно ползут вверх, но он ничего не говорит — лицо настолько нейтральное, насколько это вообще возможно, — и Шото изучает спину Бакуго, когда тот шагает к своему креслу. Отодвинув письма поклонников в сторону, Шото поднимает то, что, конечно же, оказывается еще одним додзинси. И встречается взглядом с Бакуго в противоположной части комнаты. У Бакуго такие красивые глаза… Шото хочет поцеловать его. Как и обычно, если быть откровенным. Желание возникает в самые глупые моменты. Радуясь, что их разделяют добрых два метра и пара здоровенных столов, Шото душит эту мысль. Палец Шото проскальзывает в изгиб конверта, слабый шорох и надрыв бумаги добавляют что-то сюрреалистическое во взгляд Бакуго. Что он делает? Выражение лица Бакуго непроницаемо, но он не отводит взгляда, и из носа Шото вырывается покорный вздох. — Я думал, ты не хочешь, чтобы я это читал, — кидает пробный камень Шото, пока вытаскивает мангу. — Это твоя почта. Напряженностью со стороны Бакуго Шото давно не удивить, но сейчас в его взгляде есть что-то пронзительно-острое. За Шото наблюдают. Он понятия не имеет, с какой целью. Угрюмое «что?» срывается с его губ, и Бакуго в ответ приподнимает бровь. — Что? — повторяет за ним Бакуго. — Ты пялишься. — Это агентство принадлежит мне. Могу смотреть, куда захочу. Шото демонстративно не закатывает глаза и возвращает внимание к манге в руках. Он уже привык к смеси любопытства и стыда, которую испытывает, глядя на журналы этой серии. Щекочущее возбуждение. Смущение. И самое главное… Это раздражает Бакуго. Шото никогда не прекратит, сделает это делом всей своей жизни и умрет на горе из похабных иллюстраций. Конечно, стоило только об этом подумать, как его плечи напрягаются. Он не кривится, но ему… не очень-то нравится то, что он читает, даже волосы на затылке встают дыбом. Сжав губы в тонкую недовольную линию, Шото отбрасывает книжку, хоть и просмотрел только первые пару страниц. — Это жутко. — Да неужели, — вздыхает Бакуго, быстро перебирая пальцами по клавиатуре, но Шото, когда его игнорируют, ведет себя ничуть не лучше, чем Бакуго, и нетерпеливо стучит по столу. — Словно автор на повторе пересматривал каждый гребаный эфир новостей, пока не смог идеально точно срисовать мои раны. Губы Бакуго кривятся, руки застывают. Взгляд отрывается от экрана и останавливается на лице Шото. В нем Шото видит веселье — и неверие — ясные как день. — Выпуск за выпуском мы с тобой трахаемся, и что наконец выводит тебя из себя, так это то, что кто-то обращает внимание на твои травмы, побитая ты задница? — Это вторжение в личную жизнь, — огрызается Шото, неосознанно поправляя бинты под рубашкой. — Я мог бы погибнуть. — Вот дерьмо. — Бакуго толкается назад, его стул откатывается, пока не врезается в стену. — Может, в этом и смысл, тупица? Может, мангака обращает внимание на то, как чертовски трудно было бы людям нашей профессии… состоять в отношениях? Ты можешь сдохнуть буквально в любой день. Взгляд Шото падает на панель в самом низу страницы, и в его груди что-то сжимается. Художник изобразил Бакуго в полнейшей панике, с широко раскрытыми, остекленевшими от слез глазами. Несколько раз Шото видел этот взгляд в реальной жизни и был бы счастлив прожить остаток своих дней, не встречаясь с ним снова. — Мне не нравится то, что автор с тобой сделал, — бормочет Шото, и это самое близкое к тому, что он может рассказать касательно реальной причины своего беспокойства. Бакуго воет от бессилия, и это так сильно пугает Шото, что кулак непроизвольно сминает бумагу. — Боги, ты такой гребаный… — Рывком вернувшись к столу, Бакуго вымещает гнев на