Реалист.

      Мама всегда говорила быть реалистом; мечтать, конечно, никто не запрещал, но ведь жизнь сама себя не проживёт, будущее само себя не создаст, а повседневная рутина далека от того, что писалось в книгах.       Армин был умным мальчиком и понимал, что мир никогда не будет на его стороне; как минимум из-за его вздёрнутого и немного кнопочного носа, густых и пушистых пшеничных волос, а еще из-за того, что он любил фантазировать. Любил представлять, как сейчас, выйдя он из душного класса, на парня обрушится волна ледяной морской воды, смоет все проблемы, вплоть до экзаменов, комплексов и отсутствия любимой газировки в супермаркете, унесет немного вдаль и оставит отдыхать на колючем песке, который отчаянно впивается в кожу мелкими остатками реальности. И все таки, отрезвляющая, после продолжительных мечтаний, боль, бегающая по кончикам пальцев тонким электрическим разрядом, нравилась Армину. Она приводила в чувство, если надолго погружался в пучину страдающего сознания, она кулаком билы в нос, говорила: "Хей, дружок, не забывай, что ты неудачник, полностью погрязсший в глупых раздумьях!" и оставляла избитого, немного похмельного парня хлопать глазами на представленную картину.       И каждый раз, когда Арлерт вместо вишневой покупает ванильную содовую; угрюмо и понуро идет домой с грузом в семнадцать килограмм (четыре из них - учебники и тетради будничного школьника, остальные тринадцать - лишь груз ответственности за глупое-глупое будущее); каждый раз, когда он спотыкается о тот же камень, что и те дни, становится ясно: жизнь не меняется, как и человеку невозможно изменить ход жизни; избавления от страданий не существует, лишь глупый оптимизм и несгибаемая сила воли, о которой пишут в книгах.       В книгах вообще мало о чем писалось из нашей реальности. Здесь нет запаха пота в коробчатой раздевалке, нет головной боли после бессонной ночи, (потому что когда тело куском тухлого мяса падает на кровать, а мозг, обрабатывая информацию и пытаясь хоть как-то помочь своему хозяину, бьется о черепную коробку, заставляя вески пульсировать до нервного тика.) нет забитого носа от весенней аллергии и комка в горле из-за истерики, что случилась в школьном туалете. Просто так. Потому что не вишневая, а ванильная. В книгах только по счастливой случайности идеальный конец и радостные герои скачут по строчкам произведения, вместо того, чтобы отметить хотя бы одного несчастного, помочь ему справиться с ношей и банально похлопать по спине, сказать: "Мы с тобой, приятель". И даже от этого акта милосердия стало бы легче верить в добро, в несгибаемую силу воли, в оптимизм и белоснежную улыбку.       Возможно, Армин понял, насколько плохи книги, когда не нашел там ни болота зеленых глаз, ни складок широкой улыбки, прячущихся в изгибе собственной шеи, ни громкого голоса, что всегда поддержит, посмеется и поплачет вместе с тобой. В любом порядке, главное, что вместе. А потом осознаёт, что нихрена не знают эти заумные писатели, если не видели Эрена. Вот так. Легко и просто. Потому что вот он: почётный пример, как делать не нужно - готово, списывайте с него собирательный образ " не дружу с головой, дружу с сердцем" главного героя книг, где море тёплое, как парное молоко и песчинки массируют стопы. Не лед и осколки. Только сладкое и мягкое. Только по-глупому, как надо.       И в тот момент, когда это "сладкое и мягкое" волной покрывает его сознание - вообще, он просил ледяную волну - Армин понимает, что вообще не знал, что такое мечтать. Все его фантазии были лишь мелкими приукрашиваниями, завуалированными словом "мечта" и он думал, что так и надо. Прости, мама, но кажется Армин даже мечтать не умел, пока не встретил Эрена. Йегер, конечно, глуповат и слишком шумный для такого, как Арлерт; ему бы подружиться с Микасой и переменами сидеть с ней на лавочке, мрачно молчать и лишь взглядами общаться, но он, почему-то, сбегает с уроков, играет в покер в коробчатой раздевалке и любит ванильную газировку. Еще он пробует первую затяжку, первый глоток шампанского и прогулять школьный день, меняя его на первый в этом году снег со словами Эрена: "Зачем тебе нужна эта геометрия? Разве снег не красивый?".       О да, очень красивый. Особенно, когда на него смотришь ты; когда длинным языком пытаешься поймать узорчатые снежинки; когда проскальзываешь по спрятанному под тонким слоем снежка льду метра на два вперед и глупо, прямо по-детски смеешься до красных глаз, до отчаянных шмыгов носом и до истерического крика. А еще, когда со снегом смешиваются громкие слова и падают прямо на курносый нос Армина. - Я никогда не оставлю тебя, Армин. Снежинки, кстати, также быстро тают, как и падают; они со словами чем-то похожи: громкие, неожиданные, но быстро исчезающие. Вот только, в голове ты надолго удерживаешь этот момент, потому что в снегопад небо сереет, птицы громко замолкают, а люди говорят откровенное. Интимнее. И вот не знаешь, оптимистичные фантазии это или остатки теплой воды от растворившейся узорчатой льдинки.

