Хранители

      Защитник, блядь, ага…       Запрыгиваю рядом, демонстративно топчусь, выпуская когти. Намекаю толсто, что кое кому тут не рады. Но этот кое кто не обращает внимания. Сволочь. Глебка под ним пыхтит и сопит сердито, терпит, пока здоровенные ручищи тискают его за бока. Но по спрятанному под длинными ресницами взгляду понятно — не нравится. Вообще.       Глупый. Зачем терпеть такое?       Примериваюсь и кусаю за волосатую руку для острастки. Надо бы в другом месте, но для начала и так пойдет.       — Блядь! Больно!       Незадачливый ухажер скатывается с Глебки на постель, прикрывая укус. Больше притворяется — я даже кожу не прокусил, потому что расстраивать и без того приунывшего Глеба сейчас последнее дело.       — Ебанутый кошак! — прилетает ругательство. Но злится только словами, понимает, что способен на большее.       Демонстративно шиплю и показываю заточенные когти. Пусть не думает, что за Глебку заступиться некому.       — Блядь, да он у тебя точно чокнутый! — возмущается гость, когда начинаю ворчать уже по-настоящему.       Сам ты чокнутый, дебил. Тебе же сразу сказали — не лезь. Никакой ты ему не защитник, чучело гороховое.       Хожу за ним, пока придурок не соберет с пола разбросанные вещи, скалюсь, когда он смотрит в мою сторону. А когда тянется к Глебке, чтобы поцеловать «на прощание», выгибаюсь, поднимая хвост.       Ну как есть идиот!       — Не вставай, я дверь захлопну, — шипит несостоявшийся любовничек.       Глебка провожает его взглядом, и только когда щелкает замок входной двери дает волю чувствам.       — Ты с ума сошел?! — хватается за подушку, которую ему подкладывают под спину, но не кидает. — Зачем ты его так? Он же ничего тебе не сделал!       Ага, сейчас не сделал. Но потом сделает. Да так, что будешь от горя выть и на стенку лезть. Может и еще что похуже, плохо вижу из-за переполняющей злобы.       Запрыгиваю к нему на кровать, бодаюсь головой в выставленную оттолкнуть руку. Давай, глупый, не сопротивляйся. Погладь меня, за ушами почеши, сам увидишь, как полегчает.       Мурчу, трусь об горячую кожу, чувствуя, как тело пронизывают иголочки статики. Ну вот и молодец, вот и хорошо. Видишь же, как все хорошо, правда? А если бы я не прав оказался, не успокоился бы так быстро.       Терплю, пока Глебка чешет мне пузо, дует в мех между задних лап. Терплю ради вот этой улыбки через почти пролившиеся слезы.       Глупый, когда-нибудь ты поймешь, как я был прав. А если и не поймешь, тоже хорошо. Значит еще не потерял чуйки.       Работа у меня такая, тебя защищать от всяких проходимцев.       — Приперся? — сидит, поджав под себя одну ногу и свесив вторую. Покачивает узкой ступней, ловя ею лунный свет.       — Естессно, — киваю и устраиваюсь рядом.       И разрешения спрашивать не буду, парк общественный, и деревья тоже. Хочешь свое дерево — посади своими ручками, люби, поливай, расти. Потом будешь предъявы кидать насчет личного пространства и прочей лабуды. Со своим самоваром в Тулу не ездят.       — Одного бросил, — хмыкает насмешливо, пытается на спор вытянуть.       — Не бросил, — не поддаюсь на подначку. — Наплакался и уснул.       — Фью-у, — свистит пренебрежительно.       В ответ задираю лапу и начинаю вылизывать на месте бывших колокольчиков, демонстративно медленно, тщательно, по несколько раз на одном месте. Знаю, как это его бесит, потому и делаю.       — Совсем обнаглел! — шипит брезгливо, отодвигается, едва при этом не упав. Хватается тонкой рукой за ствол, крылом помогает. — Дурак!       — Сам дурак, — парирую добродушно. — Молодой ты еще, ничего не понимаешь.       — Я молодой? — вспыхивает светлячком, горит ярко, еще немного — и ослепит. Но тут же затухает, темнеет лицом. Дергает крылом, пытаясь прикрыть огрызок второго, отводит взгляд. Проводит по волосам рукой, стряхивает белоснежные длинные пряди на лицо, отгораживаясь. Бурчит еле слышно: — Вообще-то я старше тебя. Если что.       — И что? — сажусь и смотрю на него в упор. — Хоть и старше, а все равно глупый. Крыло вон потерял. Был бы не молодой и глупый, и себя бы сохранил, и своего.       — Я и сохранил, — дергает головой.       Красив, чертяка, даже по моим меркам. Хоть и калечный. Даже знать не хочу, из-за чего крыло потерял. Стоит только посмотреть на почерневший обломок кости с лохмотьями кожи и побуревшими от засохшей крови перьями, как все вопросы сами отпадают. За всякие глупости вроде сломанного пальца так не жертвуют.       — Угу, — киваю.       Молчим какое-то время, пока ночное небо не расчеркивает падающая звезда. Обычный метеорит, конечно. Звезды больше Солнца, если пизданутся — всем хана будет. И нам, и звездатикам. Но этот верит, быстро шевелит запекшимися губами, загадывает.       Говорю же, глупый. Все только от хозяина зависит, никакие звезды не помогут. Ну, иногда мы можем немножечко, подтолкнуть там, остановить вовремя. Главное не отвлекаться на всякие глупости, а то можно и важное пропустить.       — Что загадал-то, — спрашиваю, лишь бы не молчать. По упрямо сжатым губам видно — не скажет.       — Не скажу, — мотает головой. Легкие волосы облачком всплывают, колышутся перед лицом, словно призрачная листва.       — Ну и ладно, — говорю примирительно. Подсаживаюсь ближе, вытягиваю хвост в его сторону. Кошусь, зная, что все равно не выдержит.       Так и есть. А еще говорит, что старше.       Сначала трогает пальцем, потом ветку выпускает, качнувшись, но накрывает ладонью. Проводит осторожно, словно хвосты кусаются. Запускает пальцы в шерсть, ощупывает косточки суставов. Словно ненароком движется выше, на спину и голову.       Ухмыляюсь и послушно мурчу, хотя приятно, да. Почти как когда Глебка трогает.       Пусть его, и без того досталось. Хоть какие-то радости в жизни. Хозяин, видимо, неспокойный попался, раз так потрепало.       Сидим так еще немного, пока смущенно не отдергивает руку и привычно не прячется за распущенными волосами. Я когда его впервые увидел, думал, что какая-то полуночница заблудилась. Затанцевалась и от товарок отбилась. Но когда крыло заметил, то удивился еще больше. Ангелов в нашем городе раз-два и обчелся. Тем более светлых. Все больше рогатые да чернявые, словно ночь, полно нежити всякой на побегушках, да низших духов из мелкой обслуги. А тут такое чудо, хоть и калечное.       — Пойду я, — фыркаю, ловя тихий вздох. — А то проснется, волноваться будет.       — Иди, — кивает согласно, но по голосу слышно, что не хочет оставаться один.       — Да не грусти так, — бодаю в бок, как раз под крылом, головой. — Свидимся еще.       — Ага.       — Придешь? — Глебка щебечет в телефонную трубку, словно весенняя птаха. Счастливый и радостный, будто миллион в лотерею выиграл. — Я ждать буду!       Ага, будешь. Как же. Еще один придурок нарисовался, и где только он их откапывает?       Спрыгиваю с подоконника, прохожу мимо едва ли не подпрыгивающего Глебки в прихожую и толкаюсь боком в обувную тумбочку. Еще пара толчков — и ловлю пастью едва звякнувшие ключи от входной двери.       Хрен тебе, а не Глебка.       Забираюсь назад на подоконник и замираю на пару секунд, выставляясь наружу.       — Ой, Барсик! — горячие руки обхватывают поперек живота и прижимают к груди. — Напугал, блин! А если упадешь? Все, завтра же позвоню, чтобы сетку поставили!       Не ссы, Маруся, я Дубровский. Не упаду.       