***
Иногда Дима в полном восторге от своего умения повернуть каждую ситуацию себе на пользу, но чаще всего нет. Не когда эта ситуация изворачивается снова, чтобы укусить его за задницу. Не когда он в одиночестве бродит по подвалу в поисках ведра краски и бутылки растворителя, подсвечивая себе телефоном, поминутно рискуя переломать шею, споткнувшись о какую-нибудь пыльную дрянь. Предполагалось, что по темному подвалу он будет бродить с Аленой, подставляя ей свое мужественное и бесстрашное плечо, но Алена ужасно занята и зачем она вообще в подвале, Дмитрий Юрич, в самом деле, ну что вы один это ведро не дотащите что ли? И Дима ломается немного, вздыхает и спускается в царство старого хлама, плесени и потенциально опасных инфекций, по пути стараясь ничего не трогать руками. Он обходит пару помещений до потолка набитых горами тряпок, коробками и какими-то досками, древними декорациями, стульями и столами с инвентарными номерами, шарахаясь к стенке всякий раз, когда ему кажется, что в темных углах что-то прошуршало. После непродолжительных поисков ведро краски, наконец, нашлось, здоровенное и пыльное. Дима напряг нажитые в спортзале и настоянные на планке мышцы, покряхтел немного и поднял его, слегка приседая. Чуть подкинул, перехватывая поудобнее, и пришел к выводу, что вполне терпимо. Нести банку и держать телефон так, чтобы он освещал дорогу неудобно, и он решил забить на поиски растворителя. Чудо вообще, что он хотя бы краску нашел в этом пыльном аду. Дима еще посветил вокруг, чтобы можно было с чистой совестью сказать, дескать, старался, искал-искал, совсем с ног сбился, но увы. Этот шорох ему точно не послышался. От темного проема впереди отделилась фигура, и Дима не завизжал только потому, что от страха не смог открыть рот. Даже пошевелиться не смог. Он моргнул, а когда выморгнул, фигура уже стояла прямо перед ним. Телефон в подрагивающих Диминых пальцах осветил оранжевую каску, худые голые плечи и огромные непроницаемо черные глаза. Сраный демон ада явился ему в подвале ДК и, чуть покачиваясь, маниакально улыбался из-под усов. У демона было лицо Аркадия Денисовича. — Красавица! — демон икнул. — Куда же вы? — прошипел он и сжал в руке правую Димину ягодицу. Прямо от души, так что к Диме аж вернулись навыки речи. Правда, поразить никого он бы ими не смог, потому что в голове у него все равно было только одно возмущенное восклицание. А ведь когда-то по два часа к ряду пиздел, не затыкаясь, прямо соловьем разливался. За это начальство его особенно любило, хвалило и лелеяло. Давало ему машины, купленные на фирму в лизинг, и катало обучаться заграницу, как лучше кидать, продавать и покупать. А потом ласково хлопало по щеке и наливало с барского стола все самое вкусное, посмеиваясь и приговаривая: «Помни, Дима, что ты, суть — блудница на звере багряном в золоте, драгоценных камнях и жемчуге, и зверь под тобой о семи головах и десяти рогах, и чаша в руке твоей полна мерзостями и нечистотою блудодейства твоего». Диму в глубине души такие сравнения немного пугали, но в основном особо не беспокоили. Учился заграничным мудростям он прилежно, машины были красивыми, ездили быстро. И в чаше его, то есть в рюмке, тоже все было заебись. Пока он не вернулся на малую родину. Где все Димины умения почему-то все время выходили ему боком, старые установки не работали, а люди не подчинялись удобным капиталистическим законам. Дима совсем потерялся. Залещинск убивал в нем человека. Подвальный демон плевать хотел на Димины душевные терзания. Он, бесстыже глядя прямо Диме в глаза, обмакнул грязный палец в непонятно откуда появившийся растворитель, и с влажным чпоком облизал. И подмигнул. — Честь имею, — сказал он и оскалился всеми своими зубами, растворяясь в темноте. Из подвала Дима вылез весь грязный и злой. На правом джинсовом полужопие у него темнели отпечатки демонских пальцев. Было больно, обидно и непонятно. Он совсем не удивился, заметив, что в фойе ДК его уже ожидает усатая немезида. На ней, то есть на нем, были темная водолазка и толстенные очки, а в руках он сжимал микрофон. Рядом с ним под тяжестью камеры сгибался оператор, наверняка тоже усатый, Дима не стал приглядываться. Он и так сегодня перенервничал. Бледная шея в вороте водолазки смотрелась неожиданно беззащитно. В самый раз, чтобы крепко сжать ее руками, пока усатый сукин сын, вознамерившийся свести его с ума, не начнет хрипеть. Взгляды их столкнулись, и Дима понадеялся, что его был достаточно красноречив. Чужие глаза за толстыми линзами выглядели незнакомыми и совершенно безумными, но Диму не наебешь. Этот цирк с усатыми конями его вконец задрал. Он с размаху поставил банку на пол и решительно направился к Аркадию. В три больших шага оказался рядом и схватил засранца за лацканы пиджака, подтягивая к своему лицу. Тот сразу же заверещал что-то возмущенное своим невозможным высоким голосом, но Дима сегодня не понимает по-сучьи, с него, нахуй, хватит. — Что ж ты делаешь, собака такая? Ты нормальный вообще, ебанько? Ты ж мне всю душу вынул своими всеми!.. — зашипел он тому в ошарашенное лицо. — Да вы чего