клавиатуре, так громко стуча по ней, что Шото удивляется, как она не разлетелась дождем пластиковых осколков. — Никому не нравится смотреть, как кого-то ранят, — наконец рычит Бакуго. Ночью Шото перевязывает раны, неловко примостившись на краю ванны, и ему приходит в голову мысль: комментарий Бакуго — который тогда вообще не попал на радар Шото — был сверхъестественно «уместным». Словно они вместе смотрели на страницу или будто Бакуго считал гораздо больше мыслей Шото, чем тот мог себе представить. «Это невозможно», — решает Шото, но ему не по себе. Нахмурившись, он прокручивает в голове их разговор, гадая, что же они на самом деле обсуждали. 1 июля, через десять лет после окончания Юэй Когда дверь со скрипом открывается, раздраженное «тч» Бакуго подсказывает Шото, кто пришел, — можно и не оборачиваться. — Эй, ребята! — Мидория светится энтузиазмом, и Шото улыбается, когда тот чуть ли не вприпрыжку подходит и прислоняется к его шкафчику для бумаг. — Мидория. — Тодороки, — бормочет в ответ Мидория, старательно подражая голосу Шото. — Дружище, ты даже не представляешь, через что я прошел, чтобы заполучить это. Манга развевается в воздухе из стороны в сторону, словно какой-то причудливый флаг гордости, и Шото посмеивается над столь драматической горячностью Мидории. — Конечно, что-то подобное не проблема для профессионального героя Деку, — подкалывает Шото, выхватывая книгу в воздухе. — Может, и нет, но я точно не покупаю бара-порно [3] онлайн через свой ID-верифицированный про-геройский аккаунт в Твиттере, — посмеивается Мидория, выхватывая ее обратно. — С этой частью будь осторожен. Я выложил за эту красоту больше десяти тысяч иен. Какой-то невнятный, сдавленный звук вырывается из горла Бакуго, привлекая их внимание к другой части комнаты. — Твою мать, — в конце концов выплевывает он, и Шото не может определить, ужас ли на его лице или благоговение. Возможно, и то и другое. — Коллекционная вещь, — щебечет Мидория, серьезно кивая. — Представляю вам… «Про-герой Шото: первый раз в роли пассива». — О боги, — хохочет Шото, выдергивая ее из пальцев Мидории. — Людям что, так приспичило посмотреть, как в меня тычут член, что они готовы заплатить за это десять тысяч иен? Красноречивое и яростное клацанье клавиатуры Бакуго привлекает внимание Шото, и он ухмыляется. — Чего ты так возбудился, Граунд Зеро? Не был готов сделать следующий шаг в наших отношениях? — Пошел ты, — выдыхает Бакуго, не сбиваясь с темпа. — Где ты это купил, Деку? — Там же, где и всегда, — пожимает плечами Мидория и, морщась, вытягивает руки над головой. — Но в этот раз торги были бешеными. Откинувшись назад, Бакуго скрещивает руки на груди, и Шото сдерживает смешок от ненароком своевременного, визгливого «уи-и-и-и-и» его стула. — Значит, ты перекупаешь у кого-то, кто купил их у мангаки. — Ну пойми, — бормочет Мидория, положив руку на шею. — Художник делает около… пятидесяти экземпляров каждой части, и они мгновенно распродаются. — Значит, эти десять тысяч иен достанутся какому-то стремному, дрочащему в своем подвале мудаку, а не создателю. — Я стою в очереди у художника! — хнычет Мидория, и Шото почти сочувствует ему: максимум, что делает его самый ярый взгляд, так это вызывает злое фырканье из носа Бакуго. — Полный пиздец, — рычит Бакуго, снова глядя в экран. Шото и Мидория ждут, уверенные, что это еще не все, но когда Бакуго продолжает молчать, поворачиваются друг к другу. Мидория пожимает плечами и растягивает губы в театральной гримасе. С тихим вздохом Шото перелистывает страницы. — Интересно, заплачу ли я, — размышляет он вслух. — Нет, — уверяет