Right Here Waiting

— Артур?.. — никто не ответил.       В доме было темно и невероятно тихо. Иван, уверенный в том, что его непременно встретят (насколько он помнил, Кёркланд не собирался куда-либо выходить), смутился, замирая в маленькой прихожей и отчаянно вслушиваясь в давящую тишину. Никого. Лишь отдалённое тиканье часов и еле различимый, монотонный гул холодильника доносились из других комнат. «Неужели всё-таки ушёл? — подумал Брагинский, чуть нахмурившись. — Или…».       Невольная мысль о том, что Артур мог и вовсе уехать к себе, оставив ему на прощание лишь записку или не сделав даже этого (о, как бы тогда здесь подошло это пресловутое «уйти по-английски»), отозвалась резким, тоскливо-тревожным чувством. Иван не хотел вновь остаться один: только не сейчас, когда до праздника осталось совсем немного. Только не сейчас, когда Кёркланд наконец-то смог вырваться к нему из вороха дел.       «Он бы предупредил, — тут же уверенно и твёрдо напомнил внутренний голос, действенно, но ненадолго приглушая тревогу. — Да и с переездами сейчас туго: так внезапно далеко не уедешь, тем более — заграницу». Но что тогда?..       Брагинский снял верхнюю одежду, сильнее утопая в задумчивости и снова отдаваясь смутному, медленно поднимающемуся из глубины волнению. Свет включать не стал: усталые глаза уже привыкли к темноте и резкая вспышка теперь обернулась бы для них болью, да и… Несмотря ни на что, в этом угнетающе-всепоглощающем полу-мраке было и что-то по-своему очаровательно-прелестное; что-то мучительно-родное — совершенно непередаваемое, но определённо знакомое каждому, кто искренне любит ночь.       «Может, он просто устал и решил лечь пораньше?» — Иван понимал, насколько маловероятно его предположение (Артур крепко не любил засыпать один, когда они жили вместе), однако всё равно старался передвигаться как можно аккуратнее и тише, чтобы ненароком не разбудить предполагаемого спящего и, пройдя в гостиную и никого там не обнаружив, всё-таки заглянул в спальню. Но и там было пусто. Что ж, оставалось единственное место…       …Кёркланд стоял на кухне, у окна, и совершенно не замечал того, что кто-то смотрел на него со спины, что было весьма необычно. Хотя бы потому, что Артур всегда (за очень редким исключением) недовольно хмурился и оборачивался, стоило лишь кому-то задержать на нём взгляд чуть дольше двух-трёх секунд.       Иван так и застыл у входа: радость, удивление, негодование, непонимание и растерянность — одно за другим стремительно сменили друг друга, а после смешались, образуя что-то новое, непередаваемое и колкое. Подобно дикому хищнику, боящемуся нечаянно спугнуть свою жертву, Брагинский нарочито неспешно (в надежде, что его всё же заметят) подкрался к Кёркланду, вставая справа от него, но… Тот по-прежнему не обращал на вошедшего никакого внимания.       «Возмущённое» любопытство так и подмывало Ивана нарушить молчание, по-детски завалить Артура сотнями вопросов и не отступать, пока он не получить на них ответы, однако… Брагинский не произнёс ни слова, всеми силами души заглушая в себе это чувство. Потому что уже давно не столько понял, сколько на подсознательном уровне ощутил, что в любых касающихся Кёркланда вопросах нужно быть максимально деликатным.       Иначе слишком легко разрушить всё, что так старательно и долго строил…       Первым Ивану в глаза бросился лежащий на подоконнике невыключенный телефон, экран которого (наравне со светом уличного фонаря, частично дотягивающимся до их квартиры), освещал руки, держащие — подаренную некогда Брагинским — кружку с чаем, и, сколько мог дотянуться, лицо Кёркланда. «Richard Marx. Right Here Waiting», — прочитал Иван на дисплее. И тут же осознание вспышкой возникло перед ним: беспроводные наушники. Скрытность Артура, временами переходящая границы разумного и не позволяющая ему спокойно слушать музыку без дополнительных устройств (которые он, к слову, недолюбливал) даже в одиночестве. Неожиданный, но в то же время слишком очевидный ответ на все прежние вопросы.       «И как я не догадался раньше?» — ощутив, как с его плеч стремительно свалился вниз груз прежних негативных чувств, Брагинский добродушно усмехнулся таким непонятным, но уже привычным и даже родным странностям своего возлюбленного, и перевёл взгляд с телефона на его владельца, только сейчас замечая подтверждение своей догадки — небольшой, тёмный, отдалённо напоминающий по форме каплю наушник-вкладыш. Должно быть, надеты оба (временами он надевал лишь один, чтобы не «пропадать» из реальности насовсем), раз Кёркланд совершенно ничего не замечал…       Тогда Иван всмотрелся в его лицо: чуть приоткрытые губы, и, напротив, полузакрытые глаза, в уголках которых еле заметно поблёскивали остатки непролитых слёз… Сердце с характерным грохотом резко ударило в рёбра, и Брагинский на секунду чуть не забыл, как дышать. Поддаваясь той волне заботы и нежности, что вмиг овладела им, он потянулся было обнять Кёркланда, прижать его к себе как можно крепче, утереть эти ненужные, глупые слёзы, причину которых он не знал, но на подсознательном уровне желал устранить, но… что-то вдруг остановило его. Он смутился и ещё раз заглянул в чужие глаза, силясь найтись в них заветный ответ на вопрос о том, что именно так взволновало Артура (да и его самого), но безуспешно: устремлённый на улицу взгляд был затуманен невыразимой печалью и тяжёлой задумчивостью… но о чём? Из-за чего? Этого разобрать было невозможно.       «Что такого он мог увидеть?», — в надежде Иван метнулся взглядом к окну. Но за ним не было ничего сверхъестественного: лишь тихо, неспешно падающий большими, мягкими хлопьями снег… Неудивительно, что это завораживающее зрелище (которым Брагинский успел сполна насладиться по дороге домой) привлекло внимание Кёркланда — Ивану ли не знать, какой он романтик в душе, несмотря на усердные попытки быть настоящим, суровым реалистом? Однако навряд ли чарующий снегопад мог стать причиной столь тяжёлых размышлений. Значит, дело в чём-то другом… Что-то случилось в мире его личных переживаний и чувств, из-за чего Артур оказался оторванным от мира реального… Но что теперь делать Брагинскому, оказавшемуся подле него так поздно и потому не заставшему эту минуту? Прервать поток мыслей — слишком грубо, а уйти, оставив всё как есть, он не мог… Тогда, недолго думая, Иван решил, что лучше всего просто ждать. Быть рядом с ним, наслаждаться болезненным очарованием этого редкостного момента и ждать, когда он сам разберётся с внутренними проблемами и вернётся в действительность…       …Трудно сказать, как долго пришлось простоять так — вместе, но всё же раздельно. Наконец, по-неживому тихий и неподвижный Кёркланд постепенно начал «оживать»: внезапно тяжело и горько вздохнул, удручённо покачал головой, и, вдруг что-то вспомнив, потянулся за телефоном… Тут только он заметил подле себя внимательно наблюдавшего за ним Брагинского. Истинное ошеломление — отчасти даже какой-то непонятный ужас — вмиг отразилось на его лице, точно он бы он увидел не Ивана, а его привидение (впрочем, в понимании утратившего из виду ход времени Артура примерно так всё и выглядело: ведь Брагинский чисто физически не мог сейчас быть рядом с ним, поскольку его «рабочий день» ещё не окончен). И он невольно отшатнулся от него, из-за резкого движения случайно проливая чай…       На какую-то долю секунды Иван испугался, что Кёркланд обжёгся и всерьёз уже хотел было кинуться за льдом, но вовремя сообразил, что напиток, скорее всего, уже давным-давно остыл, и немного расслабился, улыбаясь растерянности Артура… не от злорадства, а от того, насколько простым и домашним он выглядел в ту минуту. Смущённый, совершенно сбитый с толку, Кёркланд так сильно не был похож на того собранного, чопорного джентльмена, каким постоянно являлся на собраниях, что на мгновение возникал вопрос: «А точно ли это он, а не кто-то другой?»