Жажда

      Дробь дождя усиливается.       Цижэнь чувствует умиротворение. Аккуратно и самозабвенно выводит ноты, переписывая в тетрадь. Можно воспользоваться копиром, но так партия лучше запомнится, войдёт через руки в сердце. Шуршание листов и приглушённый свет единственной включённой библиотечной лампы успокаивают. Он мог бы вообще не ехать в городскую библиотеку: все эти книги есть в домашней. Возможно, когда нибудь он наберётся смелости и предложит позаниматься у них… Цижэнь переводит взгляд на место у окна. Учебники свалены в бестолковую кучу, а сама Цансэ, с детской непосредственностью взобравшись коленом на стул, навалилась на подоконник, самозабвенно дышит на стекло и рисует поверх.       — Ха! Угадай, что это? — Цансэ поворачивается к Цижэню, серые глаза так и светятся! всегда слишком беспечная! всегда так мало нужно для радости! Цижэнь бросает быстрый взгляд на рисунок — ерунда какая-то.       — Ну же? — Цансэ улыбается до неприличия широкой открытой улыбкой*. — Не будь занудой, Лань-гэ! Кстати, без бородки тебе лучше!       Цижэнь хочет сказать, что не зануда, что она не права и сбривать ему бородку в походе на спор вовсе было и не весело и не обязательно. Но теряется от этого простого комплимента мимо-ходом. Ну как так можно? У этой девицы одни шалости на уме, и если бы не его заступничество… Цижэнь тяжело мотает головой, — пригласить её заниматься в их библиотеке будет лучшим вариантом: там меньше отвлекающих факторов. Цансэ нужно тренировать концентрацию.       Хочет сказать это вслух, как его перебивает звучный и громкий смех. Словно молодые люди забыли, где находятся.       — Говорил же, здесь никого!       Последнее, что Цижэнь замечает, когда Цансэ тихонько выключает лампу, погружая зал в полутьму, играя заблуждениями гостей, — её хитрая лисья улыбка. Ох, не нравится она Цижэню! Он хочет возразить, как эта девица бесцеремонно накрывает его рот ладонью и подносит указательный палец к своим губам — тс!       — Сколько нам тут торчать?       — Пока не отменят режим ЧС.       — Буря только начинается. Мы могли бы…       — Фэнмянь, не начинай, — замечает приятный бархатистый девичий голос. На удивление очень разумный.       — Да, Фэнмянь, не начинай! Матушка тебя в порошок сотрёт, если узнает, что ты нос на улицу показал.       — Чанцзэ! Наперегонки?       Грохочут стулья и скрипят столы. Это не люди, а кони какие-то! Скачки в библиотеке?! По столам?! Через перегородки? Немыслимо! Цансэ заинтересованно прислушивается. Глаза горят любопытством. И если Цижэнь был не против провести весь вечер и, возможно, ночь — если уровень тревоги не снизится — в её компании, то незваными гостями тяготится. Грохот надвигается лавиной, — нет, ЧС не снаружи, а, оказывается, внутри, здесь: приближается с улюлюканьем, гоготом и стуком, сваливается через перегородку на их стол.       Цижэнь застывает от негодования; сверзнувшийся гость, ужаснувшись неожиданным тёмным фигурам в засаде, подаётся назад, но инерция влечёт дальше, и парень скатывается на Цансэ. На пол летят учебники, ручки, тетради. Тень напротив превращается в нечитаемый затихший комок. Это уже слишком! Цижэнь щёлкает выключателем лампы, и все трое замирают, ослеплённые жёлтым светом.       — ВЫ ЧТО ДЕЛАЕТЕ?       — Да вот, мужа себе поймала, — смеётся бесстыдница, крепко ухватив обалдевшего детину — явно старшекурсника — поперёк талии. Парень вспыхивает алым, но отнюдь не потому, что Цижэнь произвёл впечатление; просто обнаружить себя вот так, на коленях девушки, да ещё в её руках… Цижэнь отводит взгляд.       — Вы ушиблись? — шепчет Цансэ незнакомцу.       И тот теряется ещё больше. Цижэню становится душно. О, он прекрасно знает, как эти руки могут поддержать, как шепчет этот голос, и если бы…       — Фэнмянь! Фэнмянь, как ты? — к столу подбегают двое, парень и девушка. Одежда парня в беспорядке, за ухом сигарета — и как пропустили? Выглядит он ещё большим оторвой, чем этот… Фэнмянь. Луч адекватности и пристойности — миниатюрная девушка рядом: уютный кардиган крупной вязки, почти до колен, поверх форменной юбки и белой блузки, туфли на небольшом каблучке, скромная причёска. Да весь её облик на порядок скромнее, чем у этих двоих, — и что может их объединять? Наглец растекается на руках Цансэ. Котом ластится!       — Знакомьтесь, моя будущая жена! — Умудряется извернуться, чтобы представиться: — Цзян Фэнмянь.       — Позёр! Мы так перепугались, и вообще — чего развалился? Ты ж тяжёлый, аки конь.       — О, не волнуйтесь, это приятная тяжесть! — парирует Цансэ, а стыдно Цижэню.       — Мисс…       — Цансэ, — подруга протягивает руку, не переставая придерживать «улов».       — Вэй Чанцзэ, — второй парень жмёт ей пальцы, нагло не торопясь отпускать, и кого интересует, что сначала здороваться нужно было с ним, а уж потом… Но с Цансэ всегда всё не так. Наконец Чанцзэ и Фэнмянь по очереди протягивают руки Цижэню, и он терпеливо отвечает. Парни быстро собирают раскиданные учебники и письменные принадлежности, возвращают на стол.       — Чэнь Анна́, — девушка в кардигане традиционно кланяется Цижэню и Цансэ.       — Лань Цижэнь, — приветствует незваных гостей сухим кивком. Он вообще не видит необходимости любезничать с этими… зарвавшимися молодыми господами!       