Ты можешь?

— Пожалуйста, ты не мог бы быть нежнее? — сказав это, он поморщился не от боли, а, скорее, от стыда. Бонэм вопросительно и немного смущенно посмотрел на Джонса. Затем, как ни странно, его щеки приобрели розовый оттенок. В одно мгновение он заставил себя оторваться от младшего, отодвинувшись: — Черт, неужели я… — Нет-нет, — Джон Пол ухитрился поймать его за запястье и отвести назад. — Я не это имел в виду, просто… Мне бы хотелось не торопиться… Голубые, как васильки, глаза опустились. Взгляд был все еще смущенным и пристыженным тем, что спросили. Жизнь рок-звезды действительно была слишком тяжелой и слишком быстрой. Джонс уже знал это. И хотя он делал все это без перерыва, без промаха, не отступая, он все еще мог видеть сны. О том, что он впитывает в себя вещи и действительно тратит на что-то свое время, замедляясь, собирая все вещи. Это было то, что ему действительно нравилось. Он начинал кое-что понимать. Он хотел быть таким с Бонэмом по многим причинам. Но, слишком много раз до этого, это было почти всегда одно и то же. Секунды словно бомбы проносились мимо, разрушая все. Они целовались. Шло время. Проходили дни. Джонс просто хотел притормозить. Бонэм моргнул, когда его потянули обратно на свое место рядом с басистом. Все еще робкий и застенчивый после стольких лет? Он почувствовал, как большой палец Джонса прижался к его внутренней стороне запястья, к тем большим голубых венам, где была нежная кожа. Барабанщик уже знал, что Джонс чувствует, как бьется его сердце. Ему не нужно было видеть, что глаза мужчины были сосредоточенно закрыты, а голова слегка наклонена. Бонзо понял это по тому, как Джонс дотронулся до него. Джон Пол делал это уже много раз. Это дало ему понять, что с ними все в порядке. Свободной рукой Джон Генри успокаивающе взял его маленькую руку. — Скажи мне, что делать. Джон Пол благодарно улыбнулся. Глаза смягчились, а тело расслабилось. Он поднял глаза. — Нет, я тебе покажу. Бонэм невольно улыбнулся в ответ. — Конечно. Ловкая хватка басиста захватила руку, вены которой были измерены на пульс. Свою большую руку он поднес к губам, и поцеловал каждый кончик от мизинца до большого пальца, а затем и каждый сустав. Улыбка Бонэма стала еще шире. Перед этим они целовались, когда брюнет почувствовал руку на своей груди, просящую разомкнуть рот. Он признал, что был груб — он был возбужден, и это делало его таким энергично-жестким, неряшливым, и просто хотел говорить как можно больше. А это? Это было что-то новенькое. И между ними была большая разница. Но он был желанным. Барабанщик всегда быстро учился. Когда губы Джонси коснулись тыльной стороны запястья Бонзо, тот воспользовался случаем, чтобы взять одну из ловких рук Джонси в свои и повторить то, что было сделано. Рты прокладывали тропы по холмам костяшек пальцев и предплечий, становясь дорогами, которые тянулись от мягкой кожи руки до плеч. Рукава рубашки были задраны, линии шеи натянуты так, что они оба могли наметить топографию ключиц и Адамовых яблок — Бонзо следовал за своим маленьким лидером на каждом шагу. Именно тогда Джонси убрал пальцы со лба барабанщика и вернулся назад, расчесывая пушистую челку и шоколадные пряди, чтобы скрыть лицо. Джон Пол улыбнулся тому, что сделал. Бонзо немного смутился, чувствуя себя таким беззащитным. Чуточку. Джонси придвинулся ближе, вглядываясь в эти зеленые глаза, которые он считал лесным пожаром — пылающие угольки пепла, плавающие в середине. Они всегда были такими яркими и содержали в себе энергию. Это было так ясно видно, там для тех, кто только хотел смотреть. Бонзо расправил плечи, улыбаясь во весь рот, и осмелился взглянуть на это лицо, сдаваясь. В голубых глазах Джонси было тепло. Как будто смотришь вниз на океан, видишь его поверхность, но при этом знаешь, что оно темнеет на много миль глубины. Но они были более красочнее, чем море — в них был слегка пурпурный оттенок. Он сильно отличался от Планта. Глаза выглядели почти сонными, всегда спокойными. И они всё видели. Эти глаза также приближались, заметил старший, пока не закрылись, и Бонзо почувствовал только мягкое тепло на носу. Холодные пальцы удерживали его челюсть на месте, чтобы он не отступил. В ответ Бонэм переплел свои руки с руками напарника, притянув Джонса к своему подбородку, и сделав то же самое в отместку. Вот так все и вышло. Оба века, пятно между бровями, лоб, оба виска, обе щеки, оба уголка рта. Подбородок. Линия поперек челюсти. Один показывал, что делать, другой следовал по следам вожака. Наконец, волшебный круг вокруг губ обоих мужчин был сделан, и именно тогда губы Джонса коснулись губ Бонэма. Их поцелуй, то общий, то встречный, был таким нежным, мягким и мимолетным, что им пришлось попробовать еще раз. На этот раз их губы соприкоснулись, как волны в океане, как деревья, танцующие в буре. И в третий раз язык Джонси скользнул по нижней губе напарника, словно задавая вопрос. Бонзо ответил, предоставив свой собственный язык. Эти двое медленно кружились и танцевали между собой, исполняя танец только для себя. На вкус Бонзо напоминал сигареты и крафтовое пиво. Джонси был, как сладкая конфета с корицей. Руки двинулись от челюсти вниз к v-образной шеи, скользнув назад по плечам, чтобы крепче прижаться друг к другу. Глаза были закрыты светом, единственным их звуком было дыхание. Случилось так, что Бонзо никогда раньше не делал ничего подобного. Он почувствовал, как его мир пошатнулся, когда Джонс направил его лечь на диван. Когда они оторвались друг от друга, просто чтобы перевести дух, Джон Пол поднялся, чтобы взглянуть на свою работу — очень тяжелого и спокойного, полного любви Бонэма. Довольный этим, рыжеволосый музыкант положил голову слева от Бонэма, на грудь, устроив ухо прямо над сердцем. Он закрыл глаза, сосредоточившись на ритмичных ударах. По ощущению тяжести, навалившейся на него сверху, Бонэм понял, что делает Джонси. В старых поступках было утешение. Барабанщик почувствовал себя успокоенным. Он знал, что все было просто замечательно.