it's cold when we're apart

— Юрка, смотри! — Кривонищенко оборачивается на голос и в него тут же прилетает рыхлый комок снега, попадая точно в покрасневший от мороза нос. — Ай! — Юра потирает ушибленное место, попутно смахивая с лица остатки ледяной воды. На небольшом пригорке стоит Рустик и смеётся, прицеливаясь для ещё одного удара. На этот раз снежок летит мимо и попадает в растущую рядом с Кривонищенко ёлку. — А ну сюда иди! — парень набирает в руку снег и бежит к Слободину, проваливаясь в сугробы, а тот с места не двигается, будто ждёт. Юра пытается кинуть снежок, но тот как-то не лепится, рассыпаясь в шерстяных рукавицах и прилипая к ним. Рустик чуть ли не пополам от смеха сгибается, глядя на недовольного и взъерошенного парня, ещё раз кидая в того снежком, на этот раз попадая в чуть съехавшую набок шапку и сбивая её с головы парня. — Ну ты у меня получишь! — злится тот, уже достигнув своей жертвы, толкает Слободина в снег, но чувствует, как его тащат вниз, и падает следом, заваливаясь на парня. — Привет, — ещё секунду назад готовый убивать Кривонищенко почему-то очень смущается, когда оказывается так близко к Рустику, а тот слегка поправляет его взъерошенные волосы. — Ты на нахохлившегося воробушка похож, — смеётся парень, а Юрке почему-то сильно-сильно хочется поцеловать его именно сейчас. — Эй, хватит дурачиться, помогайте обед готовить! — слышит он окрик Зины, которая показывается из-за деревьев. Девушка смотрит на парней и лишь тяжело вздыхает, поворачивая обратно за ёлки. Юра заливается краской и неуклюже поднимается, падая и снова заваливаясь в сугроб. Рустик встает и отряхивается, подавая руку парню и с трудом поднимая его из снега. Всё ещё красный Кривонищенко задумчиво смотрит в ту сторону, куда ушла Колмогорова, и вздыхает: всё же дураки они такие, даже чувств друг к другу не скрывают, наверняка все догадались уже, а ведь за это может быть ой как несладко. — Да не переживай ты так, Юрочка, — Слободин, будто читая мысли, целует его в щеку и приобнимает. — Всё будет хорошо, они никому не расскажут, — он ведёт его к лагерю. — Так, Юра и Рустик, за лапником сходите, раз уж вы без дела, — Люда носится по импровизированному лагерю, где они остановились на привал, организовывая готовку обеда. — И лучше побыстрее, скоро костёр разводить будем. — Как скажете, завхоз, — Кривонищенко шутливо отдает честь и вновь направляется к ёлкам, тут же скрываясь в довольно густой растительности. — Юрка, куда ты понёсся-то так, я за тобой не успеваю, — Рустик раздвигает руками лапы елей, и оказывается на небольшой прогалине. Рядом с ним стоит Кривонищенко и улыбается. Он дергает ёлку с радостным криком «Попался!», и на парня валится чуть ли не целый сугроб с ветвей ели. Юра-таки не сдерживается и целует его, и от снега на губах поцелуй получается слишком мокрым, но Рустем кладёт руки на талию парня, притягивая его ещё ближе. От легкого движения головы с шапки Слободина сваливается снег, попадая прямо на нос парню, от чего тот фыркает и разрывает поцелуй, морщась и стряхивая с лица уже успевший подтаять снежок. — Ну вот, теперь я тоже мокрый, — притворно ворчит Кривонищенко, нагибаясь за первой еловой веткой и пряча тем самым улыбку. — Смешной ты, а не мокрый, — парень аккуратно срезает ветви. Уже через пару минут он, нагруженный лапником, вырастает позади парня, от чего тот вздрагивает, чуть не роняя всю собранную хвою — Пойдём, а то нас потеряли уже. — Последний можно? — Юра замирает прямо перед лицом Рустика, чувствуя тёплое дыхание на своих губах. — Если последний, то можно, — парень аккуратно касается чужих, уже немного покрасневших губ и, отстранившись, идёт в сторону лагеря, стараясь не провалиться под снег. — Вас только за смертью посылать, — ворчит Люда, принимая от Рустема лапник, недоуменно разглядывая какого-то слишком счастливого Юру, который носится от одного туриста к другому, пытаясь хоть кому-нибудь помочь. — Значит так, — пока все ждут обед, Игорь решает сделать объявление. — Сейчас соорудим лабаз, а потом в гору пойдём. И так из графика выбиваемся. — А заночуем где? — подаёт голос Дорошенко. — Да там же, на перевале. Можем, конечно, тут остаться, но дело гиблое, в график не уложимся, — все безоговорочно соглашаются с лидером, продолжая ждать обед и изредка поглядывая на Люду, которая всё суетилась около котелка.