Троица общается даже слишком охотно. Третьекурсники с юридического. Международное право. Вернулись со слушаний по какому-то громкому делу. Хотели посмотреть статьи и вернуться в зал суда, но всё перенесли из-за нелётной погоды: важный свидетель застрял между небом и землёй, так у них и весь настрой пропал. Чанцзэ говорит уверенно и складно, Цижэнь видит, как он захватывает внимание Цансэ, во власти которой находится Фэнмянь. А когда они заговаривают о мотоциклах — Цансэ срывается, тащит «наречённого» — и его друг хвостом! ведь нужно проследить! — на выход, позабыв про рекомендации, погоду, учёбу, Цижэня и весь мир. О чём вы! Там ведь два новых харлея!       Оказывается, её отец байкер, она тоже любит и скорость, и ветер, и дороги, которые никогда не кончаются. В сердце впивается игла обиды: Цижэнь знаком с ней с подготовительных, считал, что знает, а вот оно как… Ему даже не дают возможности возразить: кинув лёгкое «хорошего вечера!», оставляют в тишине зала. Без Цансэ становится спокойно и… пусто. Цижэнь вздыхает и возвращается к переписыванию нот.       — Вот здесь пропущено, — миниатюрный пальчик с аккуратным коротким ноготком стучит по месту пропуска. Как такая кроха может сделать так больно? Действительно, ноту пропустил, — Цижэнь хмурится, вглядываясь в написанное. Комкает лист. Придётся начинать сначала.       — Вы за неё не волнуйтесь. Они хорошие ребята, — Анна́ присаживается на место Цансэ и открывает учебник истории музыки, но смотрит не с праздным любопытством, а находит в оглавлении нужную страницу и погружается в чтение.       — Не за неё, — смягчается Цижэнь.</i>

***

      Для Цижэня всё библиотекой и закончилось, а для этих троих?       Меньше чем через неделю он сталкивается с Цансэ в деканате. Она улыбается, словно разгадала самую важную тайну, звенит бусами, обнимая его, желает «смелости жить». Имей он привычку лезть в чужие дела, непременно поинтересовался бы: что это Цансэ делает в деканате, куда обычно ни ногой?       Больше они не виделись.       Отчислилась.       Потом он будет о ней невольно слышать часто и много, и даже то, что вряд ли хотел бы. Весть об их с Чанцзэ трагической гибели эхом докатится до Цижэня. Кольнёт в груди тоской по юности, огрызнётся недостойным любопытством — «а что почувствовал Фэнмянь?» — и рассосётся среди рутинных забот о своих мёртвых.       Но то были не все внезапные встречи в деканате. После обеда Цижэнь заходит за обновлённым расписанием и видит ту-самую девушку.       — Чэнь Анна́, — напоминает новая знакомая и зачем-то рассказывает о своих делах. Только сейчас Цижэнь замечает: глаза у неё редкого цвета — тёплого янтаря. Кошачьи глаза. Невольно думает, что у Цансэ тоже необычные — светлые. Потом поговаривали, что их матери из этих… харбинских полукровок и даже что они в дальнем родстве, но разве можно доверять сплетням?       — Мне подтвердили перевод на факультет истории музыки. Заочно. Буду рада вашей помощи, Лань-гэ, — кланяется Анна́.       Цижэнь хмурится: после того, как она нашла тогда пропуск, нелепую ошибку, последняя фраза звучит словно издёвка.       — А юридический? — даёт волю любопытству.       — Матушка настаивала. Но теперь это… неважно.       Истории о чужих семьях ставят Цижэня в неловкое положение: он не способен на ответную откровенность. У них не принято говорить о своей семье, о себе, своих занятиях. Ведь стоит приоткрыть дверь — как все норовят вломиться в дом и перевернуть всё вверх дном. Молчи и наблюдай. Пожалуй, это правило и стало залогом того, что семья уцелела и в нелёгкие времена. Изоляция обеспечила выживание рода. Перебои с продуктами питания, растущее число беженцев, что искали спасения в горах, а позже примкнули к семье, — всё это сформировало строгую диету и неприхотливый образ жизни, а существование среди доносчиков и соглядатаев — способ мышления и культуру общения. И хотя сейчас всё как будто изменилось, мир за пределами Гусу ещё оставался враждебным.       С отъездом Цансэ жизнь снова становится пусть не простой, но понятной. Никто не ставит под вопрос его авторитет старосты, никто не мучает его странными выходками, реакциями, касаниями. Цижэнь вовремя понимает, что не сможет в музыку, как Учитель или брат, поэтому идёт в научную и исследовательскую работу о музыке.       Синхай, старший брат, — вот кто творит и живёт музыкой. Вундеркинд, известный уже со школы. А Цижэнь, как ни старался, так и остался всего лишь мастером техники. Расстраивает это его? Нет. Ему не до этого. После внезапной смерти родителей главой семьи становится Синхай, но вся ответственность сваливается именно на плечи Цижэня. И всё же, несмотря на занятость и вечно гастролирующего Синхая, они вместе планируют свои встречи, время, жизнь. Брат первым делится с ним произведениями, советуется и даже корректирует согласно замечаниям, а после снова прибегает к нему — терпение не его добродетель, — и Цижэнь старается, терпит за двоих. А брат суёт в руки исписанный нотный лист, нервно подёргивая прядь волос, иногда зажёвывая её:       — Смотри! Ты был прав! Смотри, я переделал. Вся фраза зазвучит интереснее. Как тебе?       — Когда тебе играть?       Синхай играет каждый день. Цижэнь уже не может уследить ни за его расписанием, ни за его передвижениями, ни за его мыслью на исчёрканном нотном листе. Педантичный и аккуратный в быту, в нотах брат разводит нечитаемый беспорядок.       — Завтра, — Синхай падает на сиденье и вертится перед роялем. — Попробуем? — не дожидаясь ответа, поднимает крышку. В такие моменты его не беспокоит, что сейчас вообще-то давно отбой, что Цижэня он перехватил на выходе из ванной комнаты в пижаме, что…       — Попробуем, — уступает Цижэнь.