Мидория, и после многозначительной паузы они оба разражаются хохотом. — Ты, э-э-э… примешь это как мужчина. — О черт, никогда не испытывал такого облегчения, — тянет Шото, прерывисто дыша. — На самом деле вышло… — пожав плечами, Мидория краснеет, — нежно, что ли. — Бросив взгляд на их рассерженного соседа, Мидория прыскает. — Каччан, может, и мудак в реальной жизни, но в этой манге он довольно хороший бойфренд. — Иди в пе-екло, — пропевает Бакуго, хмурясь и не отрываясь от своей работы. — Ты понятия не имеешь, какой я бойфренд. — Если в отношениях ты такой же, как в дружбе, то надеюсь, что никогда этого не узнаю, — невозмутимо произносит Шото, испытывая облегчение от того, что голос его не выдает. Потому что он большой, наглый лжец. Каким был бы Бакуго в отношениях? Шото ловит себя на том, что его взгляд прикован к пальцам Бакуго, и ему интересно, каково это — видеть их осторожными и нежными. Чувствовать трепетную ласку от того, что Шото, вне всякого сомнения, рассматривает как оружие. — Если бы только вы были друзьями, а не придурками! — живо отзывается Бакуго, а затем, видимо решив, что четко и ясно донес свою точку зрения, прокручивается на стуле и встает, чтобы направиться к кофеварке. Шото не может отвести глаз от рук Бакуго. 20 июля, через десять лет после окончания Юэй — Я бы никогда не позволил тебе назвать нашего кота «Взрывоубийство», — сообщает Шото Бакуго, задрав ноги на стол и держа новую мангу открытой на уровне груди. Холодный взгляд Бакуго — это подарок, и Шото быстро ловит и прячет его, чтобы потом прокручивать воспоминание снова и снова. — Ты хоть когда-нибудь работаешь, мать твою? — вздыхает Бакуго, приподняв один из своих наручей, поворачивает его на девяносто градусов и продолжает скрести. — На этой неделе у меня было больше арестов, чем у тебя. — И я сделал двойную бумажную работу. Выгнув бровь, Шото окидывает его взглядом. — Я тебя не заставлял. — Может, если бы ты не был чертовски бесполезным… — О-оу, но рыжий кот — это хороший выбор, — вставляет Шото, кивая, когда переворачивается страница. — Прекрасный выбор. — Любой, кто видел твой инстаграм, знает про твою любовь к рыжим котам, — фыркает Бакуго. Он достает еще одну тряпку с полиролем и берется за металлические части снаряжения так, словно его жизнь на кону. — У меня хороший вкус. — Поджав губы, Шото рассматривает макушку Бакуго. — Хотя это слегка жутковато… В смысле, это полностью в твоем стиле и похоже на имя, которое ты бы придумал. — Шото пожимает плечами и возвращает взгляд на страницу, затем садится ровно, опустив ноги на пол. — О, черт возьми, нет. — Что? — Ты купил ему ошейник с надписью «Взрывоубийство»? Да это живодерство. — Это чертов художественный вымысел, Тодороки! Хватит хаять меня, блядь! Тут не поспоришь — хотя Шото и хотел бы, — и наступает тишина, нарушаемая только скрипом тряпки Бакуго и тихим шелестом переворачиваемых страниц. Время течет. Медленно. Приходит электронное письмо, и губы Шото кривятся в отвращении, когда он замечает, что оно от отца. В какой-то момент Бакуго отправляется за едой и возвращается с коробкой чего-то съестного, которую мимоходом бросает на стол Шото. Скучный, обычный день, ну правда, и Шото полагает, что должен быть благодарен. Скука — значит безопасность. Они с Бакуго одновременно встают, как только часы бьют шесть, и Шото, направляясь к двери, поднимает руку на прощание. — Как бы ты его назвал? — бормочет Бакуго так тихо, что Шото не уверен, правильно ли расслышал. — А? — Кота, — рычит Бакуго, хватая телефон. Шото ничего не говорит, и Бакуго усмехается, тяжело шагает к нему