… Между тем, кое-как совладав с приступом шока, Артур как-то неуверенно поставил кружку с остатками чая на стоявший недалеко от окна стол, и, отчего-то стараясь больше не смотреть на Брагинского, взял-таки в руки телефон, ставя до сих пор играющий трек на паузу, снимая наушники, и кладя всё обратно на подоконник. Далее, он, казалось, хотел отправиться к другому концу кухни за полотенцем, но Иван поймал его за руку, вынуждая остановиться… — Подожди. — Тихо произнёс Брагинский, тут же отпуская его. Кёркланд отчего-то смутился ещё сильнее, и, по-прежнему не говоря ни слова, развернулся к нему, нервно скрещивая руки на груди. Защитная поза. Что бы это всё могло значить?       Иван принялся прокручивать только что произошедшее в голове, параллельно один за другим перебирая варианты одного и того же волнующего вопроса. Какой из них будет звучать точнее, но мягче? В каком не будет слышен упрёк?.. Ответственные разговоры — а этот, явно, был одним из них — всегда подобны игре в сапёра. Здесь нужно взвешивать каждое слово, иначе… недолго подняться в воздух, чтобы тут же оказаться под землёй. — Но ведь чай… — вдруг неуверенно пробормотал Артур. То, насколько хрипло прозвучал его голос, кажется, удивило его самого. Он прочистил горло и чуть смелее продолжил: — Если не вытереть лужу сейчас, она засохнет. Придётся мыть пол…       «Разве это действительно важно теперь? — в ответ подумал Брагинский. — Почему его так волнует эта незначительная, по своей сути, мелочь, когда есть проблемы (теперь я окончательно уверен, что они есть) куда серьёзнее? Или же… Он просто ищет повод оттянуть объяснение? Но с каких это пор он стыдиться рассказывать мне о своих чувствах? Смотрит так, словно в чём-то провинился… Но разве может он быть в чём-то виноватым предо мной?» — Иван ещё раз внимательно окинул глазами непривычно ёжившегося под его пристальным взглядом Кёркланда с головы до ног, ища ответ на свой вопрос.       Нет, не мог. Никак не мог. А вот обвинить себя невесть в чём без видимой на то причины — вполне. Странно, как это «умение» могло сочетаться в нём с высоким чувством собственного достоинства… но кто из них не знал о том, что сэр Артур Кёркланд целиком и полностью состоял из противоречий?..       «Вот ведь… — очередной укол нежности, но на этот раз почему-то болезненной. — Из-за всех этих собраний и официальных встреч я стал забывать о том, какой он на самом деле…» — Брагинский сократил имеющееся между ними расстояние, мягко кладя ладони на чужие плечи. — Пол пришлось бы мыть в любом случае: Новый Год ведь скоро, — успокаивающе произнёс он, — так какая разница, сейчас мы сделаем это или потом? — Иван попытался беззаботно улыбнуться, но вышло так себе. Артур, само собой, ответил молчанием — лишь крепче сжал скрещенные руки. Тогда Брагинский не выдержал и наконец спросил: — Лучше расскажи мне… Что случилось, пока меня не было? Что тебя так взволновало? О чём ты думал всё это время? — О нас… — чуть слышно отозвался Кёркланд, игнорируя предыдущие вопросы.       От этих слов ситуация понятнее не стала: напротив, Иван лишь сильнее запутался в собственных догадках, от недоумения слегка склонив голову набок. Что могло стоять за этим коротким «о нас»? Явно не пресловутое «нам нужно расстаться» — они не люди, чтобы вот так легко разбрасываться подобными вещами. Но в то же время «о нас» просто так не думают, верно? Тем более, с такой сильной болью…       Артур, в свою очередь, и сам прекрасно понимал, что ничего толком не объяснил. Ещё с долю секунды поборовшись с собой, он всё же нашёл силы посмотреть Брагинскому в глаза и высказаться. — Мне сегодня звонили из департамента. — Прозвучало хуже приговора. Совсем как удар о крышку гроба совместных выходных. Так же глухо и безнадёжно. — Там опять какие-то проблемы… Я не особо вникал, если честно. Они обещали разобраться самостоятельно, но если не получится… — Он глубоко вздохнул, вновь опуская взгляд и еле слышно добавил: — Мне придётся уехать сразу после праздника. Если не раньше…       Нежданная новость о вероятной скорой разлуке хуже грома среди ясного неба. Это горькое, тяжёлое, гадкое чувство сродни тому, что испытывает