***

      Телефон здесь звонит редко. Брат не разбрасывается контактами и не тащит внешний мир в дом. В отличие от коллег-музыкантов не превращает их жилище в свалку сувениров, что вытесняют хозяев аляповатой яркостью и пылью. И за это Цижэнь ему благодарен. Синхай свозит в Глубины музыку со всех концов света — иногда она заточена в дорогие обложки сборников, а порой скрывается в потрёпанных, рассыпающихся листках, и Цижэнь заботливо переписывает ноты наново.       Когда Синхай в отъезде, телефон звонит ещё реже, проносясь визгливым эхом по пустым комнатам, пугая внезапностью, выдёргивая Цижэня из работы, так что сердце ещё долго колотится в необъяснимой панике, пока он идёт к дребезжащему аппарату.       И в этот раз предчувствие, накопленное годами, что именно отсюда, из этого белого блестящего зверя, на них выпрыгнет беда, сбывается.       — Когда? — Цижэнь сжимает трубку, жаль, не шею: только очень бесчестный, подлый и развязный человек мог пойти на такое.       — Заседание суда на следующей неделе, — сухим тоном продолжает адвокат. — Вы с братом можете расположить присяжных: у вас отличная репутация. Против неё нечем бить. А факты здесь весьма размыты.       — Дело в деньгах? — сказал и испугался: готов заплатить не спрашивая? Говорят, деньги решают, но…       — Да кто всерьёз воспримет эти обвинения в недостойном поведении в адрес такого человека? Но истец настроен крайне… враждебно. И каждое слово в защиту поможет нам прекратить поток лжи.       — Есть что-то важное, что мы должны с братом знать? Сказать?       — Ваше присутствие. И будьте готовы ответить на вопросы. Учитель в вас не сомневается.       — Мы с братом будем, — говорит Цижэнь, а в голове почему-то звучат слова Цансэ: те самые, о смелости жить. О, он сейчас смел как никогда! И зол.       Вырвать Синхая из лап турне оказалось проще, чем он предполагал. С одной лишь поправкой: Синхай приедет на слушание, выступит, а после сразу уедет. Но даже это для Цижэня — победа: в отличие от него брат обладает даром красноречивого убеждения.       Договариваются встретиться заранее у зала суда, но брат так и не появляется. Цижэнь беспомощно ищет его взглядом; их — желающих — набралось на удивление много, и часть оказалась общими знакомыми. Кто-то пришёл позлорадствовать, кто-то поддержать, и Цижэню неуютно под любопытными взглядами, когда адвокат Учителя вскользь и на ходу, придерживая перед ним дверь в зал, напоминает детали, настраивает на выступление.       Подлая клевета о попытке изнасилования. Обычно такие дела лопаются мыльными пузырями под нехваткой доказательной базы и общественного порицания. И даже сомнительный выигрыш не сулит истцу ничего, кроме осуждающих взглядов и проблем на работе и с близкими: ну кому охота связываться с таким? Раз был «прецедент», значит был и повод. Да и разве человек, который выносит личное на публику, может вызывать сочувствие? На это рассчитывает только тот, в ком чужой крови намешано, не иначе.       — Истец, Чэнь Анна́, — объявляет судья, и Цижэнь обмирает, вытягивает шею, смотрит поверх голов: совпадение?       В этой молодой особе с модным гладким длинным каре, в строгой тройке, едва-едва угадывается та самая дева Чэнь. Только нет больше в чертах мягкой покорности. Но и вызова Цижэнь тоже не находит. Адвокат говорил о «богатой зарвавшейся выскочке, которая хочет сделать себе имя на этом громком деле; амплуа жертвы; журналистка-авантюристка», но сколько Цижэнь ни вглядывается — не может уловить и капли безвкусицы богатства или наглости выскочки. Только губы девы Чэнь сжимаются в упрямую полоску, когда по залу пускают «доказательства» — копии снимков. Цижэнь ловит взгляд адвоката, тот лишь мотает головой: не стоит.       Но копии навязчиво падают на колени, рассыпаются; Цижэнь, множество раз извиняясь, наклоняется собрать и замирает: рваная распахнутая блуза крупным планом; тёмные разводы синяков — под ключицей, на запястьях; ничего не выражающий отстранённый портрет молодой женщины с опухшей губой и ссадиной на скуле; разорванный пояс юбки, колготки в затяжках, разбитые колени. Стыд какой.       Цижэнь сглатывает и резко поднимается, так и не подобрав снимки. Сталкивается со взглядом истца: никакого янтаря — золотой металл. Отводит глаза, шарит по шумному, волнующемуся залу суда: большинство мужчины, только среди присяжных несколько женщин. Шуршат копии, передаются из рук в руки. Хочется, чтобы это наконец прекратилось: они как будто не листов касаются, они словно её лапают. Цижэнь беспомощно смотрит на деву Чэнь, но золото глаз теперь скрыто за длинными ресницами, вид отсутствующий.       