и рывком открывает дверь. — Неважно… — Не знаю, — выдыхает Шото и имеет в виду много чего, но это адекватный ответ. Ища в профиле Бакуго ключ к разгадке, что, черт возьми, на него нашло, Шото немного подвисает и не уходит. Бакуго запирает за ними, затем поворачивает голову, стараясь не встречаться взглядом с Шото. — Конечно, раньше у меня было много вариантов. Что-то в его тоне обрывает дыхание Шото, и он тратит драгоценные секунды на то, чтобы вспомнить, как втягивать воздух. — Но… — в конце концов выдавливает он, и Бакуго встречается с ним взглядом. — У нас нет кота. Легкий ветерок треплет их волосы, звуки города заполняют тишину между ними, и Шото становится неловко от осознания, что он что-то упускает. Беспомощный, Шото напрягается под пристальным взглядом Бакуго. — Ты гребаный идиот, — наконец шепчет Бакуго, и Шото не мигая смотрит, как тот уходит, пока тень Бакуго не исчезает за углом. — Да, — соглашается Шото, направляясь к станции. 3 сентября, через десять лет после окончания Юэй — Вот отстой, — ворчит Шото, откидывая волосы с лица и морщась, когда они там и остаются: слиплись от пота. — Хватит ныть, — вздыхает Бакуго, слишком усталый, чтобы выказать хоть какую-то злость, и закидывает сумку на плечо. — Давай просто… пойдем. Схватив свою сумку, Шото шаркает за Бакуго, и они выходят из офиса. — Считай, — фыркает Шото и поджимает губы, пока Бакуго возится с замком, — это единственная ночь, когда мы действительно могли бы принять душ… — Слушай, ремонт планировался уже несколько месяцев. Перестань вести себя так, словно все это какой-то чертов заговор лично против тебя. — У меня сейчас нет сил терпеть твой гребаный гонор, Бакуго. — Мой гонор? Это не я жалуюсь и стону, как чертов ребенок… — Просто!.. — рычит Шото, и рот Бакуго захлопывается, а глаза опасно сверкают. Шото знает, что выиграл самое большее пару секунд, поэтому заставляет себя глубоко вздохнуть и опускает взгляд на свои ботинки. — Извини. — Иди домой. — Я знаю, просто… От меня пахнет как от коровника, я весь в дерьме… — Шото слабо машет руками. — И со всей этой марлей я похож на ходячего мертвеца. — Ты похож на мумию, — поправляет Бакуго, и его губы слегка выгибаются в намеке на улыбку. — Я говорил, как сильно надеюсь, что ты будешь гореть в аду? Посмеиваясь, Бакуго идет по тротуару. — На минуточку, — бросает он через плечо, — может, тебе не стоило снимать квартиру так далеко от офиса. — Повернув голову, чтобы с возмутительно великолепной ухмылкой уничтожить Шото, Бакуго резко останавливается — Шото прямо рядом с ним, вместо того чтобы идти себе в другую сторону. — Какого хрена ты увязался за мной? — Разреши принять душ у тебя, — бормочет Шото, затем проглатывает остатки гордости и дарит Бакуго самую лучшую версию «очаровательно надутых губ», которую только способен состроить. Он знает: этого недостаточно. — О боги, — выдыхает Бакуго в предвещающий грозу прохладный воздух. — Ты, блядь, хуже всех, Знойная Льдышка. — Пожалуйста. — Твои волосы забьют у меня слив. — Это грубо. Нет, я имею в виду… Пожалуйста, Бакуго. Шото никогда не видел такого подозрительного прищура, но Бакуго молчит, так что Шото смеет надеяться. — Ладно, — в конце концов фыркает он, разворачиваясь на месте и ускоряя шаг. — Но ты должен мне ужин в понедельник. — Все, что захочешь. — Шото захлестывает облегчение, и он торопится его догнать. — Я могу сбегать после душа и взять на вынос немного… — Понедельник, — повторяет Бакуго, стуча ботинками по асфальту. — Ты пойдешь в душ, а потом отправишься домой. Я должен был уснуть еще несколько часов назад. — Это… справедливо. Они