Ушла

      — Однажды я её поцеловал, — тихо признаётся Рувик, сидя со скрещенными ногами на старинном кожаном диване. Детектив удивлённо поднимает голову, вынимая кончик ручки изо рта, и уже собирается задать вопрос, когда Рувик продолжает, — я имею в виду Лауру.       — Твою сестру? Ту жуткую женщину, похожую на паука?       Он угрюмо кивает.       — Да, мою сестру, — и ждёт, пока Себастьян обдумает его слова, — не то, чтобы я никогда раньше не целовал её в щёку, но в тот раз было нечто большее.       Себастьян хмурится.       — Сестру. Ты поцеловал свою сестру, — он откладывает ручку только для того, чтобы взять сигарету и, попросив Рувика отвернуться, закурить. Сделав глубокую затяжку, он мычит, — полагаю, я не должен удивляться?       — Мне было девять лет, а ей только исполнилось семнадцать. Тогда я не думал о последствиях, а потому сделал это прямо перед нашим отцом, — Рувик вздрагивает, — я попросил Лауру встать на колени, как будто собирался прошептать ей на ухо секрет, а затем нежно поцеловал её в губы…       — Это пиздец, — комментирует Себастьян, выпуская колечко дыма. Рувик начинает чувствовать себя неуютно из-за этого, как будто ему становится душно в комнате. «Это всего лишь сигарета», — говорит он себе. — Ты не можешь просто целовать свою сестру.       — Ты правда думаешь, что меня волнует твоё мнение, Кастелланос? — рявкает Рувик, наклоняясь вперёд. — Просто продолжай слушать. Я до сих пор содрогаюсь при мысли о том, что в тот момент подумали наши родители. Моё решение было совершенно необдуманным, и позже, когда Лаура отвела меня в сторону, чтобы мы могли побыть наедине, всё, о чём я мог думать, было то, насколько прекрасна моя дорогая сестра. И я никогда и никому — особенно отцу — не позволю прикоснуться к её фарфоровой коже…       Себастьян корчит гримасу, но Рувик, кажется, не понимает намёков.       — В тот момент, — продолжает он, и его голос полон ностальгии, — я уже знал, что влюблён в Лауру. Она сказала, что понимает мои чувства, но поскольку мы родственники, то не можем быть вместе.       Детектив фыркает, стряхивая пепел в пустую банку из-под печенья.       — Звучит так, как будто она попросила тебя перестать быть мелким чудаком и вести себя как нормальный ребёнок, — отзывается он прямо. Взгляд Рувика становится устрашающим, но Себастьян слишком много повидал в своей жизни, чтобы хотя бы вздрогнуть.       — Ты не понимаешь, — настаивает Рувик, — Лаура моя. Она меня понимает, она знает, что я чувствую!       — Она мертва. Так какой теперь в этом смысл?       — Она была единственной, — тихо говорит Рувик, — единственной, кого я любил. Единственной, кто знал меня и видел мои слабости, — Себастьян фыркает снова, — Лаура ушла. Она не мертва, конечно же, нет, но она ушла. Не знаю, куда. Иногда краем своего периферийного зрения я вижу её, но не могу быть уверен, — голос Рувика срывается, и он ложится на диван, — Лаура ушла, — повторяет он, — но иногда она приходит ко мне, красивая, как всегда, с волосами, черными, как прекрасное эбеновое дерево, и в одежде, алой, как сама кровь. Это жестокое видение, созданное глубинами моего разума, чтобы насмехаться надо мной.       — Рувик…       — Она не разговаривает со мной, потому что я не могу вспомнить её голос, — вздыхает он, — я помню только её последние крики в огне.       — Рувик, — произносит Себастьян, на этот раз громче и увереннее, — Лаура мертва. Тебе придётся смириться с этим.       — Она не мертва, Кастелланос. Лаура может уйти, но не умереть. Только не моя драгоценная Лаура, — улыбается Рувик, — она просто оставила меня. Как и все остальные.       Он делает паузу.       — Нет, она меня не бросила. Лаура никогда этого не сделает. Её забрали… забрал мой отец!       — Успокойся, Рувик, — Себастьян прищуривается, понимая, что уговаривать психопата в лучшем случае бесполезно, а в худшем — опасно, но всё равно продолжает искушать судьбу, — твой отец не забрал её, не волнуйся.       — Он всегда завидовал нам! — Рувик ожидаемо игнорирует его. — Он ревновал её ко мне! Он знал, что она любила меня так, как никогда не будет любить его! Лаура любила меня, и он забрал её, чтобы она не стала моей! Моей!       Детектив изо всех сил пытается придумать способ его успокоить. Он тушит сигарету, стряхивая пепел с галстука.       — Рувик. Эй, Рувик! В ту ночь, когда ты поцеловал её, что она сказала? Что любит тебя?       Рувик снова садится, взглядом исследуя Себастьяна на предмет неискренности. Когда он не замечает ничего подозрительного, то возвращается в положение лёжа. Себастьян ненавидит каждую минуту, проведённую рядом с ним. Сейчас Рувик кажется ему неестественно человечным.       — На самом деле, она никогда не говорила мне ничего такого, но я просто знал. Знал, что она хотела, но забывала. Иногда она забывала сказать, как сильно любит меня, но это было нормально — я знал, что она хотела сказать мне в глубине души. Тогда она… позволила мне расчесать её волосы, а затем сказала идти спать в свою комнату. И вот теперь она сама ушла.       Себастьян быстро поднимает руки.       — Нет, Рувик, она…       — Ушла, — шепчет Рувик, — она ушла. Она ушла, ушла, ушла, — он сворачивается на диване, и Себастьян замечает, как его начинает трясти. По покрытым ожогами щекам Рувика текут слёзы, — она ушла, ушла, ушла, — через некоторое время он замолкает, и рыдания стихают. Рувик засыпает.       Это идеальная возможность сбежать, думает Себастьян. Но сможет ли он вот так бросить Рувика? В его голове полнейший хаос, и только Всевышнему известно, что случится когда он проснётся. Есть ли у Себастьяна право оставлять его в таком состоянии?       Да, блядь. Конечно, есть. Поэтому он бесшумно крадётся мимо дивана и скрывается за дверью.