Позже

      Солнце, казалось, отказывалось почтить своими лучами кого-то, кроме виновника торжества. Он был похож на какого-то святого в сияющем ореоле. Локи усмехнулся: если ему это сказать, он даже не поймет, о чем речь. «Святой, брат? Это что, оскорбление?» — передразнил он мысленно, представив себе голос Тора.       Один нечасто бывал многословным, но сегодня Локи казалось, что этому фарсу не будет конца. Король пафосно обращался с балкона к народу, размахивая руками и с гордой улыбкой объявляя Асгарду, что он решил — после, несомненно, долгого, тщательного и нелегкого обдумывания — кто станет его преемником. Младший принц стоял сзади и рассеянно водил по ладони кончиками пальцев. Неужели его задвинули вот так за спины, чтобы люди вообще его не видели? Чтобы они стали злорадствовать и насмехаться, что принц пал духом после поражения и забился в свои покои, как маленький ребенок? В конце концов, он имел право стоять рядом с братом и публично продемонстрировать, что хочет быть ему опорой. Потому что опора ему ох как понадобится.       Поражение, подумал он и нахмурился. Он не чувствовал себя побежденным. Разве он когда-то по-настоящему рассчитывал на победу, чтоб чувствовать себя побежденным? Он много лет пытался смириться с мыслью, что до конца жизни останется советником короля, в крайнем случае при необходимости наместником, так что был хорошо подготовлен к этому дню. Он останется в тени, там ему и место. Не рядом с Тором, но за ним. Не на солнце, а в потемках.       Усмешка медленно таяла на его губах, взгляд холодел, в душе крепла обида, с которой он боролся долгие годы. Он не хотел этого чувствовать. Не хотел ненавидеть, но иногда… это было сильнее его.       — Брат, — догнал его Тор, когда все стали расходиться, — пойдем к людям, отпразднуем вместе!       Ему даже в голову не пришло, подумал Локи с недоверием, что его триумф может меня не радовать. Он не воспринимает меня как угрозу, или думает обо мне лучше, чем я сам? Было так легко мгновенно истолковать слова Тора в худшую сторону. Локи судорожно улыбнулся.       — Конечно, — ответил он. — Я буду тебя сопровождать. — Огромная лапа упала ему на плечо, и прежде чем он успел опомниться, он был на улице, смотрел на лица всех этих людей, они были близко, безумно близко, и все они чествовали своего будущего правителя, и охотно кланялись ему, женщины бросали ему цветы, девочки отвешивали реверансы, все смеялись, и вокруг был ужасный шум. Смятение, хаос. Все это его не касается, он не принадлежит к этой толпе. Ему стало легче.       Устроено ли это торжество в честь его поражения? Может, частично и да. Частично. Когда-то он думал о благе Асгарда, сомневался в здравомыслии нынешнего короля, теперь в его душе воцарилась только горькая и низменная зависть, презрение и, возможно, что-то вроде… ненависти. Мимолетная вспышка, легкий укол, к которому он еще не был готов.       В душе он понимал, что на самом деле о его поражении никто не думает. Но даже надуманных сомнений было достаточно, чтоб растравить его раны. Он позволял тащить себя по улице, и за каждым восклицанием: «Да здравствует Тор!» слышал такое же радостное «смерть Локи».       Трактиры были полны, их хозяева могли радостно потирать руки. Когда праздник был у царствующего дома, у каждого было чем заплатить. Служанки в погребках быстро переоделись в лучшие платья, те, что постарше, всего лишь со вздохом надели фартуки почище. На столах пустые бутылки мгновенно сменялись полными, тарелки наполнялись будто по колдовству, ни на секунду не утихал гомон, ни на мгновение не воцарялось спокойствие, по столице проносилась буря веселья, подхватывая все, что попадалось на ее пути. Ночь была тихой, воздух чистым, улицы пустыми, а Локи в толпе людей. Он хмурился, и горло у него сжималось от мучительной, непонятной ему самому тревоги. Он сам не смог бы объяснить, о чем беспокоится. Это было лишь некое неопределенное чувство, слишком расплывчатое, чтобы его осмыслить, слишком непреодолимое, чтоб он мог его проигнорировать или подавить.       С одной стороны его постоянно толкал Вольштагг, который при каждом глотке вскидывал правую руку с кубком и выкрикивал здравицы, подпрыгивая на скамейке. С другой стороны сидел Огун. Вид у него был, как обычно, мрачный, но все же он не казался лишним на празднике — настолько лишним, каким чувствовал себя Локи. Пусть лицо Огуна и было каменным, но глаза сияли. Сиф хоть и присоединилась к общему веселью, но бросала яростные взгляды — Локи они были хорошо знакомы — на каждую служанку, которая нечаянно толкала наследника или ненароком оказывалась у него на коленях. И сразу отводила глаза, чтоб никто, чего доброго, не подумал, что ее это… вон то… волнует.       Вечер переходил в ночь и наступало время, когда младших отправляют по домам, женщины окончательно теряют стыдливость, а мужчины рассудок. Музыканты разошлись и, к немалой радости присутствующих, так азартно наяривали излюбленные песенки, что и самые непримиримые противники танцев притопывали. Ритмичные звуки литавров сопровождали страстную игру пьяного скрипача, который играл на удивление мастерски, несмотря на побуревшее лицо и закрытые глаза. Те, кому приходилось не по вкусу пение, пытались заглушить его хлопками.       При праздновании великих событий Асгард походил на все страны, маленькие или большие, прославленные или неизвестные. С наступлением позднего часа о посетителях не заботились так усердно, как в начале веселья, пустые или полупустые стаканы оставались на столах, и с каждым новым напитком просто отодвигались в сторону, скапливаясь в опасной близости от края. Это никого не беспокоило, но каждых несколько минут раздавался грохот рушившейся посуды вместе с ревом: «Еще!», которым кто-то из посетителей требовал внимания прислуги. Беседы текли непрерывно: люди переходили от учтивых фраз и поздравлений к увлеченным спорам о политике и прочих серьезных вещах, постепенно распоясывались, головы падали на столы, чинные речи превращались в пьяную болтовню. Тут с плеч стаскивались платья, там лились жалобы на родных, соседей, супругов, слезливые нарекания на непредсказуемость жизни, а когда и эта часть праздника подошла к концу, сутолока постепенно стихла, и только несколько неугомонных пьяниц философствовали, склонившись друг к другу, и их мысли казались им новыми, небывалыми и смелыми.       Локи ждал. Проще всего было исчезнуть ближе к концу веселья, когда никто уже не будет толком соображать.