погружаются в уютное молчание и уже поднимаются по лестнице в квартиру Бакуго, когда Шото снова нарушает тишину. — О… А ты одолжишь мне какие-нибудь штаны или какую-то?.. Он обрывает себя, когда Бакуго резко поворачивает голову и яростно впивается в него взглядом. — Неважно, — вздыхает Шото, поднимая руки, и Бакуго хмыкает, впуская его внутрь. — Иди, — выплевывает Бакуго, как только Шото снимает ботинки, и указывает на едва видимую дверь в конце коридора. — Я найду тебе полотенце. Шото поспешно протискивается в ванную, боясь, что Бакуго передумает и придется идти к вокзалу еще дальше, чем если бы шел от офиса, при этом выглядя как упырь и воняя до небес. Он не сомневается, что Бакуго непременно так бы и поступил. — Аптечка в шкафчике, — кричит Бакуго откуда-то из коридора, и Шото дергает дверцу, чтобы вытащить коробку на стойку. — Не используй весь гель для душа. Он дорогой, зараза. — Хорошо, — бормочет Шото, не уверенный, что от него ждали ответ, и включает душ. Через десять минут, избавившись от грязи и запекшейся крови, пахнущий шампунем Бакуго, Шото чувствует себя совершенно другим человеком. На столе, рядом с полотенцем, лежит стопка аккуратно сложенной одежды, и Шото чувствует, как на щеках проступают ямочки от удивленной, нежной улыбки. Спортивные штаны немного коротковаты, футболка слегка мешковата, но они чистые и мягкие, и Бакуго никогда не узнает, если Шото по очереди поднимет их и вдохнет запах. — Спасибо, — бормочет Шото, входя в кухню, где Бакуго стоит у плиты и готовит яичницу. Он видит Бакуго каждый день, хорошо знаком с напряженным наклоном его шеи, внушительным изгибом плеч, но… Может быть, все дело в обстановке. Бакуго купается в слишком ярком свете люминесцентных ламп, но его силуэт, вместо того чтобы размыться и обесцветиться, кажется поразительно четким и ярким — мягкие светлые волосы и загорелая кожа выжигают в памяти Шото образ вот такого, немного другого Бакуго. Руки проворно, словно и не требуется никаких сознательных усилий, орудуют лопаткой и сковородкой. Он до боли домашний. Без усилий умелый. «На хуй этого парня», — бурчит Шото про себя, но в сознании это звучит скорее как идея, а не проклятие. Бакуго стоит босиком на полу и, подняв одну стройную ногу на носок и грациозно держа равновесие, тянется за чем-то над головой. И, честно говоря, Шото уже знал, что влюблен. Правда об этом давным-давно укоренилась в подкорке. Но сегодня… Убейте меня, страдает Шото, и это кажется еще более явным проявлением любви. — Все в порядке, — бормочет Бакуго. Шото совершенно не в состоянии вспомнить, о чем он вообще говорит. Бакуго перекладывает еду со сковороды на тарелку. — Поешь, — наставляет он тоном, не терпящим возражений, — а потом уходи. Я тоже собираюсь принять душ. — Спасибо, — выдавливает Шото, пусть и знает: Бакуго не догадывается и о половине того, за что Шото благодарит. Шото благодарен и за это тоже. Если бы Бакуго имел хоть малейшее представление о том, как у него все сжимается в груди, о том, как вцепляются в ткань штанов сжатые в кулаки руки, чтобы не потянуться, не прикоснуться… Шото сомневается, что их партнерство пережило бы это. Бакуго ничего не говорит, просто выходит в коридор, а Шото усаживается на табурет у барной стойки, жует и тупо смотрит на холодильник. Когда он моет в раковине тарелку, внимание привлекает тихое жужжание — взгляд падает на телефон Бакуго, аккуратно лежащий рядом с его бумажником на стойке. Руки Шото застывают. Вода продолжает течь из крана, пока Шото наклоняется, щурясь в экран. Он знает, что не надо, знает, что Бакуго придет в бешенство из-за вторжения