***
с первыми лучами солнца джисона встречает хенджин с авоськой спелых персиков. хван с улыбкой на лице вручает их в холодные, сонные руки; ненароком замечает на чужом подбородке еле выведенную линию зажившего шрама. темноволосый прекрасно знает, откуда и почему он появился. когда-то джисон просто не рассказал ему, что начал встречаться с какой-то джихе на год старше него. нет, хван не винит никого в этой ситуации, просто его обидело, что между ними есть какие-то секреты. тогда хенджин съязвил, что вообще с половиной школы спал и с джихе в том числе. они подрались. дрались до стертых костяшек и слез на глазах. хенджин тогда так и не извинился, но их дружба почему-то стала крепче. — проходи, я сейчас оденусь и пойдем к тетушке за мафинами, — потирая глаза тыльной стороной ладони, говорит джисон.***
хану нравился однокомнатный домик хенджина рядом возле него. парень начал жить отдельно от родителей, как только ему стукнуло восемнадцать. в комнатке хвана можно было найти всё, что угодно: от аккуратной стопочки книг по социологии и мировых бестселлеров, до фантиков, остатков груши и скомканных салфеток на тумбочке. комната хенджина говорила исключительно только о нем, но в ней, этой комнате, была и частичка джисона. каждая странная вещица и все подарки сона красиво стояли на полке. он пришел после трех пар, а хенджин вернулся со смены в пекарне. джисона родители сразу же заставили поступать в университет и никаких отказов даже не принималось. хван решил, что он еще в поисках своей профессии и, возможно, на всю эту жизнь. для хенджина куда важнее свобода и внезапность: сегодня рисовать, завтра танцевать, а послезавтра и вовсе учиться играть на гитаре. — как дела на подработке? девочки не приставали? — тихо говорит сон, хихикая. — какие еще девочки? с ума сошел? а... на работе скучно, но зато вкусно пахнет и тетушка сегодня не ругала меня, — отвечает хван, смотря на деревянный потолок. — да ладно тебе, джини. ты же у нас ловелас, хах, — саркастично отвечает джи. — а мне вот кажется, что это ты у нас такой! — выкрикивает хван. — возможно. но не в этой жизни явно, — говорит джисон, расчесывая свои непослушные волосы пальцами.***
на улице снова темно, но все также тепло. казалось, что ни единой души не было в старом городке около праги. в воздухе пахло дождем, хотя на темно-сером небе — ни единой тучки. джисон доедал очередное миндальное печенье, которое по иронии судьбы принес, как всегда, хенджин. хван очень добрый, даже мухи не обидит. только вот почему он тогда, четыре года назад, набросился на хана. ревность? злость? печаль? обида? джисон даже не вспомнит. — слушай, — поворачивается вдруг хенджин, — а ты как тогда с джихе порвал? ну, в смысле, почему? — а…ну, не сошлись характерами, всё как обычно, — хмыкая, отвечает джисон и разводит руками. — а ты, это, помнишь, что я тебе тогда наговорил? — уже чуть тише обращается парень. — хм, не особо, а что? — улыбаясь, джисон заглядывает в глаза брюнета. глаза хвана на момент застывают, а руки сами тянутся к безразмерной футболке парня. чужие губы аккуратно касаются того самого шрама, который уже больше напоминал случайную ссадину. губы хенджина были обжигающими; такими, как раскаленный уголь, а щеки как спелые персики. — что ты делаешь, хенджин? — глаза джисона сейчас похожи на две огромные копейки. — извиняюсь, — глаза уже начинают предательски щипать, потому что хван только сейчас, посмотрев на удивленного джисона, понимает, что натворил. — ты правда…стой…не уходи, — и слезы начинают литься градом. — ты же ведь держал на меня обиду, злился, да? — дрожащим голосом продолжает брюнет, смотря на румяное лицо напротив. — н-нет, я всего лишь задумывался об этом… — как-то неуверенно шепчет хан, почему-то, улыбаясь. темноволосый берет чужое лицо и целует в ту же точку еще раз.***
