broken bones

Она, кажется, потеряла счет времени в стенах темного, холодного подвала. Из щели под единственной дверью дуло ядреным сквозняком, что для конца осени — норма, но как же ей, блять, холодно, не смотря на всю ту любовь, что она испытывала к низким температурам. Мертвенно бледная кожа покраснела, но не придала ни капли жизни ее исхудалому, замученному телу, что заковали в цепи и оставили подыхать здесь. Здесь…. Это где? Да черт бы его знал. Не важно. Конечности ломит так, что девушка не сдерживается и воет, подобно забитой собаке, но толку от этого, как от исповеди стене, с которой она неразлучна бесчисленные часы, а может и дни. Стены комнатушки ей не друзья, — она даже людей не удостоит такого почета, — но темнота, в которой ей сидеть только в удовольствие — да. Наверное, это единственный плюс из всего того дерьма, что с ней произошло. «Плюс». Девушке совестно за то, что она ищет в таком плачевном состоянии что-то положительное, но таково оно, отчаяние — безграничное, великое, душераздирающее. Кажется, так хуево ей не было с того самого момента, когда в глазах стояли слезы, а за пеленой, как пятно на глазу, языки пламени тянулись к вечернему небу. — Ох, твою ж мать, неужели все настолько плохо, что я вспоминаю это? И правда. Когда она в последний раз вытаскивала из сознания что-то из прошлого? Если ей не изменяет память, — а память у девушки такая, что лучше бы и вовсе не было, — то это было вчера. В полубреду — сном это назвать язык не повернется, — кошмар явился к ней, подобно смерти, и сдавливал горло, не давая дышать. Если бы не слабость и беспомощность, то та давно бы смогла оградить себя от недуга, сбежав. Но она нагая, обессиленная, скованная и думающая о чем угодно, кроме плана побега. Дива устала размышлять о том, как бы сделать ноги отсюда, потому что кости ее настолько хрупки от мороза, а воля настолько ослабла, что все это может легко сломаться. Но оковы не так просты, не смотря на тонкие звенья: пусть и стройны, но силой рук сломать железо не выйдет даже у бойца со стажем, коим она и являлась. Но возможно больше им не будет. Так тяжело и легко одновременно…. Страшно смотреть в собственное отражение после такого — признать в себе слабость будет концом ее пути воина. Концом ее жизни. Хочет ли девица этого? Она еще так молода, а уже продала душу Дьяволу. Жажда власти слепит, но не тогда, когда у тебя ничего не осталось, кроме звона цепей, темноты и безумия. Хотя, как посмотреть. Фантазии о том, чтобы заколоть до смерти тех подонков из мафии, что затащили ее сюда, не покидают пределов ее головы с того самого момента, как дева очнулась с дикой головной болью в холодном мраке, одержимая паникой и чувством опустошенности. Цена их жизням столь мала, что ей даже жалко марать руки о такой мусор, но месть в нутре горяча, и ее не унять. Она воображает о том, как выстрелит весь магазин в тело одного, будет душить мерзкую шею другого, выкрикивая все возможные проклятия ему в лицо, третьему переломает конечности, вспоров живот и оставив медленно подыхать от боли, но то слишком легко. Как же она скучает по своему оружию. Использовать руки ей стало чуждым занятием, пусть и давно известным, но сейчас ее максимум — дотянуться до собственной стопы, и даже здесь ее ожидает адская боль в сухожилиях и мышцах. Она бесполезна. Сейчас она бессмысленная и пустая плоть. Она всегда была такой или же просто упала в окоп с шипами, выжив? Девушка слишком горда, чтобы соглашаться с этими мыслями, но, как бы глупо это не звучало, эти мысли есть, они в ее голове! Какой же пиздец, когда у тебя в черепушке столько противоречий, что ты даже не можешь найти свою правду. Так было не всегда. Да, эта девчонка не всю жизнь была такой безумной стервой, коей ее считает все ее окружение. Циничные ублюдки, не смотрящие дальше своего носа, а от того тупые, как пробки, и бездарные, как те же самые пробки. От тех хотя бы польза есть, а люди… мешки мяса, почти все запрограммированные на одни и те же задачи. Зависимые от собственных желаний , от принципов, от чувств, от мерзкой любви. Она когда-то тоже была такой, — она и осталась, но все никак не признает, — но скоро Дьявол освободит ее. Он сделает ее свободной, и оковы под названием человечность спадут с нее, как цепи, которые держат ее здесь, как собаку. Если так подумать, то те, кто ее здесь держит, либо зоофилы, либо девиантные обезьяны. Скорее всего второе. А может и первое… кто знает, что в головах у этих salauds¹. Ясно лишь одно — эти мужики самые мерзкие из всех, что она встречала. А на своем пути девушка встречала в основном