наркоман, когда кончается доза. Только что ты был счастлив. Безудержно, беспричинно, безбожно… И небо было ясным, и солнце светило как никогда ярко, и впереди, казалось, ждала одна лишь радость — и вот ничего нет. Небо рассыпалось в крошки, солнце потухло, а счастье сменилось болью тысячи воткнутых в сердце ножей. Впереди только адская ломка. Судорожные попытки ухватится за угасающий образ в сознании. Звонки и неестественный звук родного голоса, дарящий лишь временное, мимолётное облегчение, а после сводящий с ума. Снова долгие, бессонные ночи, снова холод, от которого не спрятаться даже под самым тёплым в мире пледом. Снова наивное, глупое ожидание чуда, которое не свершится… Снова...       Иван невольно сжал его плечи чуть сильнее. «Так вот почему он так стыдился самого себя… Так вот почему был так печален и задумчив…». Всё в одночасье встало на свои места — вот только Брагинский не знал, рад он этому или нет. Не имея никаких слов утешения — да и что можно было сказать? Разве существует в мире хоть одно слово, способное по-настоящему заглушить эту горечь, а не создать иллюзию облегчения? — он лишь крепко прижал Кёркланда к себе, утыкаясь носом куда-то в волосы. Тот и не был против: сам охотно упал в чужие объятья, обвивая руками в ответ, прижимаясь ещё сильнее… Как будто желая проникнуть ему под кожу. Как будто желая спрятаться там ото всех обстоятельств, обязательств, и прочих, и прочих, и прочих ненавистных глупостей, мешающих им просто-напросто провести время вместе. Они ждали этого несколько месяцев. Считай, что весь чёртов год. И что получили взамен? Несколько дней… Несколько дней как ядовитую насмешку… — Я не знал, как сказать тебе об этом… — продолжал сокрушённо шептать Артур. — Подбирал слова, думал выждать момент. А оно, видишь, как всё сложилось…       Иван молча гладил его по спине, вырисовывая кончиками пальцев какие-то незамысловатые узоры и чувствуя, как сквозь одежду в его собственную спину болезненно вонзаются чужие ногти. Голос у Кёркланда дрожал и срывался, глаза предательски слезились, а сам он, как мог, цеплялся за Брагинского, словно неумолимо шёл ко дну — но всё же не плакал. Сглатывал противный ком и крепился из последних сил. Иван и сам бы вцепился в него также крепко, сам бы заревел от досады навзрыд — но не мог. В отличие от вечно непримиримого Артура, он уже слишком привык терпеть. Слишком привык к тому, что счастье не может быть долгосрочным. Слишком привык относиться к любым невзгодам смиренно.       Но что если… Что если Кёркланд рано отчаялся? «Придётся уехать» — но ведь не точно и не прямо сейчас, а в будущем и только возможно… Может, всё ещё обойдётся?.. — Насколько серьёзны возникшие трудности? — поинтересовался Иван, вдруг останавливая руку в одном положении. Ему бы хотелось заглянуть теперь Артуру в глаза, увидеть, как отозвался этот вопрос в его сердце, но тот по-прежнему держался слишком крепко и прятал лицо у него груди. — Не знаю… не помню… — неохотно пробормотал он. — Говорю же, я не особо слушал. Просто дал какие-то общие наводки, лишь бы отстали. Должен же и у меня быть выходной, в конце-то концов…       «Не заболел ли он случайно?» — внезапно подумал Брагинский, поражаясь про себя тому, как он мог упустить из виду эти слова в первый раз. Что бы Кёркланд — тот ещё трудоголик и перфекционист до мозга костей — вдруг совершенно перестал интересоваться государственными делами?.. Страшнее услышать нечто подобное разве что лишь от Германии или Хонды. Впрочем… Его можно было понять: прошедший год выдался изрядно выматывающим. Несчастье за несчастьем, потеря за потерей — не год, а настоящая игра на выживание. Удар по здоровью всего мира. Сколько раз сам Иван в припадке отчаяния думал: «Да пропади оно наконец-то всё пропадом» — и сосчитать страшно. Но ведь… нельзя сдаваться, не так ли? Тем более таким, как они… — А к чему ты спросил? — неожиданно Артур сам отстранился от него и, чуть нахмурившись, будто всерьёз ожидая упрёка, внимательно посмотрел в чужое