Её что, это не задевает?!       А потом выступает адвокат, и всё становится просто и ясно. Ведь что, если…       — Есть во всей этой тщательной подготовке злой умысел. Разве стала бы настоящая жертва бежать на освидетельствование? Для осмысления такого нужно время. Здесь я вижу чётко продуманный разыгранный план. Подразнить и использовать. Этот процесс имел бы смысл, если бы действительно что-то произошло. Вы разводите шум на пустом месте.       Затем следует долгая речь о прекрасной репутации педагога, «учителя с большой буквы», и Цижэнь горячо поддерживает каждое слово о человеке, который их с Синхаем всему научил, был добр к ним, которому они обязаны музыкой, которого искренне уважают; о человеке, чья музыка была для Цижэня вдохновением и словами, тем, что помогало выразить его, Цижэня, страсти, боль, тоску и радость.       Брат так и не появляется. Цижэнь сдавливает колени вспотевшими ладонями, ощущая на плечах непомерный груз ответственности — он подвёл Учителя? — когда его вызывают.       Это даже не сложно: рассказывать об Учителе. Цижэнь говорит искренне, что знает, и только хорошее: о занятиях, терпении, индивидуальном подходе, внимательности, талантливых учениках, которых здесь много. Ловко уходит от вопроса об отношениях с женщинами — это не то, что обычно обсуждают с учениками…       Объявляют перерыв.       Спеша из зала на воздух, успокоить сумбур в мыслях, в дверях налетает на брата.       — Ты опоздал! — Цижэнь и хотел бы звучать мягче, но ведь брат обещал.       — О нет, я был вовремя, — Синхай сжимает в руках несколько узнаваемых листов, скрученных в трубочку: те самые копии.       — Вас вызовут третьим, — адвокат провожает в зал.       — Прекрасно, — Синхай тычком в грудь передаёт адвокату листы и проходит на своё место, как всегда приковывая к себе восхищённые взгляды. Они с Цижэнем похожи, но в Синхае есть то, что зовётся магнетизмом и — не порочной, нет, — злой красотой.       — Вы привели с собой прессу, — говорит адвокат.       — А чего вы ожидали, когда нас звали? — Синхай приподнимает бровь.       — Может быть, оно и к лучшему. Жаль, их не было в первом акте, — ехидная улыбка.       — Три акта, — бормочет Синхай.       — Три? Надеюсь, мы обойдёмся двумя, — адвокат самоуверенно усмехается.       — Брат… — Цижэнь пытается прочесть Синхая, но тот очень возбуждён: или после дороги, или после концерта, или после пережитых сильных эмоций, он…       — А впрочем, дайте сюда! — Синхай отбирает листы, разворачивает их и… расписывает нотами фотоснимки поруганного тела.       Объявляют начало заседания.       — Вас вызовут третьим, — напоминает адвокат Синхаю, но тот даже не смотрит в его сторону, мысок ботинка покачивается в такт выдуманной мелодии.       — Я прослежу, — кивает Цижэнь.       Выступления продолжаются, и только Цижэнь понимает, что брат слушает слишком внимательно. Его выдаёт повторная обводка нот. А потом ему дают слово.       Синхай говорит убедительно, страстно и красноречиво… в защиту этой… Вот этой! Цижэнь готов сгореть на месте: его брат забыл о благодарности? Об ученической любви? О привязанности, которую испытывал? Когда этот грех, червь предательства, завладел его сердцем? Когда…       — …и гнилой человек может создавать прекрасные вещи. Я здесь, имею радость и боль назваться его учеником. И я здесь же, чтобы хоть как-то исправить воцарившуюся несправедливость. Я хочу поддержать деву Чэнь. — Синхай поворачивается к девушке: — Если учитель не хочет принести вам свои извинения, примите их от его ученика, — и «величайший исполнитель современности, новатор» сгибается в почтительном поклоне перед истцом в гробовой тишине зала.       Дальше Цижэнь едва что-либо помнит. Кажется, брат поблагодарил адвоката за приглашение и занял место рядом. Как ему потом пытались объяснить, среди присяжных были какие-то борцы за права женщин — будто их кто-то притесняет! И после выпада брата дело приняло другой оборот. Присяжные взяли сторону истца. Вердикт — виновен! Наконец их выпускают из душного зала, взмыленных, эмоционально выгоревших. Цижэнь молча следует за братом. Он всех подвёл: Синхаю не стоило приезжать.       — Ты определённо хочешь что-то сказать, — брат читает его как раскрытую книгу.       — Нельзя так. Музыка же его жизнь, а эта…       — Извини! — перебивает Синхай, оборачивается к двери зала суда и бросается на перехват истца, что выходит в сопровождении свиты из адвоката и охраны.       