***

В палатке не так тепло, как обычно, так как печку решают не топить, чтобы случайно не сжечь ткань, зато ветер больше не дует в лицо, а неприятный снег не залетает за шиворот и не лезет в глаза. Устроившись на ночлег, ребята развлекают себя чем могут: Игорь о чем-то беседует с Сашей, Люда тихо переговаривается с Тибо, а Юра сумел-таки подбить Рустика сделать «боевой листок для поднятия боевого духа товарищей», как он выразился, упрашивая парня помочь ему в этом деле. Слободин знает, что Кривонищенко в принципе на месте спокойно не сидится, а потому любезно соглашается побыть подставкой, а заодно и подкидывает пару-тройку идей. Иногда он удивляется, почему Юра не в журналисты пошёл: сочиняет стихи, прозу тоже пишет великолепно, да ещё и идей у него всегда вагон. Сам парень всегда на это только отмахивался, говоря, что «не по душе ему будет неправду писать, с машинами договориться проще». Рустик предлагает очередную идею, на что Кривонищенко заливисто смеётся, старательно исправляя одно слово на другое. — Ну что, вы закончили уже? — Зина чуть не не выдергивает листок, но Юра инстинктивно резко отводит руку в сторону. — Покажите всем! Слободин смотрит парню в глаза, и видит, как те блестят от предвкушения. Внутри от этого тепло разливается, если бы не товарищи, расцеловал бы его всего с ног до головы прямо здесь. Он усаживается поудобнее, заводя одну руку за широкую спину и приобнимая парня за талию, а второй поддерживая листок. Ловит улыбку Кривонищенко, который двигается ближе, и улыбается в ответ. Парень начинает читать, Рустем иногда подхватывает, все смеются, и на душе так хорошо и спокойно от этого, что аж кричать хочется. Всё как-то слишком правильно, по-домашнему уютно, и он даже решается взять Юрку за руку, на что тот только крепче сжимает ладонь. Они дочитывают лист и вешают посреди палатки, неспешно укладываясь спать. — Юр, а почитай стихи! — внезапно просит Люда, ближе прижимаясь к Тибо и кладя голову ему на плечо. — Ну… свои я читать не буду, — тут он смотрит на Рустема, и тот улыбается, вспоминая, с к о л ь к о стихов было посвящено только ему. — Но кое-что могу. Кривонищенко начинает читать, а у Слободина как всегда дух перехватывает, что аж дышать тяжело становится. У Юрки талант какой-то… особый. Он читает, а все вокруг замирают, слушают, не смея шелохнуться. Рустик глаз не отводит, а парень ему прямо в глаза смотрит, и ему кажется, что читают сейчас только для него одного, что никого больше и нет вокруг. Рустем отворачивается и прикрывает глаза. Он даже не замечает, как Юра заканчивает и все аплодируют, он просто лежит, думая о своем, пока не чувствует тепло у себя под боком. — Спишь? — парень несильно пихает его в бок, шепчет, так как некоторые уже уснули. — Неа, — Рустик открывает глаза и поворачивает голову, в слабом свете разглядывая лицо Юры, что сейчас слишком близко к нему. — Понравились стихи хоть? — с ноткой обиды в голосе спрашивает парень. — А то мне показалось, что ты уснул… — он отводит взгляд. — Я просто твой голос слушал, думал о всяком, — говорит Слободин, пододвигаясь ближе. — Он у тебя волшебный такой, красивый… — Кривонищенко поворачивается на бок, позволяя себя обнять, и парень почти чувствует, как тот улыбается. — И ты красивый, — Рустем зарывается носом в Юрины волосы и вдыхает какой-то особый морозный, лесной запах, надеясь, что все уже улеглись и их никто не увидит. — А о чём думал? — тихо бурчит Юра, который уже проваливается в сон после насыщенного дня. — О тебе думал, — Рустик целует его в макушку и немного отодвигается, всё ещё сжимая руки парня в своих под одеялом. — Спокойной ночи, Юрочка. Юра просыпается от чьего-то громкого крика, который доносится откуда-то слева и дикого грохота. — Криво, Криво! — его трясёт Дятлов, пытаясь привести в себя. Вокруг паника, в глаза бьёт свет от фонаря, он пытается