около густого леса, где выезд из малоизвестного городка светился яркими огнями ночью, бродили хенджин с джисоном. сегодня джи прогуливает пары, а у хвана заслуженный выходной. они в полной тишине подымались на самую высокую точку, откуда видно почти весь городок как на ладошке (естественно, ладошке хвана, у джи она слишком маленькая). — помнишь, мы тут встречали новый год? — говорит джисон, вытаскивая из маленького рюкзака небольшой кусок белоснежной ткани, — было так смешно в тот вечер. — угу, — улыбаясь, кивает хенджин, вспоминая ледяные ладошки в чужих карманах и то, как джисон смеялся потому, что не знал о том, что хван боится фейерверков. нет, джи не настолько плохой, чтобы смеяться и издеваться над чужими страхами, тем более, он сам иногда вздрагивал из-за резкого звука. но в тот раз было как-то спокойнее, ведь обстановка была мягкая, не напряженная. хан давно такого не чувствовал. джисон резко поворачивается к хенджину, толкает его в плечо, звонко крича «квач» и, поднимаясь с полотна на зеленой траве, бежит в сторону деревьев с лимонами, почти румяными терпкими грушами и кустами ежевики, ярко переливающаяся на жарком солнце. брюнет звонко смеётся и бежит, спотыкаясь об каждый камушек, крича что-то невнятно, совсем по-ребячески. хван ощущает все эту беззаботную легкость, которую ощущал, наверное, только единожды, когда слышал музыку в танцевальном зале. танцы для хенджина были чуть ли не самым главным в жизни (на уровне джисона и своей собаки камми). в каждом движении, в каждом падении и смене эмоции на сцене была искренняя легкость. после каждой тренировки — слезы легкости. во время танца хенджин отпускал обиды, злость — всё то, что не позволяла ему светлая душа сделать в реальном мире. он бросил танцы, лет пять назад. с того момента стало тяжело, ощущение, будто на тебя с каждым днем вешали новые блины из тренажерного зала, а на голову ставили пятидесятикилограммовую гирю. бросать танцы парень, конечно же, никогда не хотел до того вечера, когда пришла избитая мать, держащая в руках заявление об увольнении в правой руке, а в левой — чемодан с поломанной змейкой. в тот момент у хенджина будто оторвали крылья: золотистые такие, на солнце дарящие солнечных зайчиков, а ночью распыляющие искристой пыльцой. у мальчика будто отобрали руки и ноги, поэтому оставалось только доучиться и пойти работать в любую забегаловку в несчастном городке. поэтому оставалось быть чужим самому себе. джисону, в свое же время, никто не запрещал писать песни, не запрещал читать четверостишие в голос, просто потому, что он это скрывал. ему правда страшно было бы узнать, что его мама найдет его страницу в инстаграме, состоящем из трех букв и одного символа, и увидит текста, совсем не подходящие под образ, который он сложил за двадцать один год в своей жизни перед родственниками. джисону страшно смотреть на себя настоящего каждый день; тому, как он издевается над своим организмом, засыпая в четыре утра. и нет, он не читал на завтра какую-то статью пак джимин про экономическую систему. он писал свою статью. статью жизни. он вкладывал в эту «статью» все свое «я» которое, в итоге, обрывается на втором куплете. — поймал! — выкрикивает осиплым голосом из-за нехватки кислорода хван. джисон, с ошарашенным взглядом и улыбкой во все тридцать два смотрит на чужое, казалось, счастливое лицо. вокруг разгулялся приятный ветерок, румяные груши крепко держались на ветвях, а сочные лимоны держались с последних сил, чтобы не упасть на разогретую, засушенную землю. хенджин скользит левой рукой по чужой шее и тянется в порыве адреналина в крови за поцелуем. джисон не отвечает, но и не отталкивает, но в какой-то момент… — зачем? — растеряно шепчет сон, — зачем ты это сделал? — добавляет он, а хенджин ответить одним сложенным, точно отвечающим предложением на этот вопрос не может. есть только сотни, даже тысячи слов. хван вымаливает прощения; за то, что скрывал себя, за то, что соврал тысячи раз про девчонок и про то, что танцы он бросил по своей воле. — я прошу у тебя прощение за то, что врал тебе об очень важных вещах. за то, что не сказал тебе раньше о том, что люблю тебя.