кидаетесь? — гнусаво ответил Аркадий, отбиваясь от Димы микрофоном. — Вы что себе позволяете? — Да ты первый начал! — ахнул Дима в запале, тряся Аркадием в воздухе. — Да я же ничего такого…ну прямо совсем такого! Дима почувствовал себя пьяным матросом, пристающим к гимназистке. Эта срань ему вконец остохренела. Что за пубертатные игрища? То он за жопу его жмет и пальцы облизывает, то заднюю дает и глазами хлопает, будто совсем не при делах! Поэтому Дима делает то, что делают все взрослые люди, когда жизнь подкидывает им задачки, которые они не в силах разрешить. Он сбегает и напивается. Он покупает бутылку незнакомого виски в маленьком частном магазинчике, стараясь не смотреть продавцу в лицо. Краем глаза он замечает у того усы и решает не искушать судьбу, разглядывая подробнее. Когда продавец, ссыпая сдачу в протянутую Димину ладонь, напоследок нежно проводит пальцами ему по запястью, у Димы дыбом встают, кажется, все волосы на теле. Он с силой вырывает ладонь под аккомпанемент грустного вздоха и уходит не оглядываясь. Чтобы не чувствовать себя слишком уж жалким, напиваясь в одиночку в своем номере, Дима включает телевизор. Он и бутылка виски прекрасно проводят вечер под местное телевидение. Оно, как и жизнь в последнее время, показывает ему одного Аркадия. Дима смотрит, как Аркадий в лесу пытается убить себя разными способами, смотрит, как Аркадий в уморительном парике и с псевдо-иностранным акцентом плещется с собакой в пенной ванне прямо из какого-то ретро-порно, и как на фоне флага обещает избирателям того и этого. Когда Аркадий в вызывающе красном костюмчике, томно прикрыв бесовские глаза, вытаскивает шарик из лотерейного барабана, Дима твердо уверен, это ему снится. Он в Вальгалле пирует с усатыми викингами и сам Один-Усатый-Всеотец подносит ему приветственный глоток скипидара из оранжевой каски. Он щерит Диме в лицо миллион своих зубов, белых и острых, и, приблизившись к самому уху, доверительно шепчет тепло и влажно, посылая табун мурашек по позвоночнику: «Это все сон купца». Дима в ответ хихикает и перед тем, как провалиться в сновидение глубже, успевает подумать, какой же классный был виски. Какой же Дима молодец, как же он хвалит себя за то, что догадался нахуяриться до усатых чертей.***
Как же утром Дима себя за это ненавидит. Он медленно течет по направлению к своему кабинету, плавно огибая детей и коллег, дважды не позволяет втянуть себя в обсуждение костюмов для народного ансамбля, и царственно скрывается в своем кабинете до обеда. В обед ему уже лучше. Он впихивает в себя и первое, и второе и даже компот, и в кабинет возвращается уже почти живым человеком. Может быть, мечтательно щурится он в пластиковую отделку потолка, ему даже удастся немножечко вздремнуть, хоть полчасика. Но в кабинете его ждет засада. Ну кто бы сомневался. Аркадий нервно поправляет волосы, переминается с ноги на ногу, смотрит большими честными глазами и опять несет какую-то дичь. — Митрий Юрич, понимаете, мой брат, вы вчера… — Брат? — тупо переспрашивает Дима. — Брат, да! Юра. Он репортаж приехал делать, а вы напали. — А он меня микрофоном избил, — защищается Дима. — Так это он меня за жопу ущипнул и растворитель украл? В каске, — поинтересовался он, пытливо заглядывая Аркадию в лицо. Аркадий испуганно округлил глаза. — Нет! Это Игорек. Тоже брат, понимаете, нас у мамы шестнадцать… Вы не сердитесь на него, он просто… Ну такой. Растворитель мы вернем, не сомневайтесь. Что ж, некоторое количество братьев могло бы что-то объяснить. Хотя и не все. Дима вспоминает то ли девушку, то ли видение в красном костюмчике, но не решается задать вопрос, потому что не уверен полностью, приснилась она ему или нет. Растворитель они ему вернут. А убитые нервы ему кто вернет? У него, между прочим, еще синяки от пальцев с полужопия не сошли. — Да дался вам этот растворитель! Вы лучше мне скажите, то есть, по-вашему, хватать мужиков за задницы — это нормально? Мне его теперь понять и простить? А если я вас сейчас схвачу? — Дима хлопнул ладонью по столу, повышая голос. Это усатое семейство изрядно попортило ему нервы, что же он теперь, даже и не наорет ни на кого? Аркадий, засранец, подозрительно прищуривается и мерит его таким взглядом, как будто всерьез прикидывает. Как будто Дима ему вообще что-то предлагает. — Это было бы преждевременно, — изрекает он чопорно. — Непрофессионально и неуместно, –добавляет он после короткой паузы. И стреляет глазами так нахально, что Дима начинает сомневаться, а не пиздит ли Аркадий ему, часом. Может, и нет никакого Игорька, может это сам Аркадий зажимает беспечных путников по подвалам, а потом сваливает на несуществующих родственников. Прежде, чем Дима его выгонит, Аркадий уходит сам, напоследок обдав его взглядом, задумчивым и обжигающим одновременно. Чего вообще, спрашивается, приходил? Дверь за ним хлопает, а Дима роняет лицо в ладони и беззвучно смеется над собой. В этом городе он достиг иронии, комедии и дна. Он растирает щеки, все еще посмеиваясь, и забивает в поиск «рестораны Залещинск». Блудница Дима или нет, в конце концов? Чего ему вообще терять?