Среди щелчков и вспышек камер брат опускается на колено перед девой Чэнь. Опять просить прощения? Ну сколько можно? Мало она…       — Будьте моей женой.       Дева Чэнь хмурится, а потом губы трогает улыбка. Цижэнь такой никогда не видел: будто улыбаются только ему, только его брату.       — Исправляете его ошибку?       — Зачем? Я хочу совершать собственные, — Синхай берёт изящную ладонь девы Чэнь и кладёт себе на щёку. Она даже не пытается отдёрнуть.       — О, если вы волнуетесь за мою репутацию, не стоит… Но я понимаю, лучше из зала суда выйти в статусе невесты, чем опороченной женщиной.       — В этом есть смысл. Но я больше опасаюсь, что кто-то успеет раньше меня, — улыбается брат, и у Цижэня волосы на голове шевелятся. Синхай безумец?       — Спасибо за поддержку. Сейчас мне нужно время.       — Конечно, я не тороплю. Во сколько и куда за вами завтра заехать?       — Совсем не торопите. Если судьбе будет угодно, господин…       — Лань. Вам пойдёт эта фамилия, — Синхай вкладывает ей в руки визитку и мечтательно улыбается, камеры ловят ответную улыбку девы Чэнь.       Словно получив согласие, брат увлекает прессу за собой, а деву Чэнь, оцепив кольцом от зевак, выводят из холла. Когда Цижэнь находит Синхая, тот с упоением рассказывает журналистам, какие у него с будущей женой планы:       — Я уже всё решил! Жить мы будем в Облачных Глубинах, в отдельном доме, он почти готов. Там прекрасный вид. Никого не оставит равнодушным. Там она сможет заниматься своими изысканиями — вы знали, что она прекрасный музыковед? И критик? — И откуда он столько знает о ней? Ведь Цижэнь был уверен, что они ранее с братом никогда не встречались. Лично. А вот заочно: дева Чэнь не единожды писала глубокие рецензии на творчество брата и даже давала дельные — если отринуть упрямство, свойственное обоим братьям, — советы, которые, впрочем, не становились для них от этого менее обидными.       — А ещё неплохо было бы организовать музыкальную школу для детей. Чтобы все могли, да, для талантливых. Возможности ведь у всех разные.       Брат рассказывает это так упоённо, не отводя глаз от камеры, словно смотрит на неё, говорит для неё, мечтает для неё. Конечно, вечером она увидит это в программе новостей. Наверняка ей всё ещё будет обидно от слов Цижэня: «Вы же не согласитесь? Иначе это будет безумие. Вы уже разрушили жизнь нашего Учителя. Вам мало?»       Может, поэтому, из женской злобливости, она и набирает их номер, как будто знает, что брат отменил концерт, никуда не улетел и донимал Цижэня топотом из своей комнаты. Цижэнь не хочет подслушивать, но трубку снял он, передал телефон он и ещё не успел отойти, как услышал её «да».       — ДА! — эхом взрывается брат, которому стоило бы поучиться сдержанности. — У меня свадьба! — кричит Синхай на весь дом, даже не прикрывая трубку. — Когда? На этой неделе. Нет! Завтра! Нет. Ты сейчас занята?!

***

      Пока брат беззаботно смеётся камерам, а СМИ пестреют заголовками в духе «Лань Синхай сделал предложение коварству», Цижэнь с усталостью отбивается от вездесущих газетчиков: его мир перестал быть уединённым, номер телефона есть у каждой шелудивой собаки, которая имеет наглость звонить незнакомым людям домой, а у самых упёртых поворачивается язык — да чтоб он отсох! — заикнуться о денежном и ином — каком, интересно?! — вознаграждении. Без комментариев!       За один день Цижэнь потерял Учителя и брата. Хуже ведь быть не может, да?       От рокового «да» Энн — так, на европейский манер, её зовёт брат — до скромной церемонии с подношением невесте семейной реликвии — старинной нефритовой подвески, что носила их мама, и это Цижэня особенно задевает! — пролетает меньше недели. И то — вынужденная проволочка с документами будущей госпожи Лань приводит Синхая в бешенство.       Цижэнь честно думает, что всё будет… ужасно. Что брат раскается — Анна́ ему ведь ни разу не пара! — и всё обернётся скандальным делом о разводе, потому что эта особа затеет очередную авантюру, в которую втянет Синхая. Но…       Дни складываются в недели, недели в месяцы, брат творит потрясающую музыку. И обида ревнивой змеёй сжимает сердце: теперь первый критик работ Синхая, его муза — какая пошлость! — Анна́. Похоже, они счастливы. Вот так, с нескольких строк статьи в журнале — как признавался брат, — и нот, не видя даже исполнителя, — как смеялась Анна́.       