лицо. — Может, они всё же сами разберутся и тебе не придётся никуда уезжать раньше времени? — вопросом на вопрос отозвался Брагинский. — Или… Я мог бы попробовать поехать с тобой. Если, конечно, тебе это не сильно помешает… — Осторожно добавил он, сам не зная отчего, потупив взгляд. Кёркланд сперва было удивился и даже по-настоящему обрадовался его словам, но этот порыв скоро прошёл, и в итоге он лишь устало улыбнулся. Улыбнулся так, как обыкновенно улыбаются матери, когда их чадо говорит какую-то совершенно наивную, трогательную… глупость. Абсолютную, очевидную глупость. — Я тоже думал об этом, но… Согласись, никто не обрадуется приезду незваного гостя, когда в доме какие-то проблемы. Если ты всерьёз поедешь со мной, то будешь вынужден скрываться… — его лицо болезненно скривилось, но он взял себя в руки и снова принял более-менее нейтральный вид. — Оно тебе надо? Это сложно, да и… Если кто узнает, по голове нас с тобой за это не погладят. Сам понимаешь… — Иван удручённо кивнул, хоть и не был полностью согласен. Артур помолчал немного, стараясь сдержать себя, но что-то словно бы оборвалось внутри, стремительно рухнув вниз, и он, не выдержав, в горестном исступлении воскликнул: — Боже, кто бы знал, как я не хочу уезжать! Если бы только это было возможно… Я согласился бы променять всё на ту полуразваленную конуру, в которой ты прячешься ото всех*… И плевать, что она реально разваливается на глазах. И плевать, что я терпеть не могу большую часть твоих соседей… просто плевать…       Он тяжело вздохнул, замолкая так же резко, как и начал говорить. Брагинский смотрел на него — уставшего, разбитого — смотрел, и совершенно не знал, что ответить на это внезапное откровение. Да и нужно ли что-то отвечать? Кёркланду ведь, определённо, ещё было что сказать: после долгого молчания трудно разом высказать всё, что успело накопиться в душе… Недолго думая, Иван решил-таки немного подождать. И не ошибся: переведя дух и по новой собравшись с мыслями, Артур с прежней горечью продолжил свой сбивчивый, путаный монолог: — Это неправильно — сам знаю, что неправильно — но… Сегодня я лишний раз убедился в том, как же сильно я завидую людям. Пускай они слишком хрупки и смертны — о, разве наша вечность чем-то лучше? — у них есть хоть какой-то шанс прожить свою короткую жизнь вместе с теми, кто им дорог. Пускай он самый ничтожный из всех, но он есть. Мы же лишены даже этого… Любить друг друга, по-настоящему, самозабвенно, мы не имеем права из-за нашего долга перед своими гражданами. А любить людей… Всё равно, что пить лекарства смертельно больному — бессмысленно и глупо. Пустая надежда, да и только… Нам никогда не избавится от одиночества, чтобы мы не пытались предпринять. Мы обречены с момента своего появления. Ты скажешь, что с этим уже давно пора смириться… Но что, если я просто не могу? Что, если я просто не хочу?.. — голос — в который уже раз за весь этот несчастный вечер? — вновь дрогнул, норовя перейти в плач. — Артур… — осторожно попытался вклиниться Брагинский, но Кёркланд лишь отмахнулся. — Не надо. — Собрав остатки силы воли, уверенно и твёрдо сказал он. — Просто не надо. Сам знаю, что дурак… — прилив сил оказался временным, и нездоровая улыбка вновь расцвела на его обветренных губах. — Безнадёжный дурак… Ну, ничего, ничего. Ты только не волнуйся. — Вдруг ясно и чётко обратился Артур не куда-то в пустоту, а прямо к Ивану. — Не волнуйся об этом. Справлялся же я как-то раньше — значит, справлюсь и сейчас…       Вспыхнувший ненадолго «огонь» в глазах слишком стремительно угас. Кёркланд снова погрузился в мрачную задумчивость, вновь теряя связь с действительностью и отворачиваясь к окну, за которым по-прежнему лёгкими клочьями нежно-белого пуха неслышно падал на землю чарующий снег. Только теперь, казалось, что это вовсе не снег, а действительно разбившееся вдребезги небо, постепенное осыпавшееся по крупицам на землю… Глубоко вздохнув и ощущая некое дежавю, Брагинский молча обнял Артура со спины, аккуратно, заботливо целуя в висок. «Я рядом, рядом, несмотря ни на что», — без слов говорил этот жест. Кёркланд в ответ лишь накрыл руки Ивана своими, ненадолго прикрывая глаза… Их «разговор», казалось, окончательно исчерпал сам себя, оставив только печаль и горькое послевкусие.       