Его любовь

      По окну бил дождь, капли стекали по стеклу, оставляя после себя дорожки. На улице холодно и мерзко, но в небольшой квартирке многоэтажного дома тепло и уютно. Мягкое одеяло согревало, слабый свет освещал так, чтобы можно было читать книгу, которая оказалась в руках Юри машинально; он укутался в одеяло на постели и читал русский текст. День выдался тяжелый, и он ушел с тренировки раньше всех, больше из-за Виктора и Якова. А все из-за того, что ноги уже не держали, гудели от боли, и когда в раздевалке Юра увидел их, сразу же пошел ябедничать тем — Кацуки считал это подставой, — и потом его чуть ли не пинками выставили из катка. И что оставалось делать? Залечить раны и углубиться в чтение, чтобы не глядеть все время на часы, дожидаясь прихода Плисецкого. Заваренный чай уже давно остыл, а дождь все не утихал. Впрочем, что-то такого от России Юри ожидал. Он слышал, какая здесь погода непредсказуемая, а про мрачность от серых домов и магазинов, он и вовсе молчал. Хоть и было в этом что-то особенное, завораживающее. В России прохожие не улыбались, когда в Японии улыбки дарили каждому; русские только угнетают, но когда встречается тот, кто тебя знает, так лицо их сразу же светлеет. Кацуки, впрочем, это никак не пугало. Это казалось... естественным, что ли? Как и то, что Плисецкий корчил свое лицо в предубеждении, не завися от ситуации. Юри просидел так недолго, листая чуть шершавые страницы, когда послышалось, как в замочную скважину вставляют ключ. Пришедший всегда вел себя тихо: закрывал дверь, снимал одежду, вешая ее на крючок, заходил в ванную, чтобы помыть руки. Также тихо он шагал к двери, а потом ее открывая, смотрел на Кацуки: — Привет. Юри поднял глаза от книги, встречаясь с зелеными. — Привет. Юра зашел в комнату, направляясь к шкафу, раскрыл дверцы и начал рыться в поисках пижамы, при этом наговаривая: — Если ты так и будешь себя изводить, Виктор объявит всем, что ты ушел в отставку. Он просто не пустит тебя на лед. Он сам так сказал. А Яков поддакивал, так что ты остался в меньшинстве. Вытаскивая чистую футболку, он повернулся к Юри. — А ты? — спросил тот. — А я на их стороне. Кацуки фыркнул: — Ну значит спинку ты потрешь себе сегодня сам. Плисецкий ужаснулся: — Ты не поступишь со мной так! — Еще как поступлю. У меня же ноги болят. И улыбнулся своей дьявольской улыбкой, от которой Юра не способен был спрятаться. Он что-то буркнул и скрылся за дверью спальни, а Юри снова принялся читать с того места, на котором остановился. Послышался шум воды, смешиваясь со звуками дождя за окном. Юри привык, что Юра на льду всегда надувался, что-то бубнил себе под нос, убивал взглядом, но он единственный знал, какой он не на льду. И не зря его называют котом, потому что тот так и ластится дома, так и хочет, чтобы его погладили по головушке. Если сначала такие изменения Кацуки немного выводили из строя, то потом он с этим ужился. Он помнил, как в первый раз в Ледовом дворце Юрий на него пустил чуть ли не Аваду Кедавру, а дома, как ни в чем не бывало, лез к нему с объятиями. С того дня Юри решил не лезть к Юре, когда они находились на льду. Как это работало, он также не знал. Если быть честным, он толком не запоминал и не понимал, что читал. Нет, не из-за того, что русский текст — он уже довольно хорошо обладал языком, — а вот просто не воспринимались эти диалоги, мысли героев. О чем они вообще? Но он все продолжал бегать глазами по буквам, как робот. Чтобы хоть чем-то занять свои мысли от звуков в ванной... Когда шум воды затих, а за окном, кажется, тоже утихал дождь, в комнату зашел помытый Юра с мокрыми волосами, с чуть разгоряченными щеками, и в свежей пижаме. — Ты ел? Юри помотал головой, не поднимая глаз. — Там осталась картошка и курица, будешь? Тот