в частную жизнь, но Шото узнает имя, и это не «Бакуго Кацуки», которое бесконечно проносится в его мыслях. Бакуго получил уведомление о переводе средств, но Шото никогда не видел, чтобы тот использовал этот адрес электронной почты. Палец скользит по экрану, прежде чем уведомление успевает исчезнуть, и Шото тупо смотрит на него, а затем выключает воду. Письмо определенно адресовано Бакуго; его имя указано в видимой Шото маленькой части сообщения, но… — Китаи-сенсей, — выдыхает Шото, и крылья его носа трепещут, пока он перечитывает адрес электронной почты снова и снова. Не раздумывая, Шото вытирает руки, обтирает телефон Бакуго и быстро идет по коридору. Вода в ванной еще течет — хорошо. Значит, у Шото есть пару минут. Он делает первую попытку — дверь открывается в бельевой шкаф, Шото тянет ее на себя, закрывая, и переходит к следующей комнате. Спальня Бакуго — чистая и минималистичная. Шото без понятия, что ищет, но этого здесь нет, так что эта дверь тоже закрывается. Шото бросает взгляд на ванную, тихо выпаливает: «К черту», а затем прокрадывается к последней непроверенной двери в коридоре. Пусть он почти уверен в том, что там найдет, реальность повергает в шок, как ведро ледяной воды на голову. Это кабинет с просторным письменным столом, который со всех сторон обставлен книжными полками и шкафами, но Шото смотрит только на бумаги, разложенные на столе для рисования. Выдержав короткий миг, чтобы прислушаться к шуму душа, Шото с широко раскрытыми глазами бросается вперед. Чернила, переводная бумага, точилки, ручки, карандаши и всякое другое, предназначение чего Шото неизвестно. Вряд ли это имеет значение. Вот иллюстрации не требуют пояснений. На них Шото, на них Бакуго — кропотливо прорисованные и заштрихованные карандашом, и Шото поражен красотой этого, хотя рисунок еще не закончен. Мысли путаются, дыхание громко отдается в ушах, взгляд безумный, и он отчаянно пытается решить, что делать. Когда шум воды стихает, Шото давит крик ужаса и испуганно хватает стикер со стола. Быстро нацарапав записку, Шото приклеивает его к незаконченной странице и смывается. Он выскакивает за дверь прежде, чем Бакуго выходит из ванной, но даже когда уверен, что благополучно сбежал, он не может остановиться. Сумка подпрыгивает на бедре, все тело дрожит от адреналина и напряжения, и поезд уже несет его в сторону дома, когда дыхание наконец выравнивается и больше походит на нормальное. Дома его охватывает знакомое оцепенение, и он движется на автопилоте, выполняя рутину. Шото часто чувствует себя так после особенно трудных про-геройских патрулирований или нападений злодеев. Или после такого, как сегодня вечером, когда узнал, что мужчина, с которым он много лет мечтал переспать, рисовал серийную мангу о том, как они именно этим и занимаются. Что, черт возьми, он должен делать с этим знанием? У Бакуго всегда была возможность рассказать ему, но он не стал, так что явно не хочет, чтобы Шото знал. И что тогда все это значит? Центр управления в мозгу Шото — это вихрь крошечных человечков, комично отскакивающих друг от друга и так ничего и не придумывающих, клаксоны ревут, и все приборные панели мигают красным. Шото прекрасно знает, что эмоционально не готов к параду вопросов, которые сейчас крутятся в голове. Почему? Как? Как долго? Нарисованное Бакуго — это то, чего он хочет? И… значит, вот так Бакуго выглядит голым? Шото задумчиво поджимает губы. Если да, то его фантазии для мастурбации станут гораздо более анатомически точными. И несмотря на то, что это уже Дерьмошторм Пятой Категории, Шото умудрился сделать еще хуже. Он, блядь, оставил