***
Дело явно попахивало мистификацией. Присланное в ФЭС видео, непонятно куда пропавший, очевидно, свет. Кем нужно быть, чтобы так моментально соображать по ночам? Они только сфотографировали следы протекторов, а Соколова, наверное сопоставив температуру тела и расстояние от города до посёлка, уже поняла, что они видели стоявшую здесь машину, когда сами ехали к месту преступления. Скрепя сердце Данилов признавался себе, что несмотря ни на что, в перестрелке, засаде или вообще где угодно, в любом аду он, ни секунды не сомневаясь, встанет с ней спиной к спине, и будет твёрдо уверен, что она прикроет его даже ценой собственной жизни. Чуть ли не первый раз настолько надёжный напарник вызывал у него столь противоречивые чувства. Стёпа с трудом верил своим глазам. Он только пошутил, что даже эти мажоры не могут быть настолько тупыми, чтобы оставить ещё больше улик в своей машине, как Юля вытащила окровавленный нож из-под водительского сидения. Видимо, всё-таки могут. Хоть и странно, что от перчаток они избавились, а от ножа – нет. Не то, чтобы он, и правда, собирался оставить подонков гореть. Данилов сам не был до конца уверен. Но сейчас, когда они с Юлей пришли к негласному взаимопониманию о том, что ради работы можно и цивильно общаться, ему было искренне интересно её узнать. Смогла бы она так поступить? Что для неё важнее – закон или справедливость? Как и все сотрудники правоохранительных органов, они оба прекрасно знали, что эти два понятия далеко не всегда смотрят в одну сторону. Как ни крути, а мотив устроить всё это представление был только у отца Вики Гороховой. Он даже внимания не обратил на спинки стульев, а Соколова, внимательно их рассматривая, вспомнила, что видела в Осокино мебель в похожем стиле. Возвращаясь с инструментами в комнату, Степан увидел, как Юля, просто выпрямившись и многозначительно положив руку на пистолет, смогла успокоить явно собиравшего попробовать сбежать мужчину. Впечатляет. Как и то, что напарница не поленилась выяснить, с чего это у Ялина вдруг всё наладилось.***
Почему-то проще всего высказывать раздражение Соколовой было Косте. Когда капитан, старательно скрывающий то, что напарница в очередной раз довела его чуть ли не до бешенства, врывался в буфет, пока майор спешила к лабораторию или на доклад к Рогозиной, часть недовольства всегда рассеивалась, стоило ему найти за столом неспешно потягивающего кофе спокойного, как скала, Лисицына. Тот, увидев мученическое выражение лица капитана только хмыкал что-то вроде: — Что, опять? — и протягивал ему кружку с долгожданным напитком. Данилов терпеть не мог жаловаться, и, в общем, никогда не собирался этого делать, но присутствие проверенного и надёжного брата по оружию странным образом его расслабляло, позволяя рассказать всё и выпустить пар. Лисицын был сам не свой. Подозрения с него почти сразу сняли, но и так всегда спокойный майор словно замер внутри. Новость о том, что случилось с Глебом будто ещё больше его подкосила. Несмотря на все улики, Костя свято верил в невиновность Саныча. С одной стороны, ему виднее, конечно. А с другой, работа в полиции и ФЭС давно научили капитана никому не доверять так слепо. Когда Захар сказал, что это Ялин убил Михаила, в майоре словно что-то потухло. Даже выбитое Петровичем признание не сильно помогло. Хороши друзья детства. Словно Свидание в Самарре. Степан волновался за Костю. Пусть они и нашли убийцу Саныча, такие раны быстро не зарастают. Заполнив все отчёты, Данилов медленно шёл по их подземной парковке, решив для себя, что он обязательно должен проведать Лисицына завтра, и, пожалуй, послезавтра, когда увидел, что машина майора всё ещё стояла на своём месте. Это было странно. Он был совершенно уверен, что в конторе остались только дежурные Майский и Власова, в то время как Лисицын ушёл уже несколько часов назад. Капитан неспешно пошёл в сторону авто друга, и вдруг замер, услышав вдалеке знакомый смех. Что могла здесь делать выходная Соколова? С её категоричностью, она бы, небось, первая поверила, что Костя действительно мог убить своего тренера. Донельзя удивлённый капитан уверенно продолжил движение, постепенно оставляя позади закрывавшие обзор машины. Никого никогда не пускавший за руль своего внедорожника майор с закрытыми глазами сидел, откинувшись на спинку пассажирского кресла, а Юля боком сидела за рулём, положив свои руки на левую Лисицына, и что-то говорила, странно кивая куда-то наверх. Вот Костя горько усмехнулся, словно сбрасывая оцепенение, повернул голову к девушке, и она, недолго думая, решительным движением наклонилась к майору и поцеловала его. А он таким же точным жестом положил обе ладони на её щёки. Оцепеневший Данилов стоял в тени колонны, незамеченный увлечённо целующейся парой. Лисицын будто нехотя разорвал поцелуй, сказал что-то тихо, махнув головой в сторону выезда с парковки. Соколова медленно кивнула, нежно провела рукой по его щеке, пристегнулась, и повернула ключ зажигания без доли сомнения, словно проделывала это уже тысячу раз. Вероятно, так оно и было, всё ещё шокированно медленно размышлял капитан. Несмотря на непроходящую неприязнь к девушке, он не мог не уважать то, что, очевидно, давно связывало этих двоих. Интересно, кто ещё знает.***
