Золушка

***

      Их было много, таких брошенных, никому ненужных, беспризорных детей, которых однажды заперли в одном недо-приюте и оставили как-то выживать. К ним редко кто-то заходил, редко кто-то говорил, редко они сами открывали рты. Голодные, злые, грязные. Как собачонки. И она одна из них. Малышка Синдер, оставшаяся без семьи после недавнего конфликта Вейла и Мистраля, старательно намывающая грязные полы абмара, где они влачили своё жалкое существование. Методично. Раз-два-три, раз-два-три.       Раз.       Она трёт пол, а коленки стёрты в кровь. Слёзы капают на грязный пол и она трёт чёртовой щёткой в три раза усерднее. Кровоточащие пальцы туго забинтованы. Синдер одна из тех, кто выжил после мора, скосившего половину населения их амбара.       Два.       Её бьют в живот. Полные опилок, руки Синдер могут только слабо бить в чужую грудь, вызывая злой мальчишеский смех.       Три.       Она не ела, кажется, две недели. А по ощущениям, целую вечность. Синдер давится засохшим хлебом, покрытыми струпьями овощами, а потом исторгает редкую пищу, плача от боли в пустом желудке. Она так… хочет… есть.       В итоге, их осталось только четверо. Остальные либо умерли, либо их забрали. Два подростка, шестнадцатилетние воры, которые закончат виселицей (Синдер, признаться, очень ждёт этого), мальчик, бритоголовый, немногим старше её, со шрамами от драк. И она сама. Единственная, кто убирался в их амбаре. Или пытался.       Раз.       Стук каблуков по их гнилым доскам. Один из воров смотрит с опаской. Второго уже повесили. Синдер не позволили увидеть этого, но она до сих пор чувствует злобное удовлетворение от факта его смерти. Бритоголовый скончался пару дней назад. Их осталось всего двое.       Два.       Стук каблуков продолжается. Пахнет чем-то очень приятным, так пахнут духи (Синдер помнила этот запах, он откуда-то из раннего детства). Идеально белая рубашка, юбка без единой складки, и тёмно-красные туфли. Слишком чистая в их разваливающимся на кусочки амбаре. Синдер сглатывает.       Три. — Я забираю её.       Ресторан-гостиница. Просто огромнейший, раза в четыре больше их амбара. У Синдер отнялся язык. Она смотрит, задрав голову, и думает, что попала в сказку. — Не стой.       Синдер, набравший храбрости, идёт, чуть не падая, к женщине, забравшей её из кошмара нищеты и того пола, который она так и не смогла привести в надлежащий вид. Синдер готова стоять на коленях перед ней, не в силах выразить благодарность. Она вырвалась. И здесь, в этом огромном месте, её ждёт новая жизнь, несомненно лучшая, чем старая, пахнущая крысами, гниением, смертью и почему-то золой.       Две девушки, дочери владелицы ресторана, такие ухоженные и чистые. Как куколки. У Синдер когда-то тоже были куклы. Но она не смотрит на созданий с идеальными телами. Её внимание приковано к подносу за ними. Огромный сыр, виноград и булочки. Горячие. У Синдер слюнки текут. Она протягивает руку к подносу, желая взять что-нибудь, даже малюсенькую виноградину, даже крошку булочки. Но её останавливает строгий голос женщины в красных туфлях. — Ты будешь приводить в порядок бельё, мыть тарелки, дочиста, и намывать пол так, чтобы с него можно было есть, — говорит она Синдер. Синдер сглатывает. — Е-еда?       Идеальные куклы вздрагивают, удивлённые её вопросом, а потом зло смеются. Идеальные. Но тоже гнилые. Женщина оборачивается, берёт с подноса булочку, и бросает её, как шелудивой псине, Синдер. — Немедленно займись своими делами. Пол просто омерзителен, — говорит женщина и уходит. Куклы с ней, смеясь над Синдер. Она для них голодный дикий щенок. Но Синдер всё равно. Она накинулась на булку и с жадностью проглотила её. В животе, наконец-то, за много-много месяцев, приятное тепло.       Раз.       Она шагает по красной ковровой дорожке с подносом горячей еды.       Два.       Перед её лицом громко захлопывают дверь.       Три.       Одна из кукол съедает клубнику с торта прямо перед лицом Синдер. А когда она хотела взять клубничку, её ударили по руке. Несправедливо.       Раз.       Синдер съедает чужой ужин, стоя на коленях перед закрытой дверью. Она запивает молоком, но до сих пор чувствует голод.       Два.       Она моет унитазы, убирает пыль с огромных, выше неё самой в три раза, статуй в зале, в одиночку носит стопки белья.       Три.       Она роняет поднос с грязной посудой в зале, запнувшись о ковёр. Идеальные куклы снова смеются.       Она с остервенением трёт щёткой, как полгода назад в амбаре, но уже ковёр. Приходят куклы. Их туфли в грязи, за спинами — следы. Одна из них ставит особо жирный грязевой след на влажном, но чистом ковре, который Синдер мыла второй час. — Вот здесь всё ещё грязно.       Они снова смеются. Чёртовы куклы, ничего не делающие, чистые, не знавшие голода. Мокрая щётка в мозолистых ладонях Синдер нагревается. Она сжимает её в ярости. Кидает, и весь этаж заволакивает густой пар.       