Неуютное молчание. Тихий гул холодильника на фоне. Полумрак и ноющий камень на сердце. Плохой, определённо, плохой вечер… А ведь скоро, уже скоро праздник! Мандарины, шампанское, мишура, гирлянды… А у них ни ёлки, ни новогоднего настроения. Только скорбь, только тёмный бархат зимнего вечера… Но ведь… — А знаешь… — вдруг снова начал Артур, прерывая не совсем уместные размышления Брагинского о предстоящем празднике и неподходящей для него атмосфере. — Пока тебя не было, я случайно вспомнил начало этого треклятого года… Помнишь, я тогда приехал к тебе уже после первого всего на три дня? Три несчастных, но в то же время счастливых дня… Мы тогда долго гуляли с тобой по улицам, паркам, заходили в различные кафе погреться, чтобы потом снова бесцельно скитаться по городу… А снег всё падал, и падал, и падал весь день. И было его много, очень много, совсем как сейчас. И мы с тобой, как малые дети, валялись в сугробе и смотрели в небо… А небо… А небо как будто знало, как мало у нас времени и как много между нами километров. Знало и продолжало дарить снег… Вот только никто, никто — и даже мы с тобой — тогда так и не понял, что это, на самом деле, были слёзы. Потому что они замерзали прежде, чем достигали земли…       По мере того, как он говорил, взгляд его всё сильнее затуманивался, покрываясь уже знакомой полупрозрачной пеленой воспоминаний. Кёркланд как будто терялся в них, забывая о насущных невзгодах, и застывшее выражение печали на его лице становилось менее безутешным. Он даже слабо улыбнулся. Не болезненно, как прежде, а как-то легко-легко и даже радостно… Всплывавшие в памяти картины счастливых моментов из прошлого размягчили его сердце. И снова в уголках глаз льдинками заблистали скупые, неспособные стать полноценными ручьями слёзы…       Иван не знал, почему, но это воспоминание своим слабым, еле ощутимым теплом согрело и его. Он смотрел, как постепенное менялось выражение чужого лица и как-то глупо радовался тому, что несмотря на предыдущие, наполненные горечью слова, Артур ещё мог вот так по-детски рассуждать о плачущем небе и вот так светло, по-настоящему улыбаться… Улыбнувшись в ответ, Брагинский невесомо поцеловал его в щёку, случайно цепляясь взглядом за до сих пор горевший экран телефона (немного странно, что Кёркланд забыл его выключить… хотя… было ли ему хоть какое-нибудь дело до этого?..). «Right Here Waiting», — машинально прочёл Иван уже известное название. Как вдруг некая, не до конца осознанная идея резко возникла в его голове… — Впрочем, что-то я слишком замечтался. — Между тем, противореча самому себе, добавил Кёркланд. — Всё это — просто совпадения, ведь… Какое небу может быть дело до нас? Мы не в книге или фильме, где природа действительно кому-то сочувствует…       Брагинский по-прежнему слушал его, но уже не так внимательно. Идея… Неожиданный, но такой очевидный выход из сложившегося «тупика». Почему, почему, он только не додумался до этого раньше? Наверное, такова сила внезапных плохих новостей — на время лишать кого угодно здравомыслия… — Как знать, — заговорил Иван после долгого молчания. — Природа ведь тоже живое существо, которое вполне может сопереживать… А, впрочем, знаешь, что? — внезапно для Кёркланда оживился он, выпуская его из объятий и отступая на шаг, что тот мог лучше его видеть. — Мы завтра же пойдём в тот же самый парк, где были тогда. Хочешь? Или… Или же лучше останемся дома и начнём подготовку к празднику. Наведём, наконец, порядок, достанем с кладовки ёлку, гирлянды, шары и прочее, и прочее и украсим здесь всё. Хочешь? А потом закупимся мандаринами и наедимся ими до отвала, так, чтобы на год вперёд хватило. Хочешь? А ещё…       …Полумрак и ноющий камень на сердце. Плохой, нет, просто ужасный вечер… А ведь скоро, уже совсем скоро праздник! Мандарины, шампанское, мишура, гирлянды… Время — пускай и наивных, но всё же искренних — надежд. Время — кто бы что ни говорил — новогодних чудес. А у них… А у них в квартире атмосфера, хуже, чем на похоронах! Но ведь… но ведь не всё же потеряно, верно? И почему это они вдруг так охотно похоронили возможность вместе отметить окончание года, если шанс на это ещё остался?       