Лучший день в жизни

            Мы находимся в этой огромной душной комнате с бассейном. Впервые за долгие годы я не знаю, что делать, как с ней говорить. Она боится меня сейчас, да это и неудивительно, ведь она связана и у нее заклеен рот, но я не привык по-другому общаться с людьми. Я ненавижу людей. Но она – какое-то исключение из правил, маленькая девочка, во взгляде которой я, однако, вижу взрослую женщину. Это так и сквозит во всем – в ее движениях, голосе, в ее забавном и нелепом рвении спасти отца, это витает в воздухе вместе со странным, похожим на сладковатые специи запахом ее тела и отчего-то не дает мне покоя.             Я до этого долго разглядывал ее с камер, то, как она почти неподвижно лежала на этом деревянном шезлонге, лишь изредка нервно оглядываясь по сторонам, будто понимая, что за ней наблюдают. Мне было немножко жаль ее, хотелось присесть рядом, дружески потрепать по голове, даже сказать, что мне тоже страшно, что она не одна здесь. Поэтому я оторвал себя от уютного кожаного кресла охраны, спустился вниз и даже попробовал подойти к ней на пару шагов ближе, но заметил, как притягательная юная фигурка вытянулось струной, а миниатюрные ладони сжались в кулаки. И тогда я решил заговорить.             И вот, я здесь. Сверхблизко. Не знаю даже, о чем и к чему болтать; мне важно лишь показать, что я не хочу причинить вреда. Тщетно пытаюсь прочистить пересохшее горло.             – Ужасно, что твоя мама умерла. Моя мама бросила моего предка… И тогда он умер. Потому что она разбила его сердце, – выдаю первое, что приходит в голову, и достаю сигарету. Я почти не перестаю курить сегодня. Наплевать. Я замолкаю и медленно подхожу к ней, попутно затягиваясь. Она не сводит с меня заплаканных глаз.             Это очень даже льстило бы мне, если бы не настойчиво трезвонящее осознание, что девчонка всего лишь до смерти напугана. Я все так же медленно усаживаюсь около нее, совсем-совсем рядом, и выпускаю дым из легких. И вдруг мне приходит в голову спонтанная мысль: а что, если… Что, если мне дать ей возможность говорить?             Вдруг жутко хочется прикоснуться к ее мыслям. Я как-то инстинктивно собираюсь затянуться снова, но, не донеся сигарету до рта, ведомый покалывающим на кончике носа порывом, демонстративно поворачиваюсь к ней. Она продолжает печально и испуганно глазеть на меня, тихонько всхлипывая. Когда я протягиваю руку, чтобы снять скотч, она снова вся так смешно и трогательно сжимается, пытаясь отодвинуться, и с недоступных пока взгляду полных губ срывается нечто среднее между вскриком и всхлипом.             – Я знаю, тебе страшно, – хрипло шепчу я. Рука дрожит, но скотч я все же срываю. Не слишком-то нежно. Девчонка судорожно хватает ртом воздух и прикрывает глаза. – Мне ведь тоже.             И тут она прямым взглядом прорывается прямо в мою душу. Пронзительно. Взросло. Красиво. На долю секунды я решаю, что так умирает страх.             Я в очередной раз вспоминаю про неторопливо тлеющую в холодных пальцах сигарету и опять намереваюсь затянуться, и опять в последний момент передумываю. Возможно, она тоже курит, тайком от папаши. Все так делают в ее возрасте. Поэтому я чуть нервно предлагаю ей расслабиться. В смысле, я молча тыкаю этой многострадальной сигаретой в ее сторону, терпеливо ожидая положительного ответа.             Интересно, сильно я похож на тех ее парней? Ну, типичных таких, наверное, парней. Мерзких смазливых сопляков, которые пускают слюни на ее офигенную грудь и пытаются хоть чем-то заинтересовать девчонку, у которой с самого детства в распоряжении отцовский замок. Должно быть, она всех их крепко держит за яйца своей очаровательной улыбкой и вытянутым тонким средним пальчиком, ха.             Нет, я вообще на них не похож. Это хреново или круто? Хреново или круто, а?!             Она ничего не отвечает на мою внутреннюю бойню, просто продолжает разглядывать меня. Попав в плен прожигающих черепную коробку глаз, я уже не могу ничего с собой поделать. Она так обольстительна и прекрасна в этом своем немом испуге, что я непроизвольно приближаюсь, ни на миг не отрывая взора. Одно чувство подавляет во мне целый вихрь других – решительность. Я боюсь касаться ее губ, боюсь вообще ненароком дотронуться – она кажется мне такой ненастоящей, будто голограмма…             Такие малышки тают, когда на них дует ветер. Уж я-то знаю. Пока они живы, во всяком случае, их лучше особо не травмировать своими грубыми руками.             