* * *

      Тор не мог не думать о том, что бы он чувствовал, если бы королем должен был стать его младший брат. Когда это снова и снова приходило ему в голову, горло у него сжималось. Он решил обдумать все сегодня вечером, через неделю после объявления о престолонаследии. Выделить несколько часов и разложить все по полочкам, начать следующий день с чистого листа. Потому что слишком часто, если он принимал что-то близко к сердцу, вспышка чувств ослепляла его, и он приходил в себя среди обломков всего, чему не повезло оказаться в пределах его досягаемости.       Время, когда он мог бы себе позволить извиниться и покинуть общество, собравшееся за ужином, еще не наступило. Ему приходилось сидеть за столом, уткнувшись взглядом в тарелку, потому что он прекрасно понимал, что не сможет вести даже самый примитивный разговор. Иногда он не мог удержаться и посматривал на брата.       Локи выглядел таким спокойным, расслабленным. Он что, вообще не злится, что проиграл? Он же хотел быть королем, оба они всегда хотели. У него была масса замыслов. Не думает же он, что им пришел конец? Может, он ненавидит Тора? Может, думает, что Тора выбрали несправедливо?       У него упала вилка, громко звякнула о тарелку. Почему бы ей не упасть в мясо! Он смущенно огляделся, рассеянно улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд матери. Локи стрельнул в него глазами, Тор не отвел взгляд, пытаясь подметить ненависть или гнев. Несмотря на то, что Локи был хорошим актером и прекрасным лжецом, ненависть скрывать он не умел. Глаза у него пылали, а слова жалили куда больнее, чем обычно. Сейчас не было ничего подобного. Локи без особого интереса отвел глаза. Казалось, он что-то обдумывает. Замышляет — сказал бы любой, кто его знал.       Они практически не разговаривали. Они вместе пили в ночь его победы, но Тор не помнил, какой вид был у Локи. Что он говорил и говорил ли вообще? Он смеялся с ними или просто сидел в углу и тихо его ненавидел?       У Тора стянуло горло. Он схватил стакан воды и жадно выпил. Локи снова на него посмотрел, на этот раз с оттенком озабоченности. Вероятно, он удивился, что Тор взял воду, а не вино. Он всегда ожидал от него только худшего, всегда удивлялся, если Тор пытался продемонстрировать, что у него тоже есть ум или хоть какой-то такт. Да какого он вообще о нем мнения? Вероятно, поэтому он чувствует себя обиженным: король должен быть мудрым и спокойным, а не вспыльчивым и воинственным. Сколько раз Тор это слышал.       Между ними всю неделю царило напряжение, они лишь мельком желали друг другу доброго утра и спокойной ночи. Выбор королем наследника праздновался все это время, но Тора торжества радовали все меньше. Что если он празднует потерю брата? Он снова взял стакан и допил воду. Откашлялся, сделав вид, что просто подавился.       Но горло сжимало все сильнее и сильнее.       — Брат! — выпалил он вдруг. Он хотел оттащить Локи в сторону и как-то дать ему понять, что коронация совершенно ничего не поменяет в их отношениях. Локи снова поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза, но тут встал король Ванахейма, чтоб поблагодарить за теплый прием и отличный ужин. А это значило, что ужин окончен, и надо уделить внимание гостям. То есть танцевать с принцессами. С шестью принцессами.       Поздно, поздно, поздно.       Они должны будут поговорить перед коронацией, потому что потом уже точно не будет времени. Да. Они выговорятся, все обсудят и все снова будет как раньше.