записку. Правда, он был в панике, но не лучше ли было промолчать? Конечно, Шото был бы вынужден умирать от чистого разочарования и обиды в первую дюжину или сотню раз, когда должен был быть рядом с Бакуго — в любой роли, — но подобное со временем проходит. Наверное. Если бы он просто смылся, а не бросил какой-то запутанный, по уши влюбленный, совершенно отчаянный пас, жизнь пошла бы своим чередом. И Шото не лежал бы на диване, свернувшись калачиком, сжимая в кулаках натянутое до подбородка одеяло и четко ощущая, что весь его мир вот-вот развалится на глазах. Однако ему везет, есть и счастливый просвет в этот вечер: даже разрушительная экзистенциальная паника не может бесконечно сдерживать усталость, которая накопилась после патрулирования. И он погружается в беспокойный сон. Резкий и настойчивый стук вырывает его из сна. Шото приподнимается, кое-как смутно моргает на часы и судорожно вздыхает. Час ночи. Никто в здравом уме не стучится в чужую дверь в час ночи. С другой стороны, никто никогда не назвал бы его партнера по героике нормальным. Шото чувствует себя так, словно готовится к бою: руки дрожат от адреналина, когда он пробирается через зал. Цепляясь за последний клочок надежды, что это выдворенный на улицу сосед или что-то такое же маловероятное, Шото останавливается в прихожей. — Я могу вам чем-то помочь? — хрипло доносится из его груди. — Впусти меня, тупица. Дождь идет. Ну-у. Шото повинуется, и дверь распахивается. На пороге стоит промокший — и запыхавшийся? — Бакуго Кацуки. — Ты что, бежал сюда? — Шото ловит себя на том, что говорит это прежде, чем успевает хорошенько подумать, и Бакуго так злобно на него смотрит, что Шото уверен: он бы умер мгновенно, если бы не его постепенно и с трудом выработанный иммунитет. — Да пошел ты, — находчиво парирует Бакуго, топая в прихожую и притихая. Шото приходит в голову, что Бакуго… нервный. Осознание этого ни капли не ослабляет нервозность самого Шото, потому что Бакуго бывает разным — он кладезь всякого, всякого, но нервозность — не тот режим, который Шото у него видел. — Гм, — выдыхает Шото, заполняя весь дом своей неловкостью. Пока оба смотрят в пол, они, по крайней мере, не видят, как один избегает встречи взглядом со вторым и наоборот, и Шото отмечает про себя, что Мидория гордился бы им за попытку найти хорошее в трудной ситуации. Но Бакуго есть Бакуго, он приходит в себя первым, и Шото еле удерживается, чтобы не отпрыгнуть от испуга, когда рука Бакуго материализуется прямо перед его носом. В ладони неоново-зеленый стикер. — Ты видел. Шото кивает, не отводя взгляда от собственных каракулей. Бакуго, как и следовало ожидать, усмехается, и Шото не позволяет себе отпрянуть. — Это что, черт возьми? — Записка, — отмечает Шото, и не стыдясь своего не-ответа, и не гордясь им. — Я тебя просто ненавижу. — Почему ты здесь? Сейчас час ноч… Голос Шото резко обрывается — Бакуго слишком близко, вторгается в его личное пространство. — Я собираюсь к тебе прикоснуться. Шото не может сдержать фырканье, и его глаза наконец встречаются с Бакуго. — Это и есть способ Бакуго спрашивать разрешения? — Почему все это для тебя игра? — огрызается Бакуго, и брови Шото взлетают вверх. — Можно мне, пожалуйста, прикоснуться к тебе, Тодороки? Так разве лучше? — И конечно, Бакуго сердит и угрюм, как обычно, но в его голосе неуверенность — и в животе Шото скручивается чувство вины. — Ты можешь прикоснуться ко мне. — Это такая честь, черт возьми, — ворчит Бакуго, но затем его руки обнимают Шото, и на короткое мгновение он почти уверен, что его душа покидает тело. Кожа Бакуго