Встречались им, конечно, неадекватные учителя и тренеры, но то, как травила детей эта убитая, было чем-то запредельным. Таких людей нельзя подпускать к детям. И Соколова какая-то странная. Предлагая ей поговорить утром, Степан заранее знал, что она откажется, но не мог не попытаться. Пусть она ничем это не показывала, но, проработав с ней вместе столько лет, он чувствовал, что это дело как-то сильно её задело, и никак не мог понять, почему. Данилов поверить не мог, когда всегда жёсткая и принципиальная Соколова вдруг начала мямлить что-то невразумительное и, кажется, действительно собиралась оставить эту женщину дома. Они слышали немало всяких разных оправданий, и никогда ещё эта майор не показывала свои чувства. Он вообще не был уверен, что они у неё были, даже после сцены на парковке, которая всё не укладывалась у него в голове. Но расспрашивать никого из них капитан и не думал – если уж они смогли хранить это в тайне столько лет, сейчас говорить об этом с ним майоры точно не собирались. Ещё больше капитан удивился, когда отозванная на минуту на лестничную площадку напарница словно избегала смотреть ему прямо в глаза, а потом чуть ли не впервые прямо пыталась осадить его, используя своё звание. Как пощечина. Стёпа вовсе не мечтал о повышении и руководящей должности, но когда эта маленькая девушка тыкала его носом в своё положение, как собаку в дерьмо, он с трудом сдерживал себя. Подошедшие к ним у подъезда старики сыпанули соли на только покрывшуюся тонкой коркой рану. В надежде на то, что мозоль, которую он не собирался оставлять в покое, наконец перестанет натирать, Стёпа повернулся к Соколовой, смиренно позволив ей сказать его звание. Тот факт, что бабка с дедом явно считали его главным, не служил утешением. Пренеприятные люди. В кое-то веке капитан был рад способности Юли мгновенно отбривать людей резкими фразами. Как и всегда, майор отправилась в лабораторию с уликами, в то время как он пошёл прямиком в буфет. Стёпе нужен был глоток отрезвляющего кофе, чтобы попробовать разобраться, почему он так болезненно на неё реагирует. И понять, как общаться с ней дальше. Так-то она даже не переступила черту, не вышла за рамки дозволенного. Как ни крути, Соколова, действительно, старше его по званию. И ответственность за расследование больше лежит на ней, и распоряжаться его действиями она имеет полное право. Только всё равно как-то гадливо, что ли. Знакомый стук каблуков прервал напряжённые размышления капитана. Он попробовал молча выйти из буфета, когда напарница остановила его угрюмым, но сильным взглядом исподлобья: — Послушай, я скажу это только один раз. Я однажды задержала такую мать. Была информация из прежде надёжного источника, времени её проверять не было, под угрозой было нечто слишком важное, чтобы допустить малейшую возможность срыва операции. Через тридцать семь часов все четверо её больных и голодных сыновей умерли. Как только мы ушли из посёлка, их забрали в ряды детей-солдат. У мальчиков не было и шанса, их использовали как пушечное мясо в качестве отвлекающего манёвра на той самой операции, которую мы защищали. Младшему было семь. Мать была не при чём. Когда узнала, бросилась на конвоира и тоже была застрелена. Я не собираюсь извиняться, но хотела, чтобы ты знал. Если она сбежит, я возьму всю ответственность на себя, — сказала она, прямо и открыто глядя ему в глаза. Капитан представлял, чего стоит такой взгляд тому, кто явно прошёл через гораздо худшее, чем он только что услышал. Соколова поднялась и направилась к выходу из буфета. С прямой, как всегда, спиной, и решительностью, волнами исходящей от её тонкой фигуры. — Не нужно, — с трудом узнавая свой собственный голос, хрипло сказал Данилов, когда она уже почти вышла, — Мы напарники, в конце концов, — он по-прежнему сидел к девушке спиной, но был готов поклясться, что она улыбается.***
Между ними давно установился странный негласный мир, работать-то надо. Соколова, разумеется, как и всегда, говорила всё что думает, порой наполняя напарника жгучим желанием всё-таки выяснить, кто из них бы вышел победителем тренировочного спарринга. Данилов совсем не удивился, когда на его замечание о флюгере Юля резонно-язвительно сказала, что у него и дачи нет. А вот земляной торт – это что-то новенькое. То, как несчастного Ушакова заставили совершить эти поджоги, было просто ужасно. Так издеваться над душевнобольными может только совсем бесчувственный человек. Соколова умудрялась правильно подобрать слова, и Геннадий постепенно рассказывал им всё, что нужно было знать. Мальцев неумело пытался подставить своего рассеянного начальника, но их таким не проведёшь. Дело было раскрыто. Степан как раз выходил из конференц-зала, где только что закончил заполнять последние отчёты. Бедного парня должны были перевести в психлечебницу. Возможно, там ему смогут помочь. Степан удивлённо замер, увидев, как Соколова и Белая странно, будто воровато оглядываясь, тихонько передвигались в сторону камер предварительного заключения. Из любопытства он решил за ними проследить, и не поверил своим глазам, когда понял, что девушки устанавливают рядом с камерой проектор профессора. Таня ходила вокруг, очевидно, настраивая его, а Соколова нервно перебирала пальцами, сжимая и разжимая кулаки, словно проговаривая что-то про себя. Вот капитан кивнула ей, и: — Братишка, перестань винить себя. Я больше не смогу к тебе приходить, мне пора двигаться дальше. И тебе тоже! Ты ни в чём не виноват, я тебя люблю! Живи и получай от жизни удовольствие! И за себя, и за меня тоже, немного.., — подслушивать дальше не была смысла. Вокруг парня было столько людей, знающих, как пользоваться изобретением, а попытаться хоть так ему помочь догадалась только деревянная Юля. Оставалось просто признать, что он никогда не сможет до конца понять Соколову. Она всегда будет неизменна в своей коловратности, а ему никогда её не разгадать.