***

      А еще Эрен до жути яркий. Дико слепит глаза, когда смотришь, как он идет впереди, уверенный, властный, глуповатый и все такой же спустя год. Слепит глаза просто, потому что не привык; боишься привыкнуть к такому свету в какой-то момент. Потому что мама спокойно, но грозно наставляла, мол: "Армин, надейся только на себя, на светлую голову. Учись, пока есть время и возможность, живи для себя, а потом уже и семью заводи...". Дальше Арлерт не запомнил, потому что не хотел. Потому что дальше он и жить не собирается.       Эрен вообще, какой-то чересчур взвинченный. Не в плохом смысле, он всегда и везде, в хороший и не очень момент, всегда подскажет и поможет, скажет грубо, но как наставник, заставит верить в свою мечту даже Жана, что отчаянно и как-то по-дружески раздражается им, поведет за собой толпу народа, будет освещать желтым светом дорогу к счастливому будущему, где они все вместе, старые друзья; у них одна машина на четверых, за рулем непьющий Марко улыбается и его веснушки на яблочках щек взбираются выше; там Конни держит отцовскую гитару и любовно вдыхает дым сигареты, изредка что-то напевая. У них есть пару купюр наличкой и подкрепляемый светом Эрена жизненный стимул. Забываться постоянно сложно, но возможно; и Армин это понимает в тот момент, когда звон в ушах стоит и нарастает с каждой секундой, когда щеки покрываются жаром алого заката и шумно, он шумно дышит или вообще не дышит, хочется всего и ничего одновременно, но это лишь поцелуй. А еще Армин понимает, что Эрен слишком взвинченный, слишком хороший, слишком яркий. Слепит глаза вовсе не потому что боишься привыкнуть, причина не в этом; Арлерту просто глаза уже давно прожгло, прямо до здравого смысла, вот и все. Легко, как "два плюс два".       Мама всегда говорила быть реалистом; мечтать, конечно, никто не запрещал, но ведь жизнь сама себя не проживёт, будущее само себя не создаст, а повседневная рутина далека от того, что писалось в книгах. А ещё, в книгах не писалось о несчастной любви, от поцелуя которой на стенку забраться хочешь или снова почувствовать запах сахарной ваты и кешью. Хочется почувствовать капли таявшего снега на кончике носа или удариться головой об стенку, лишь бы не вились мысли вязкой паутиной. Вообще ничего не хочется, только мечтать, мечтать, мечтать.       А Эрен говорил, что вода в море априори не может быть как лед. Потому что ее солнце ласково согревает и внутренние обитатели замерзли бы. А если даже и как лед, он жаром тела всегда согреет, сломает ребра от сильных объятий, достанет последнее одеяло в мире, но согреет.       А мама всегда говорила: " Будь реалистом, Армин." И вот он Арлерт: на кончике носа снова снежинка с приходом новой зимы, в кармане медные монетки, заменяющие все ценности в жизни, книга про море подмышкой и острые песчинки воспоминаний под ногами. Мама не запрещала мечтать, просто не предупредила, что свет выжигает глаза; просто не знала, что есть люди, как Эрен.