лишь их и в основном это были недалекие, ужасные и нелицеприятные создания, что портили жизнь своим существованием. Что ж, теперь она окончательно убеждена в том, что все они мрази. Казалось бы! Но те индивиды, что устроили столь отвратительный поступок — хуже животных. Даже зверь не будет вести себя так, как ведут себя те мужланы, затащившие девицу в это дерьмо. Почти каждый день они спускаются сюда, в подвал, чтобы ублажить свое гнилое самолюбие, сковать ее в дополнительные оковы грубых рук и душить своей властью. Вместо еды — отвратительнейшая сперма, которой блюешь после, вместо тепла — мозолистые холодные кисти, сжимающие кожу до синяков, вместо света — ужасные бесформенные тени в свечении йода, возвышающиеся над ней, как титаны. Что посеешь, то и пожнешь. Сеющая хаос и насилие, она получает его в ответ. Да бред! Это простые завистники, пользующиеся ее слабостью и утешающие свое безликое «я» доминированием над ней, не более. Глупцы, не способные на большее, чем пиздить и трахаться. Они даже не знают, что стоит в тени той девушки, которую они заклеймили шлюхой дона и которую ебут пару раз на сутки. Зато она знает, что постигнет этих ублюдков, когда она встанет на ноги и начнет шагать к ним навстречу. Она переломает ноги, когда почувствует слабость в конечностях и мышцы схватит уже привычная дикая судорога, упадет, переломает еще пару костей. А ее такую, беспомощную и слабую, снова изнасилуют во все дырки где-то до 5 мужиков. Она даже не знает, сколько их — не вдавалась в детали, когда с ней происходил пиздец. Он и сейчас происходит, куда более страшный, чем то, что было прошлым вечером. Или сейчас уже вечер, а то происходило поутру? Какая к черту разница! Она никогда не запоминала время, не запоминала слова и эмоции на уродливых угрюмых лицах, потому, что то было прошлым, которое девушка ненавидит всей душой. В голове висит лишь 2 картины — все они до безобразия темные и грязные, словно написанные безруким человеком, не имеющим мозгов. В обеих над головой черное бездонное небо, тело обволакивает мороз и в голове проносится бесформенное всепоглощающее безумие, пожирающее все мысли и мечты, оставляя лишь давящий вакуум, в котором звонко гудит тишина, а девичьи крики поглощаются черным нечто. И те 2 картины прошлого, словно готические произведения искусства позднего Средневековья, висели в галерее ее воспоминаний, что была вся черна от количества мрачных картин, и в точности инсценировали происходящее с ней сейчас. — До чего же дотошно сравнивать это все…. Она делает это подсознательно, даже не думая о том, чтобы сопоставить это с ключевыми моментами своей короткой, но бурной судьбы. Жизнь в Париже занесла ее в такое глубокое русло, что рефлексия дивы зашла туда, куда она всю жизнь боится сунуться. О чем говорить, если даже мысль о размышлении над прошлым пугала ее так, как обычного смертного представление своей кончины. Но это все-таки произошло, и теперь она здесь — в подвале, прицепленная на месте, помирает, как последняя собака, что затравлена крысами и голодна. «Какая досада, какой позор». Как будто у нее когда-то была честь, чтобы так говорить. У аморального нет чести, у чести нет морали. Рассуждать о правильности так злободневно и скучно, что легче пустить пулю себе в висок, чем что-то доказывать и пытаться выслушать. Звон цепей хаотичной мелодией разрешает тишину, дергается белая рука девушки. Ох, как же ей холодно…. Надо срочно что-то предпринять, иначе смерть темноволосой будет столь же низка, как и расположения помещения, где она заточена, а может еще ниже. Высокий и столь непривычный звук не умолкает, наоборот — набирает скорость, будто машина в проплаченной «Формуле-1». Она шевелит пальцами, крутит лодыжками, чуть сгибает колени, и все это дается с непосильным трудом, от чего даже выть сил нет. Только одеревенелые суставы, затекшие конечности и напряженные мышцы, что заставили двигаться. Нужно выбираться. Не важно как, не важно сможет ли, просто нужно. Иначе она сожрет сама себя изнутри, а после гниль выйдет наружу, и споры неизлечимой черноты захватит весь Париж. А такое событие она не может пропустить, оставаясь в этой ледяной коробке, опустошенной от тоски и переполненной мрачными мыслями. Когда-нибудь Матильда умрет, но не сегодня и не здесь. Еще не у всех переломаны кости и перерезаны глотки, а под ее ногами еще нет океана крови и горы грешных и невиновных трупов. И в ближайший момент она пополнит свою коллекцию бездыханных тел еще пятью tas de larves². Или не пятью. Хуй их знает, главное что сдохнут, как крысы, которых загрызла собака.