сесть, но наталкивается на кого-то. Перед глазами всё ещё пелена, а в голове полная каша из криков и паники. — Время теряем! — кричит Игорь, выхватывая у кого-то фонарик и пытаясь поднять заваленную часть палатки. — Криво! — Юра оборачивается наугад, пытаясь сделать хоть что-нибудь, но не понимая абсолютно ничего; к горлу подступает приступ паники. — У тебя нож, режь быстрее! — руки дрожат, но он находит нож в кармане и режет полог, первым выбираясь наружу. Холодно, очень холодно — это он чувствует сразу, пытаясь встать на ноги. Ветер нещадно бьёт в спину, метель свирепствует, и его невольно пробивает крупная дрожь. — Все сюда! Надо откопать! — Игорь, уже выбравшийся наружу, тут же бросается к заваленной части палатки, туда же бегут и остальные. Слободина нигде нет, и Юра зовёт его, не получая ответа, от чего сердце в пятки уходит. — Копай, копай, копай! — замерзшими руками он копает снег, пытаясь освободить полог, пальцы уже жжёт от дикого холода, но тёплые варежки остались в палатке, как и Рустик. Рустик… — Юрка, помоги! — Игорь откапывает небольшую дырку, через которую уже пытается вытащить кого-то за ногу. Кривонищенко тянет, помогая Дятлову, и они с трудом вытаскивают Слободина из-под завала. — Рустик, ты как? Живой? — Юре хочется выдохнуть с облегчением, но под завалом товарищи, которым надо помочь. Слободин хватается за него и болезненно стонет, пытаясь перевернуться на спину. — Придавило, — произносит он сдавленным голосом, кашляет, но встаёт с помощью Госи, не в силах выпрямиться в полный рост. — Люда! — Кривонищенко вытаскивает девушку, которая корчится от боли, пытаясь нормально вдохнуть. У неё, кажется, что-то сломано, и Юра пытается успокоить её, крепко сжимая руку и чуть придерживая спину. Тибо не откликается, когда Игорь вытаскивает его из палатки, Кривонищенко кажется, что он не выглядит живым, но он гонит эти мысли от себя. Зина меряет пульс на шее, остальные достают Золотарёва. — Рустик, нужны тёплые вещи! — просит Дятлов, и только что пришедший в себя Слободин залезает в палатку. У Юры сердце замирает, когда он видит, как ещё один пласт снега движется на палатку. — Рустик, сейчас опять обвалится! — парень успевает выбежать из палатки, прежде чем её накрывает снегом. Гося поднимает его, но Слободин, кажется, не пришёл в себя, его немного шатает, поэтому его подхватывает Юрка, глядя парню в глаза. — Рустик, ты как? Где болит? — спрашивает Кривонищенко, чувствуя, как парень чуть ли не заваливается на него. Паника вновь подступает, и он нервно сглатывает, пытаясь удержать Рустема на себе. Лишь бы он был невредим… — Юр, надо ребятам помочь, потом, — он сбрасывает с себя руку Кривонищенко и пытается помочь встать Люде. — Ребят, возвращаемся к лабазу! Там вещи и еда! — отдаёт распоряжение Игорь, поднимая Золотарёва. Идти безумно тяжело, ноги скользят и уже начинают неметь, камни врезаются в ступни, а метель не даёт увидеть хоть что-то. «Дойти до лабаза, дойти до лабаза» — стучит в голове набатом, ему нужно идти, нельзя останавливаться. Слободин идёт где-то сзади, и Кривонищенко даже увидеть его не может, снег сразу же нещадно бьёт в глаза. Темнота пугает неизвестностью, он не понимает, куда они идут, но верит Игорю, который спасёт их, обязательно спасёт… В лесу ветра чуть меньше, но становится ещё холоднее, идти уже практически невозможно. — Нужно развести костёр, копайте яму! — говорит Игорь, уходя за хворостом. Юра падает на колени, онемевшими руками пытаясь вырыть ложбинку в плотном снегу: пальцы слушаются с трудом, и он пытается помочь себе локтем, чувствуя острое жжение от холода в конечностях. «А где Рустик?» — возникает у него мысль, и он оглядывается по сторонам, но никого рядом нет. Внутри растекается страх: вдруг он не дошёл, вдруг замёрз, вдруг?.. Слободин подбегает к нему с хворостом, и Юрка немного успокаивается. Его