Третий акт в суде был разыгран по нотам. После этого дела вскрылось ещё несколько нелицеприятных случаев. Анна́ и Синхай словно подарили жертвам свободу. Слава брата только возросла —эти новомодные ток-шоу! — и везде он появляется с супругой. Учитель? Не восстановился, не вернулся к музыке. Синхай не навещает его даже на смертном одре. Хотя Цижэнь говорит, что тому совсем плохо… Брат отвечает категоричным отказом.       — Но разве ты не должен сохранить зерно благодарности за всё, чему он тебя научил? — не понимает Цижэнь.       — Я не вымарываю его имя рядом со своим. И навсегда останусь его учеником.       …Цижэнь сидит у постели Учителя. Воздух пропитан запахами лекарств, прогорклого пота и немощи больного тела. Но Цижэнь почтительный ученик. Склоняется к умирающему, внимательно вслушиваясь в последние наставления:       — Вы были моими лучшими…       Цижэнь разлепляет пересохшие губы, поблагодарить, но шёпот срывается на хриплый кашель:       — Ваша чёрная неблагодарность — твоя и твоего брата — пожрёт вас.       От этих слов саднит в горле, щиплет в глазах: когда-то ведь он почитал этого человека наравне с родителями, Учитель и сейчас был для него самым близким после брата. И время, проведённое с ним, и… Цижэнь покорно смаргивает слезу. Он не спорит. Впрочем, и не верит: ни в проклятия, ни в предсказания. Он позволяет Учителю выговориться, отпустить. Это последнее, что он может для него сделать.       Цижэнь так и не рассказывает Синхаю об этой встрече. Страшится, что брат может спросить, но больше Синхай о нём не говорит. Во время похорон улетает с женой на очередные гастроли.       Они счастливы. А Цижэнь чувствует себя посторонним. Это как наблюдать за чужим счастьем в замочную скважину и не иметь возможности даже коснуться его. Нет, брат не отгородился, брат поистине мудр и добр, но… Цижэнь не может не думать: что, если бы он тогда, ещё студентом, не сбежал в погоне за расписанием, но остановился и пригласил деву Чэнь выпить чаю? Чем бы всё обернулось в этом витке вероятностей? Иногда малодушно кажется, что ему было бы во сто крат лучше, если бы у брата с мисс Чэнь ничего не получилось.       А потом на свет рождается мальчик — самое свободное создание в Облачных Глубинах. Благодаря настойчивости матери малыш Хуань не обременён ни правилами, ни обязанностями. Он… самый обыкновенный ребёнок. Визжит от радости, бегая с мамой наперегонки по поместью; забирается к ней на колени и, приникнув к груди, слушает игру отца. Супруги Лань уже основали музыкальную школу и предлагают Цижэню присоединиться. Решение помочь Синхаю с административной работой перерастает в нечто большее: Цижэнь и не думал, что преподавательская деятельность так увлечёт.       …Анна́ беременна вторым ребёнком. Синхай и его сын такие гордые, такие счастливые. А-Хуань всё поверить не может. Прикладывает ладошки к животу матери, улыбается — сначала животу, потом маме, — её же улыбкой, той самой, которая предназначена только вам.       Когда это случилось? Седьмой-восьмой месяц? Лёгкая простуда приводит к госпитализации на сохранение. Синхай с сыном навещают её каждый день. Цижэнь приезжает тайно. И чем ближе подходит срок, тем сильнее сдавливают тиски страха, тем сложнее выйти из палаты. Брат чувствует то же?       — Ты́ хотя бы не бойся! — смеётся Анна́, сжимая его руку. — Ты не должен бояться, Цижэнь. Ведь на тебе большая ответственность, наш глас рассудка. Знаешь, это очень страшно, когда люди, на чьих плечах ответственность, боятся.       — Это всего лишь значит, что они тоже люди, — Цижэнь так и держит в руке её крошечную ладонь.       — Если что…       — Не нагнетай.       — Позаботься. О брате. Он слабее, чем кажется. О мальчиках.       — Мальчиках? — вскидывается Цижэнь.       — У тебя будет ещё один племянник, — улыбается ему Анна́. — Мы придумали домашнее имя: Чжань.       — Хорошее имя, — поощряет Цижэнь.       — Никак не могу придумать второе.       — Ещё рано.       — Пожалуй, ты прав. Но какое тебе нравится? Первое, что приходит на ум!       — Ванцзи.       — «Не ищи богатства и славы, отринь мирские заботы и живи в мире с целым светом»? — улыбается Анна́. — Но это очень суровое имя, мой суровый Цижэнь. Лань Ванцзи. Мне нравится!       Уже в дверях она окликает его.       — Можешь пообещать кое-что? Когда кто-нибудь из мальчишек придёт к тебе за советом, помощью, просьбой, может быть… Не отказывай. Поддержи.       — Анна́! Ну откуда я могу…       — Ты можешь, Цижэнь. Кто, как не любимый дядя, при сумасбродных родителях, которые настолько увлечены друг другом, что забывают про всё остальное? М?       — Если так… — с облегчением выдыхает Цижэнь.       — И никак иначе!       — Обещаю.