Я кладу ладонь на спинку ее кресла, а потом приближаюсь, до отказа натягивая поводок своей смелости. Девчонка все так же безмолвна, только теперь отчего-то кажется мне совершенно невозмутимой. Ну что ж. Я наконец вдыхаю сигаретный дым. Руки быстро начинают приятно подрагивать, пока я задерживаю дыхание и блаженно перекатываю табачную горечь на языке. Затем я медленно направляю густую белесую струю прямо в лицо Дженнифер. Она неожиданно приоткрывает рот, ловит дым и тут же начинает отчаянно кашлять. Нет, вряд ли она курит... М-м-м. Может, не такие крепкие... Но все равно, плевать.             Она пытается отдышаться, отвернувшись от меня. Или, может быть, она, как и я, всего лишь набирается смелости?.. Она ведь открыла, открыла свои губы. Ох, клянусь, это лучшее, что она могла сделать. Красивее самой смерти. Сводит с ума.             – Помнишь лучший день в своей жизни? – внезапно даже для самого себя бросаю я, когда она вновь поворачивает голову в мою сторону. Даже мой голос слегка сел и охрип, выдавая с потрохами объемы возбуждения хозяина. Я исступленно воображаю, как обнимаю ее, прижимаю к себе, и как она обхватывает меня своими руками, разделяя то же самое бешеное чувство. – Помнишь? – она неуверенно мотает головой из стороны в сторону. Неудивительно, в ее-то жизни наверняка каждый день счастливый.             – Мой – сегодня, – честно признаюсь. Без купюр, вот вообще. Я не могу даже представить, что может быть лучше, чем находиться рядом с этой Мадонной в здоровенной душной комнате, утопая в соляной кислоте ее глаз.             Я снова затягиваюсь и поворачиваюсь к ней всем корпусом. Дыхание сбивается от осознания, что на этот раз она сама приближается ко мне и ее губы оказываются буквально в пяти сантиметрах от моих. Нервно, нервно. Что-то колотит по вискам, так больно... Так круто.             Меня трясет, как сопливую школьницу. Да если бы я и мог в этот момент понять, чего хочу больше – любить ее вот так до самой смерти, печь вместе индейку по Дням Благодарения и остаться навсегда вдвоем в этом огромном доме, или же сожрать ее заживо с грязными животными воплями и стонами, только чтобы оставить в себе этот божественный след, я бы, наверное, даже не дернулся. Лучшее время. Лучшее. Долгая жизнь, короткое счастье. Женщины бывают только однажды. Только сегодня и сейчас. А потом они исчезают, чтобы мужчины их ловили и возвращали домой. Это просто игра природы на выживание. Русская рулетка. Можно сдохнуть, не добежав. Я добежал.             Выдыхаю дым, и Дженнифер приоткрывает свой ротик снова, ловя его губами. Я физически не могу больше держать дистанцию, кожа накаляется, плавится от каждого сантиметра вдали от моей сегодняшней победы, и поэтому я медленно прислоняюсь лбом к ее лбу. На глаза наворачиваются слезы, легкие будто скручиваются в тугой рулон, и тут я почти физически ощущаю, как сердце разлетается вдребезги, и каждый крошечный осколок, как осколок Дьявольского зеркала, попадает прямо в мой гребаный глаз. Я преклоняюсь, моя королева.             Стой... стой, Марс, погоди. Она – собственность, красивая вещица, и я знаю это, этот факт так же прост, как дважды два, я чувствую ее принадлежность мне каждой клеточкой тела, каждым волоском. Моя девочка, ну или женщина. Не знаю, не важно. Люди вокруг такие больные. Такие отвратительные. Подконтрольные. Единственная вещь, которая все еще удерживает меня в этом ободраном мирке – понимание, что я сам строю свою Вселенную. И эта часть реальности – эта девушка – органична в моей картине. Это значит, что они обязаны срастись.             Я медленно опускаю голову, прижимаясь к красивому, интересно припухшему от слез личику, а она даже не пытается отстраниться. Очередное доказательство того, что мои решения верны. Все на своих местах. Мое лицо покоится на бархатной бледной груди, лба касается мягкая, нежная, теплая, живая щека. Какая-то часть меня, быть может, и чует подвох в этой священной податливости, но все мое существо это решительно отвергает. Я научу ее жизни позже. Или убью ее.             Но позже.             – Девочка моя… – шепчу, отдавшись болезненному бреду, не помня себя. – Девочка моя…