уже бьёт крупная дрожь, он пытается согреть руки дыханием, но температура тела начинает нещадно опускаться. — У кого спички? — спрашивает Дорошенко, буквально подползая к яме, не в силах встать. Они кое-как дрожащими руками разводят костёр, который разгорается, даря живительное тепло. Слободин прижимается к Кривонищенко, грея свои руки рядом с его, и Юре даже кажется, что всё может закончится хорошо, ведь они рядом, они добыли огонь, они будут вместе до конца… — Рустик, с-сушняк н-надо, — он пытается говорить, но выходит очень плохо, горло пересохло, а губы онемели от холода. Парень уходит, и Юре вновь становится страшно. Его трясёт то ли от холода, то ли от страха, но Слободин скоро возвращается, онемевшими пальцами гладя по плечу, мол, всё хорошо будет, я рядом. — Ребята, нам не добраться до лабаза, — новость заставляет сердце на мгновение остановиться. — Он с другой стороны сопки, мы не туда пошли, — все замирают, повисает мёртвая тишина, нарушаемая только завыванием ветра. Юре хочется плакать от безнадежности, Кричать, но из-за холода слёзы просто не катятся, поэтому он просто жмётся крепче к Рустику, который берёт его за руку. Кривонищенко с надеждой смотрит на парня, как бы спрашивая «мы же не умрем, да?», но тот лишь отводит взгляд, сильнее прижимая его к себе. Я не знаю, Юр, не знаю… — И что ты предлагаешь? — спрашивает Дорошенко у Игоря, у которого на лице безнадёга. — Там есть ручей. Отнесём туда раненых, а дальше я что-нибудь придумаю, — обещает Дятлов, смотря в глаза Юре. — Всё будет хорошо. Я обязательно что-нибудь придумаю. — Мы останемся здесь, спичек всё равно не осталось, мы попробуем разжечь костёр, — Дорошенко в последний раз обнимает Игоря и возвращается к Юре. — Рустик, ты же в-вернёшься, да? — Кривонищенко цепляется за парня, не желая отпускать его. — Т-ты же меня не бросишь? — он почти плачет, невидящим взглядом смотря в глаза напротив. — Рустик, пожалуйста, не уходи. — Юрка, мы отнесём Тибо и я сразу к тебе, договорились? Только держись, прошу тебя, Юрочка, держись, — его рука выскальзывает из ладони парня, и Кривонищенко валится на снег, снова подползая к костру и укладывая в него ещё ветки. Метель не утихает, ветер обдувает со всех сторон, пригибая маленькие кустарнички к земле. Темноту разгоняет только небольшой огонек, что теплится в яме, давая им хоть какую-то надежду. — К-костер слабый, — скоро пламя уже практически перестает греть, а дикий холод вновь начинает жечь пальцы. Кривонищенко поджимает губы, пытаясь пододвинуться еще ближе, но тело больше его не слушается. — Сашка, кидай прям так, — замёрзший Колеватов подкидывает ветки в костёр, и они начинают трещать, помогая пламени разгореться. — Как ребята? — спрашивает он. — Как Рустик? — Тибо и Золотарёв умерли, — Кривонищенко непонимающе распахивает глаза, с недоумением глядя на Сашу. — К-как? — А как по-твоему люди умирают? — в голосе Колеватова слышатся слёзы, и у Юры сердце сжимается. Коля… Саша… Вой ветра звенит в ушах, и внутри вновь растекается вязкий страх. У них нет шансов, у них нет ни единого шанса… — Нам надо перенести костёр в овраг, иначе они все там замерзнут, нужен факел, — дрожащим голосом произносит Дорошенко, буквально ползком добираясь до ближайшего дерева и вытаскивая какую-то палку. — Нужно чем-то обмотать, — Юра снимает со своей ноги носок и протягивает. — У меня ещё есть, — он буквально ног не чувствует, а внутри всё будто огнём горит, что аж в груди больно. Морозный воздух обжигает легкие словно пламя, и он чуть слышно стонет от сильной боли. Носок загорается, опаляя руки огнем, а у Юрки одна мысль: встать бы, дойти бы, только бы дойти, там Рустик, он отогреет… он жив, он должен быть жив… — Понесли, — он с трудом поднимается на ноги, пытаясь прикрыть телом огонь от налетевшего порыва ветра. «Идти. Идти. Нельзя падать, нельзя» — он с трудом