***

      Цижэнь застывает у входа в домик, заворожённый игрой брата. Из-под его пальцев рождается, переосмысляется любимая колыбельная Энн. В этот раз звучит иначе. Как будто шепчет. Цижэнь легонько стучит, обозначая своё присутствие: Синхай не любит, когда его прерывают. Брат выглядит отстранённо-усталым: сорочка с розово-ржавыми разводами-пятнами выпущена из брюк, волосы собраны в низкий растрёпанный пучок, рукава закатаны. Пальцы порхают по клавишам, творят магию, разрывать которую не стоит. Дверь в спальню наполовину отодвинута, и Цижэнь видит Энн: она так укутана в одеяло, что лица не разглядеть. Чувствует себя лишним — брат даже не обращает на него внимания. Неужели что-то случилось с малышом? Цижэнь делает над собой усилие и встревает в музыкальную паузу:       — Уже выписали? — звучит громче, чем хотелось бы.       Синхай кивает и начинает следующий куплет — эта колыбельная бесконечна! Цижэню бы отступить, но что-то здесь не так. Ещё раз, поборов стеснение, заглядывает в спальню.       — А где а-Хуань?       Обычно в моменты музицирования мальчик или с матерью, или с отцом. Сегодня он весь день был с Синхаем: утром уехали вместе на репетицию.       — Хочу пожелать ему добрых снов.       — У себя, — Синхай неопределённо поводит плечами.       Цижэнь осторожно стучит в комнату трёхлетнего племянника и приоткрывает дверь. Полоска бледного света скользит по полу, прикроватной тумбочке, аккуратно застеленной пустой кровати. Мальчика нет. Цижэнь зовёт а-Хуаня, обмирая от страха. Пустая детская выглядит зловеще.       «Обещай мне….»       — Синхай? — Цижэнь подходит к брату. — Где а-Хуань?       Брат хмурится, но продолжает игру.       — Где Хуань? Он уехал с тобой.       Молчание. Только музыка становится более нервозной.       — Потом вы поехали в больницу. Вместе или ты помчался туда один? Нет. Твой менеджер привёз бы его. Тогда…       Музыкальное безмолвие впервые раздражает. Или это гнев? Цижэнь не успевает ни осознать, ни описать эмоцию, как подаётся вперёд и опускает крышку рояля на пальцы брата.       Музыка обрывается жалобной какофонией, гудит, удерживаемая педалью, постепенно растворяясь в тишине.       — Ты оставил мальчика в больнице, пока выписывал Энн?       Брат вперился в крышку рояля, ни вздрогнул, ни ойкнул. Смотрит, словно проникает под и продолжает играть. Вдруг губы разлепляются. Синхай делает глоток воздуха и на выдохе, тихо-тихо:       — Ребёнок умер.       — А Хуань?       — Он… ждёт меня? Он хороший мальчик, но мы ещё не готовы. Мне нужно время. Можно?       Синхай поднимает глаза. Это его «можно» такое простодушно-наивное, совсем как у а-Хуаня.       — Конечно, Синхай. Я всё решу. Присмотри за Энн. Хотя бы.       Цижэнь вылетает из домика брата, и вдогонку ему льётся музыка. В Облачных Глубинах запрещено бегать, но он преодолевает расстояние до парковки, забыв о переходах и дорожках, перепрыгивая через декоративные изгороди, настилы; мраморная крошка разлетается из-под ног…       Мёртвая хватка ужаса отпускает, когда среди посетителей в покое ожидания — слава предкам! — видит а-Хуаня. Мальчик сонно накренился на неудобном пластиковом больничном стуле, сжимая, как самую большую драгоценность, отцовское пальто. Внезапно кольнуло за грудиной, и Цижэнь облокачивается о стену — несколько вдохов: прийти в себя, стать суровым дядей Цижэнем, облачиться в костюм уверенности и сделать шаг к племяннику.       — А-Хуань? Хуа-ань, — касается плеча мальчика, и тот сонно ёрзает, крепче прижимая пальто. — А-Хуань, это дядя. Идём домой.       — Дядя? — мальчик трёт глаза, и тяжёлое для него кашемировое пальто соскальзывает; Цижэнь ловит его и племянника, который в попытке удержать ценность чуть не скатывается кубарем следом.       — Господин Лань Цижэнь? — раздаётся над головой сухой голос. — Брат Лань Синхая?       — Да, чем могу помочь? — Цижэнь усаживает сонного а-Хуаня: кажется, придётся нести на руках.       — Я лечащий врач Лань Энн, нам нужно поговорить, — говорит мужчина в белом халате, за спиной которого стоит женщина в синей форме медицинской сестры.       — Со мной?       Доктор сдвигает густые брови и враждебно кивает.       — Но разве вы не обсудили всё с…       — И чем быстрее, тем лучше, — в голосе звучит потаённая угроза, и Цижэнь переводит взгляд на племянника. — Без свидетелей. Этот ребёнок и так сегодня услышал достаточно.       Цижэнь поглаживает растерянного а-Хуаня: он не может снова оставить его одного!       — Я за ним присмотрю, — говорит сестра.       — Спасибо, — выдыхает Цижэнь и следует за врачом.       Из кабинета Цижэнь выходит, кажется, на одной воле. И только напоминание медицинской сестры: «Я провожу вас к а-Хуаню», — и её ласковая улыбка удерживают, чтобы не сорваться в Глубины.       Крохотная комната с огромным стеклом-экраном, а-Хуань стоит на стуле, приник носом. Заметив движение позади, оборачивается, улыбается счастливо — только ему, совсем как Анна́. Цижэнь подходит ближе: там, за стеклом, как маленькие инопланетяне, спят в своих одинаковых кроватках сморщенные младенцы.       — Дядя, дядя, смотри! — шепчет с придыханием а-Хуань, как будто ему открылось самое большое чудо, тычет в стекло пальцем, указывая на одного из дюжины: — А-Чжань.