холодная из-за дождя, футболка промокла, но Шото никогда не было так уютно. — Что ты делаешь? — бормочет Бакуго. Моргая, Шото обдумывает вопрос. — Я не знаю? — Ты просто… стоишь. О. — О. — С осторожностью, словно приближается к дикому животному, Шото поднимает руки и в конце концов обнимает Бакуго за плечи. — Так нормально? — Да. Да и что тут еще делать, поэтому Шото стоит и пытается вспомнить, обнимались ли они когда-нибудь раньше. Он почти уверен, что нет, но однажды вечером Шото слишком много выпил, и Бакуго поймал его, прежде чем он успел встретить лицом асфальт. Шото вздыхает. Бакуго — такой хороший партнер. — Подожди, какого черта мы делаем? — ляпает Шото, потому что наконец-то, наконец-то до него доходит, что они никогда такого не делали и еще около тридцати секунд назад Шото был в какой-то степени уверен, что Бакуго убьет его после вечернего открытия. Бакуго смеется, глубоко и раскатисто, его горячее дыхание обжигает шею Шото. Его губы на шее Шото. Боги… Это ощущение провоцирует короткое замыкание в мозгу Шото, и внезапно он чувствует себя храбрым. Хотя Бакуго сейчас и близко, как никогда, эмоционально между ними все еще пропасть, и Шото хочет, чтобы она исчезла. Эта мысль окрыляет, пока он не вспоминает, что он Тодороки Шото, прискорбно, ужасающе некомпетентный для этой задачи. — Я хочу тебя, — делает попытку он, пробиваясь сквозь свое смущение и замешательство, только чтобы в ответ ощутить раздраженное фырканье на своей коже. — Я здесь не для того, чтобы трахаться, — резко возражает Бакуго, свирепо глядя на Шото сверху вниз. — Тогда зачем ты здесь? — Я хочу знать, что означает эта дерьмовая записка. Задумчиво хмыкнув, Шото скользит рукой по волосам Бакуго, потому что храбрость все еще при нем и потому что, несмотря на все жалобы, Бакуго все еще обнимает его, их тела соприкасаются от груди до бедер. — Что написано, то и значит, — шепчет Шото, водя носом по уху Бакуго. — Она ни хрена не объясняет, — бормочет Бакуго, наклоняя голову, чтобы еще больше открыть Шото свою шею, и тот поражается своему почти непреодолимому желанию завизжать от радости, скользя щекой по натянутой коже. То ли из-за их близости, то ли от того, как грудь Бакуго прижимается к его собственной, так что он ощущает чужое поверхностное, быстрое дыхание, — но обычное желание Шото подколоть — поддразнить и победить при любой возможности — странно спит, и он так устал ждать… К черту все. Шото сдает все позиции кристально ясно. — Я люблю тебя много лет, — шепчет он, касаясь губами щеки Бакуго, и это одновременно самые легкие и самые трудные слова из всех, что он когда-либо произносил. Но Бакуго пугающе притихает, не говоря ничего, и страх Шото возвращается с удвоенной силой. Он отодвигается, совсем немного, чтобы встретиться взглядом с Бакуго, и то, что он видит, окончательно стирает все остатки сомнений. Выражение лица Бакуго открытое, беззащитное, все обычное напряжение исчезло, как и его морщинки на лбу. Он выглядит ошарашенным. Неверящим. Он выглядит великолепно. — Кацуки, — с трепетом выдыхает Шото. И после судорожного вдоха Бакуго притягивает Шото к себе, и его губы такие же мягкие и теплые, как и в мечтах Шото. * На следующее утро Шото находит записку на полу прихожей, рядом со сброшенной мокрой одеждой Бакуго (и сухой — Шото). После встречи с дождем ее сложно прочесть, чернила размазались и растеклись, но так она почему-то нравится Шото еще больше. С тихим смехом он поднимает ее и приклеивает к холодильнику. «Я бы назвал нашего кота Китаи». Включив кофеварку, Шото наполняет два стакана апельсиновым соком и возвращается в постель.