Вот он — тот самый, желанный выход из ситуации, который Брагинский чуть было не пропустил. Наступающий праздник. Новогодние хлопоты, за которыми так легко на время забыть обо всём. А потом… А потом он придумает что-нибудь ещё… Точнее, они придумают. Да, именно, придумают. Вместе. Да, непременно так оно и будет!..       Ничего не понимая, Артур ошеломлённо и как-то дико смотрел на его нежданный порыв оптимизма. Откуда он взялся? Почему Иван вдруг так резко воодушевился? Что вообще может быть радостного в сложившейся ситуации?.. Брагинскому видел эти вопросы в его растерянный глазах и, добродушно усмехнувшись, принялся вдохновенно объяснять: — Не знаю, как ты, а я не собираюсь позволять каким-то неясным проблемам помешать мне испортить праздник. Да, ты был прав, ты был чертовски прав, когда говорил о том, что мы не можем всецело отдать своё сердце кому-то из-за нашего долга. И ты также был прав, когда говорил о том, что мы обречены на одиночество, но… Скажи мне, разве сейчас, в этот час, в эту секунду, ты одинок? Разве вчера ты был одинок? Разве завтра ты будешь одинок?.. Ты скажешь, что сам не знаешь, когда тебе придётся уехать. А я скажу тебе, что… Где бы ты ни был и что бы ты ни делал, я всегда буду ждать тебя здесь. Разве же это… Совершенно ничего не значит?       Кёркланд несколько секунд продолжал непонимающе смотреть на него, а затем, резко смутившись, потупил взгляд: — Я не это имел в виду… — пробормотал он. — Я знаю, что ты будешь ждать меня, сколько потребуется, но… Разве ты сам не устал от этих постоянных разлук, от этих коротких встреч, от этих постоянных ожиданий?..       Иван вмиг приблизился к нему и, осторожно убрав в сторону мешающиеся соломенные пряди, нежно поцеловал его в лоб, словно успокаивая маленького, несмышлёного ребёнка. — Устал. Словами не передать, как сильно устал. Но у нас всё равно нет другого выхода, кроме как довольствоваться тем, что мы имеем. Так зачем тогда мы портим себе настроение раньше срока? Да, у нас никогда не будет достаточно времени друг для друга, но… Разве же это не делает эти короткие встречи ещё более ценными? Ещё более значимыми?       Он взял его за руки, чуть притягивая к себе. Артур хмурился, не зная, что и ответить. Было видно, что после всего пережитого и «перестраданного» наедине с самим собой ему трудно было принять настолько беззаботный взгляд на, в самом деле, безрадостную действительность. Наконец, он сдался и, как-то нервно усмехнулся. Усмешка скоро переросла в плохо сдерживаемый смех, и Брагинский, по правде, на мгновение всерьёз испугался за ментальное здоровье своего возлюбленного. — Боже… — Наконец, совладав с резким приступом «весёлости», выдохнул Кёркланд. — Как ты, чёрт возьми, постоянно это делаешь? — Что именно? — не понял Иван, однако заметно расслабился. — Всё. — Кратко ответил Артур, смотря ему прямо в глаза. — Просто люблю тебя, вот и весь секрет. — Он пожал плечами, искренне не понимая, что такого особенного сделал.       Кёркланд благодарно улыбнулся, снова прижимаясь к нему: «Всё, правда, будет хорошо?», — тихо спросил он, устало утыкаясь носом в чужое — родное! — плечо и закрывая глаза. — Конечно, — с улыбкой отозвался Брагинский, обнимая его. Вдруг о чём-то подумав, он взял одиноко лежащий на подоконнике телефон и снял трек с паузы.       …И какая разница, что они совершенно не могут быть в этом уверены? Ведь… «…Wherever you go, whatever you do I will be right here waiting for you. Whatever it takes or how my heart breaks I will be right here waiting for you. Waiting for you…»       …и пусть весь остальной мир подождёт.