Синдер кричит от боли. Ошейник, замаскированный под ожерелье с камнем, бьёт её разрядами тока. Женщина жмёт на жёлтую кнопку на пульте. — Твоё поведение было неподобающим. Тебе нужно знать своё место.       Ненадолго, она убирает палец с кнопки. Синдер тяжело дышит. Ошейник на шее горячий. Как пирожки в самый её первый день здесь. Синдер поняла, что ушла из одного ада, чтобы попасть в другой, более чистый, вылизанный, но где она всё ещё должна мыть пол, где она всё ещё голодает, где её всё ещё могут бить все, кому вздумается. Собачонка с дорогим ошейником, причиняющим боль. — Говори!       Снова боль. Синдер кричит, её усталые руки сводит судорогой, когда она хочет сорвать ошейник. Тяжело дышит. — Без вас… Я ничто.       Раз. — Хочешь стать охотницей, ха?       Два. — У нас есть около семи лет. — На что? — На подготовку к вступительному экзамену.       Три.       Её обучает охотник, спаситель людских жизней, свободный человек, который может уйти куда хочет и его не сковывает ошейник, лживое колье, бьющее током за неподчинение. Синдер впервые привязывается к кому-то. Она учится, чтобы стать… Не охотницей, она соврала. Свободной.       Учитель не может вечно жить в её клетке. Он должен спасать людей, как и все охотники. Поэтому уходит. Синдер боится, что с ним что-нибудь случится, но он обещает вернуться, чтобы продолжить учить её. Треплет по голове своей тёплой ладонью. Синдер робко улыбается.       Раз.       Она корчится от боли на полу. Смотрит, как наставник покидает клетку.       Два.       Он возвращается. Синдер улыбается, когда видит его лицо у золотых дверей.       Три.       Они дерутся на деревянных палках, подобиях меча, по одному в руке. Учитель отражает все атаки. Он улыбается, кивнув. Во взгляде признание того, как она выросла за то время, что они не виделись. Её снова бьют током, но она уже не падает на колени. Стоит, сжав кулаки. Синдер скалится с ненавистью. Она стала сильнее. Но недостаточно, чтобы не чувствовать боли.       Учитель уходит, попрощавшись со всеми. Синдер даже не смотрит в его сторону. Он вернётся. И она это знает. Это знание успокаивает. Но ей грустно и слегка тревожно. Он единственный, кто заботится о ней.       Раз.       Он вернулся. Сильно постаревший, с их первой встречи пятилетней давности. Синдер выросла. Ей уже пятнадцать. Учитель протягивает ей меч, тот самый, который она украла у него. В чёрных глазах отеческая гордость, признание и… забота. Синдер принимает меч, чувствует, как светлый шар счастья разрастается в её груди. Она взмахивает мечом. Теперь она стала сильнее. Достаточно, чтобы вытерпеть любое унижение.       Два.       На полу лежат неподвижные куклы. Сломанные. — Ты права. Без тебя — я ничто, — Синдер держит женщину, шесть лет назад приютившую её, маленькую голодную девочку, и заточившую в клетку. Она судорожно жмёт на кнопку, но Синдер уже не обращает внимания на золотые разряды ошейника. Она сильная. Её уже нельзя приструнить таким. — Но из-за тебя же, я — всё!       Три       Бьют часы. Уже полночь. Золушка скоро станет простушкой и ей нужно бежать домой, пока не вернулись сёстры и злая мачеха. А Синдер из девочки станет убийцей. Уже стала. Она неправильная Золушка. Шея ломается. Палец больше не жмёт на кнопку. Её ошейник больше никогда не заработает вновь.       Раз. — Синдер?       Два. — Теперь не придётся бегать, — Синдер сжимает в руках меч. Учитель стар. У него седые волосы, почти полностью заменившие родные тёмно-сливовые, белый шрам, очень яркий на смуглой коже, и морщины. Он стоит, ошарашенный, на пороге коморки Синдер, и не может поверить в увиденное. Он видит в её золотых глазах не человека, не забитую животинку. Он видит чудовище. Которое взрастил сам.       Три. — Только это тебе и светит, — учитель закрывает глаза, не в силах смотреть на неё. Часы бьют. Золушка потеряла свою туфельку. Синдер потеряла доверие единственного человека, которому на неё не было плевать. Безумие в глазах Синдер меняется на непонимание, обиду, разочарование, а потом злобу. В ней ещё сидит затравленный зверёк.       Раз.       Они атакуют друг-друга. Синдер всё равно, что с ней сражается взрослый охотник. Охотнику не всё равно, что Синдер только будет шестнадцать. Это его главная ошибка.       Два.       Синдер летит и бьётся спиной о тяжёлый сундук. На лице учителя написана тревога. Он не перестал считать её своей ученицей. Чуть-ли не дочерью. Он бросает оружие, не в силах больше ударить её. Склоняется к ней, проверяет, в порядке ли она. Старый дурак.       Три.       Синдер вонзает лезвие меча в его грудь. Он в последний раз касается её головы, растрепав волосы. Последняя полуулыбка, смешанная с тоской и грустью. Он не ненавидит её. Он принял её выбор. Синдер вынимает лезвие из чужого тела, и учитель, бездыханный, падает на пол, испустив последний вздох. Она снимает ошейник, сковывавший её всё это время. Плачет. Она потеряла наставника, почти отца. Но теперь она свободна. И ей вовсе не жаль.