передвигает ноги. Внезапно Юра, держащий в руках факел, падает, роняя носок в снег. Тот тухнет практически мгновенно, оставляя под собой тлеющую шерсть. — Надо ещё, — на негнущихся ногах они доходят до костра и буквально падают, видя только еле тлеющие веточки и ни единого признака хоть какой-то малейшей искорки. Юра тщетно пытается раздуть пламя, но ему в лицо бьёт лишь поднявшийся со дна ямы пепел. Он жмурится и кашляет, а где-то в ногах внезапно сводит и он чувствует сильнейшие судороги, откидываясь назад и буквально крича от боли. — Н-нам надо в овраг, — дрожащим голосом произносит Саша, пытаясь взять Юрку под руки и поднять. — Я-я я ног не чувствую, — он рефлекторно вырывается, и все трое падают на снег, а Кривонищенко чувствует, как боль постепенно перетекает наверх, и зажмуривает глаза, чтобы не закричать. — Сашка, позови помощь, иначе мы тут з-замерзнем, — Юра тоже уже не может встать, пытаясь окоченевшими руками дотянуться до парня. — С-Саша, позов-ви Р-Рустика, прошу, — губами становится все сложнее и сложнее двигать, Кривонищенко окончательно перестаёт чувствовать ноги, только в груди всё ещё что-то огнём разливается, да так, что одежду снять хочется. — Ж-жарко, очень… Холодно… — он уже бредит и пытается перевернуться, но не может. Лицо обдаёт ледяным ветром и мелкими, острыми крупицами снега, которые буквально впиваются в кожу. Юра закрывает глаза, уже в отдалении слыша, как уходит Колеватов, как его зовёт Дорошенко. Холодно. Очень холодно. Темно. — Юрка… Юрка… — повторяет он, чувствуя, что его, кажется обнимают. В голове всплывает улыбающийся Рустем, и Кривонищенко, кажется, тоже улыбается ему, пытаясь протянуть уже отказавшие руки, пощупать, дотронуться… Слободин всегда тёплый, он отогреет. — Рустик, Рустик! — ему кажется, что он кричит, зовет, но получается лишь прошептать тихо-тихо. — Рустик, ты же обещал, что будешь рядом… — последний раз двигает губами он, прежде чем перед глазами встает белёсая пелена.

***

— Юрка, Юрочка, что случилось, Юр, Юра, — слышит он будто сквозь воду и чувствует, как его легонько потряхивают за плечи. — Юрка, родной, проснись. Я рядом, я рядом. Он открывает глаза, не сразу понимая, где он. Вокруг привычные силуэты его комнаты в родительской квартире: старый дореволюционный шкаф, стол у зашторенного окна, старые бабушкины картины. И Рустик, который озабоченно смотрит на него. — Что случилось? — спрашивает Юра непонимающе, смотря на парня и пытаясь проморгаться после кошмарного сна. — Ты по кровати метался, кричал, в одеяло закутывался, просил не отпускать тебя, — он аккуратно целует его в лоб. — Да ты ледяной! — Слободин слезает с кровати и встаёт босыми ногами на пол, ежась от холода. — А я говорил, что надо окно закрыть, а ты всё закалка да закалка, — ворчит он, поднимаясь на цыпочки и захлопывая окно. — Не замёрз? — Если ты обнимешь, не замерзну, — Юрка улыбается и зарывается в одеяло. Это был сон. Просто сон. После которого его всё ещё бьёт крупная дрожь. — Всё точно в порядке, родной? — с ноткой волнения в голосе спрашивает парень, чувствуя, как Юра дрожит. Слободин залезает с ногами под одеяло и обвивает парня руками, крепко прижимая к себе. Ответом ему служит небольшой кивок и крепко-крепко сжатая ладонь. — Во сколько у твоих родителей дежурство заканчивается? — Обычно в два часа дня, — завтра Кривонищенко планирует не вылезать из постели минимум до двенадцати. — Ру-у-устик, а поцелуй, чтобы кошмары не снились, — он поворачивается в чужих руках, и теперь оказывается лицом к парню, который медленно касается его губ своими, улыбаясь в поцелуй, и прижимает его сильными руками ещё ближе. — Спокойной ночи, Юрочка, — шепчет он, чувствуя, как Кривонищенко прячется в изгиб его шеи. В этот момент старинные часы в гостиной уже бьют пять утра, а новенький календарик на столе показывает 20 января 1959 года.