Я не ангел, летать не умею. А вот ключи — очень даже. Судя по звуку, свалились точнехонько в сиреневые кусты, которые больше похожи на непроходимую чащу. Не знаю, зачем это сделал, но чую, что так надо. Правильно это.       — Сейчас мусор выкину и готовить будем, — поет Глебка, вытаскивая из-под мойки набитый конфетными бумажками и прочей фигней пакет. — Рома любит картошку жареную. А ты знаешь, как я ее умею готовить.       Ага, знаю. Только козел твой Рома, и не заслужил он рассыпчатой, поджаренной со всех сторон, картошечки. Кроме пинка хорошего под зад, чтобы катился колбаской.       Если долбаные ключи не сработают, придется подключать тяжелую артиллерию.       — Я сейчас, — Глебка дергает пакет к себе и скачет в прихожую, тут же забыв про летающих через подоконник котов.       Ну как есть глупый.       Лежу, вытянувшись во весь рост и благословляя горе-архитектора, что наделал клетушек из комнат, но зато оставил широченные подоконники. Удовлетворенно жмурюсь, услышав мягкий щелчок замка на входной двери.       Эх ты, Глебка-Глебушка.       — Барсик! — слышу вой под дверью.       Через пару минут вой сменяется бешеным стуком кулаков в дверь, а затем и грохотом спускающегося лифта.       — Барсик! — кричит Глебка, выскочив наружу и задирая голову. — Сейчас же слезь с подоконника!       Свесив лапы, смотрю на него и жмурюсь от попавшего в глаз солнца. И чего орет, глупый? Не собираюсь я никуда слезать, мне и тут хорошо. Лето, тепло, солнышко светит.       — Это твой? — знакомый голос заставляет поднять голову.       Стоит на ветке, цепляясь за ствол. Вытянув шею, с любопытством разглядывает скачущего внизу Глебку.       — Ага, — киваю и лениво потягиваюсь. — А ты что тут? Мимо пролетал?       — Типа того, — дергает плечом, переступая по коре босыми ногами. — Хорошенький. Светлый.       — Сам знаю, — гордо выпячиваю грудь.       — Ба-арсик! — подвывает Глебка хрипло, прижимая к груди сжатые кулаки. — А ну иди домой, зараза!       Проходящая мимо парочка останавливается, подходит ближе и хихикает. Зыркаю на них сверху, нефиг на чужое счастье зариться. Но меня не слышат, смеются, вытаскивают из карманов телефоны.       Блядь.       Подскакиваю и перевешиваюсь через подоконник. Жалею, что действительно не умею летать. Иначе бы как спрыгнул, да как вцепился в смеющиеся лица…       От сигнала подкравшейся к Глебке «бэхи» вздрагиваю даже я. Надо же, не заметил!       Обернись, глупый! Ведь чуть не задавили! Но Глебка ничего не видит и не слышит.       Нервно топчусь, пока из машины не выходит мужик и не дергает его за плечо.       — Тебе что, жить надоело? — хмурится, сдвигая темные брови.       — Ой, — шуршит ангел на ветке, наклоняясь и рискуя свалиться.       — Ой! — вздрагивает Глебка, оборачиваясь. — Извините… Я не слышал… У меня Барсик…       — Какой, к черту, Барсик? — мужик морщится, разглядывая Глебку, не выпуская тощего плеча.       — Вон! — Глебка тычет пальцем вверх, и мужик тоже задирает голову. — Я мусор пошел выносить, а ключи на тумбочке забыл. А дверь захлопнулась. И сетки нет. Он же упадет!       — Он? — сталкиваюсь с насмешливым взглядом серых глаз. На смуглом лице да при черных волосах смотрится странно и дико. Но красиво. — Не упадет, он же не дурак.       — Упадет, — всхлипывает Глебка, а мне становится за него стыдно. Такой мужик рядом, а он слезы пускает.       Хотя…       — Ключи, говоришь, дома оставил?       — Ага, — Глебка энергично машет головой. — А запасных нет, забыл дубликаты сделать.       — Вообще-то он не такой, — оправдываюсь перед улыбающимся ангелом. — И не плаксивый. Просто за меня волнуется.       — Ну да, ну да, — кивает тот и подбирается к опасно прогнувшемуся концу ветки.       — Не веришь? — угрожающе щурюсь.       Пока выясняем отношения, мужик роется в своем монстре, ищет что-то. Стягивает черную кожаную куртку и вытаскивает чемоданчик с инструментами. Глебка скачет рядом, трогая мужика за руку, тянет за собой, тыча в сторону подъезда растопыренными пальцами.       — Открыли? — интересуется ангел, переступая тощими, как у птицы, ножками и пытаясь заглянуть в квартиру.       Перестаю на него шипеть и прислушиваюсь. Стучит.       — Почти, — киваю.       — Ну и хорошо, — тоже кивает. Шмыгает, скидывает на покрытое шрамами лицо волосы.       В коридоре звякает, брякает, щелкает и бормочет.       — Так и будешь там стоять? — сдвигаюсь в сторону и протягиваю лапу. — Давай уже, чудо гороховое. Всем места хватит.       Едва успеваю втащить его на подоконник.       — Барсик! — горячие руки тянут меня назад, прижимают к груди, в которой быстро колотится горячее сердце. — Барсик… Ты меня напугал, дурачок… А если бы упал? Что бы я без тебя делал?       — Ничего себе кабанчик, — мужик осматривается, отмечая взглядом разболтавшиеся дверцы стенных шкафов и капающий кран в мойке. — И пушистый. Ты его вычесывать не замучился?       — Нет, — Глебка растерянно фыркает и отрывается от моего уха, в которое только что шептал всякую ерунду. — У меня рукавичка есть специальная…       — Понятно, — мужик улыбается, а его сидящий на подоконнике хранитель удивленно переводит взгляд с хозяина на Глебку. Смотрит на меня, а я закатываю в ответ глаза, типа что поделаешь, судьба. — Давай уже и кран заодно починю, капает ведь?       — Капает, — Глебка кивает и тоже улыбается. — А я хотел картошку жарить. Вы любите жареную картошку?       — Обожаю, — мужик соглашается и кладет чемоданчик на стол.       Как только Глебка меня отпускает, забираюсь на подоконник и плюхаюсь рядом со вздрогнувшим ангелом.       — Тебя как зовут-то? — смотрю на тонкий светлый профиль белоснежного чуда.       — Не знаю, — тот пожимает плечами. — А зачем мне имя?       — За шкафом, — фыркаю и начинаю умываться. — Будешь значит Ангелом. Чо, хорошее имя. И тебе подходит.       — А ты не против? — Ангел сводит светлые брови, кусает и без того израненные губы.       — Против чего? — смотрю на него, как на дурачка. Разве тут нужен ответ?       Указываю глазами на Глебку, чистящего картошку и не сводящего взгляд с нового знакомого, который отвечает тем же.       — Сам не видишь?       — Вижу, — вздыхает облегченно.       — Ну и вот, — толкаю его плечом. — Не ссы, потом будем чай пить. Глебка шоколадные конфеты любит, страсть. Я на черный день припрятал с полкило.       — Женя тоже любит, — Ангел слабо улыбается, подаваясь вперед. — Шоколадные.       — Значит заметано, — подмигиваю и задираю лапу, чтобы вылизать живот, вспотевший от всех этих переживаний. — Картошечки жареной поедим, а потом и чаю попьем. А то я весь испереживался, аж худеть начал.       — Ты? — Ангел смеется.       — Я, — вижу, как возле подъезда топчется с телефоном в руке придурок Рома, и едва сдерживаюсь, чтобы не показать язык.       Хотя, с такой высоты он и не заметит.       Пусть спасибо скажет, что избежал моих зубов. Потому что я очень прям был настроен на большой кусь, если Глебка не внемлет доводам разума. И хорошо, что не пришлось тяжелую артиллерию подключать, само все разрешилось.       Задираю голову и смотрю в голубое, без единого облачка, небо.       Спасибо за помощь, кто бы ты ни был.       Вздыхаю и прижимаюсь к Ангелу боком, сминая перья. Ничего, откормлю, гладкий станет, красивый. И у этих двоих все сложится.       Потому что работа у нас такая, хранить и защищать.