неопределенно пожал плечами. Послышалось «Ладно» и русский пошел на кухню. Юри улыбнулся. Юрий не был терпелив, но иногда его хотелось позлить, чтобы знал, что он не один мог надуваться, как шар. Отложив книгу, даже не обозначая страницу, на которой он остановился — знал, что не вернется к этой книге, — он поплелся за парнем. Тот уже вовсю доставал кастрюли, тарелки, разогревал еду, а Кацуки только уселся за стол и стал следить за действиями Юры. — Завтра выходной. Чем займемся? — между прочим спросил он, пока Юра накладывал пюре на тарелки. — Давай проспим целый день? — А мне кажется, я подвергаюсь тяжелой артиллерии: ты затискаешь меня насмерть. Юра прыснул, ставя на стол тарелки. — Ты знал на что шел. — Честно? Не знал. Плисецкий потянул руку к японцу и потрепал его темные волосы, на мгновение пропуская между пальцев густые пряди, а потом снова развернулся и принялся открывать столешницу, доставая вилки. Уголки губ Юри дергались в улыбке. Когда, наконец, все было на столе, они принялись за еду. — К нам собирались заехать Виктор, Георгий и Мила, не забыл? — спросил Юрио, откидываясь на стул, когда его тарелка опустела. — Снова после вас убираться... — Эй! Тебя никто не заставляет. — Но а почему к нам? У Виктора, я знаю, квартира намного просторнее, — Юра на это дернул плечами. — Ладно, от меня ничего не зависит. Юра поднялся, собирая тарелки, и положил их в раковину. — Мы можем отказать в своем жилье, они все равно найдут где напиться. — повернулся и посмотрел на Кацуки, — Но так же веселее? — Кацуки раскрыл объятия, понимая, чего от него ждут, и тот сразу же уселся к нему на колени, обвивая руками шею. И Юри готов был поспорить, он мурчал. — Перестань себя так изводить, ты же делаешь себе больно, — куда-то в шею промурлыкал тот. Юри не ответил. Юра отодвинулся и посмотрел сверху на японца. — Почему ты не послушаешь хотя бы меня? Он молчал. — Ты не делаешь лучше... — Юра, — остановил Юри, не желая слушать одну и ту же шарманку, которую он слушал каждый день. — Я добился всего только через боль и слезы, через умение терпеть и игнорировать. Никак не по-другому. Юра, не моргая, смотрел в шоколадные глаза. Да, именно таким он всегда и был. Робкий, желающий защитить всех, кто ему важен, боясь, что когда-нибудь не успеет защитить, что когда-нибудь настанет день и он всех потеряет. Глубоко в душе понимая, что этот день все равно настанет. — Ты же знаешь, что я тебя не упрекаю? Я просто... — Юрий закусил губу и отвел взгляд, посидел так, а потом поднялся и ушел из кухни. Юри вздохнул, но не спешил идти за парнем. Юра плюхнулся на постель. Такими темпами, — подумал он, — я потеряю его... Он понимал, что если он будет долбить ему одно и то же, то в один день Юри это надоест и он уйдет. Но если он не будет долбить это, то кто знает, что от этого будет? Плисецкого раздражало его терпение, из-за которого он все падал и падал на больные колени, раздирая кожу, получая новые синяки, а ему все нипочем, он хмурится от боли, но усердно игнорирует. Это так бесит! Так это еще происходит на юриных глазах... И как каждый день не думать об этом? Почему он не может жить настоящим и прямо сейчас наслаждаться мгновением рядом с ним? Почему эти мысли его душат? Кровать под ним немного прогнулась. Юри улегся спиной к русскому, и Плисецкий прогнал назойливые мысли и прильнул к нему: обвил руками талию, закинул ноги, вжимаясь всем телом. Кацуки повернулся, улыбаясь, пустил руку в блондинистые волосы. Чужое сердцебиение в такт Юры, дыхание смешалось, тепло тела, точно как огонь. Он провел рукой по животу, ощущая под пальцами мягкую ткань футболки, и прошептал в темноту: — Я просто переживаю. Даже не надеясь, что он получит ответ. Просто сказал, что крутилось на языку... — Я знаю. И терзания отпустили...