***

      А-Хуань спит на заднем сиденье, тщательно закреплённый ремнями безопасности. Медики из опасений за состояние Цижэня предлагают ехать в карете скорой, но он просит так: мальчику спокойнее. Это странно, но сейчас, сосредоточившись на дороге, Цижэнь думает, что если бы его кто-нибудь когда-нибудь спросил: «А Синхай разве способен на такое?» — он без колебания ответил бы «да».       Синхай способен ввести в заблуждение кого угодно. Идти напролом, быть глухим к чужим просьбам, предостережениям. Синхай способен выкрасть тело жены из клиники.       По приезде санитары дают Цижэню несколько минут: отвести а-Хуаня к себе.       — И вы не положите её в пакет. Для них она всего лишь заболела… — наставляет Цижэнь, пока медик подготавливает инъекцию успокоительного. Из дома брата льётся свет и долгий перебор клавиш.       …Ни мыслями, ни словами Цижэнь не хочет возвращаться к этой ночи. Без укола не обошлось. Он так и остаётся с Синхаем: провожает таким же безумным взглядом разыгранную постановку: «Мне показалось, что Энн нужна помощь, и я вызвал скорую». Застывают на полу до утра, вцепившись друг в друга болезненной хваткой: сначала чтобы Синхай не ринулся следом за носилками — Цижэнь так и не посмотрел ей в лицо, — потом в утешительных объятиях, когда каждый боялся отпустить друг друга.       Синхай так и задремал в его руках. Удаётся уложить брата на диван лишь под утро — тот наотрез отказывается идти в спальню. С рассветом приходит и запоздалое облегчение от слов, сказанных одним из бригады: на стрессе они, мол, и не такое вытворяют. Просто нужно время. И всё наладится.       Всё наладится.       Только вот а-Хуань опять один. Находит его спящим в своём кабинете, на полу, среди рассыпанных разрисованных листов древних музыкальных рукописей. Раньше бы обругал. Сейчас сил нет ни на злость, ни на горе. Зато есть два маленьких племянника и брат-безумец.       Синхая, кажется, отпускает через два дня. Скорбь сменяется апатией, Цижэнь всё ищет тот самый подходящий момент поговорить о случившемся, назначить день похорон, решить, как рассказать это а-Хуаню. Цижэнь исправно приносит утренний чай, справляется о самочувствии брата. Иногда даже выходит что-то наподобие беседы. Синхай спрашивает о сыне — хороший знак. Брат возвращается.       На пятый день Синхай встречает его лично: он, как раньше, щегольски опрятен, начисто выбрит, причёсан; открывает раздвижную дверь и впускает в домик Цижэня, который несёт поднос с чайными принадлежностями. Синхай занимает своё место за низким столиком в традиционном уголке и, грустно улыбаясь, смотрит на закрытую дверь спальни. Цижэнь переводит взгляд на диван в гостиной, на краю которого сложено постельное бельё: брат так и спит здесь.       — Ты явно сгораешь от нетерпения. — Цижэнь подходит к столику.       — Да, мы просто не хотели тебя беспокоить среди ночи. Ты был прав, когда вызвал скорую. Ещё чуть-чуть… — Синхай поднимает блестящие глаза на брата. — Энн вернулась.       Чайничек, фарфоровые чашечки, заварочник, глубокое блюдце с десертом — всё с дребезжащим грохотом, расплёскивая кипяток, разбрасывая яркие сухофрукты, осыпаясь чайными листьями, летит вниз, и Цижэнь оседает следом. Падает на колени, упираясь ладонями в пол, — кипяток и не жжёт вовсе; прячет лицо за волосами: да что ж такое? Ведь брату стало лучше!       — Цижэнь! — доносится сверху.       Всхлипывает, когда в размытой картинке видит руки брата рядом со своими ладонями.       — Не обжёгся? Не поранился? — Синхай берёт его кисти, внимательно рассматривает, промакивает салфеткой, затем протирает влажные разводы на дощатом полу, собирает осколки. Над головой звучит уверенный, жизнерадостный, как всегда, голос:       — Я уже всё решил! Энн ещё слишком слаба для выхода куда-либо. Мы очень утомились со всеми этими гастролями, перелётами. Ей нужно восстановиться, и лучше, если я буду рядом. Возьмёшь на себя школу? У тебя получится. Она в тебе не сомневается.       — А мальчики? — выдавливает Цижэнь.       — Ты хотел сказать «мальчик», — в голосе брата звучат металлические нотки. — Не нужно упоминать о случившемся.       — Ты даже не хочешь взглянуть на него? — Цижэнь чувствует, что становится на очень тонкий лёд.       — А-Хуань может приходить в любое время. Спасибо, что заботишься о нём.       — Энн… Я волнуюсь, — Цижэнь упорно смотрит в пол, фокусируясь на руках брата, который полирует доски до блеска. — Могу ли я пригласить доктора осмотреть её?       — О нет! Это лишнее.       — А тебя? Я за тебя тоже беспокоюсь. Это был… непростой период.       — Если моему брату будет спокойнее, — Синхай кладёт руку на плечо Цижэня, и тот, невольно поддавшись гипнотизму старшего, поднимает лицо: брат улыбается.

***

      Сговор с главным врачом, который никак не хотел скандала — тело родильницы исчезло из престижной клиники под носом у персонала, пока супругу дали возможность попрощаться с ней в палате! — не даёт истории ход. Что касается Синхая, то Цижэню так и не хватает смелости сдать брата в специализированное лечебное учреждение: не такой судьбы он достоин. Да и опять-таки: утечка информации скажется на детях и репутации. В общем-то, Синхай и не выглядит безумцем. Скорее экспрессивным затворником, вроде Сэлинджера**: у талантливых свои причуды. Если не касаться Энн, его Авроры, что «отдыхает» по ту сторону дверей, куда Синхай никого не пускает. Цижэнь не уверен, заходит ли брат сам в спальню, ведь «Энн отдыхает / ещё не готова / очень устала», и он прочно обосновался на диване в гостиной.       Похороны проходят без брата. До а-Хуаня как-то всё быстро доходит, он не спрашивает, просто… Такой понятливый, смышлёный и добрый, улыбается ободряюще. Только от этой улыбки Цижэню выть хочется. А потом как-то Синхай зовёт мальчика к себе. Сначала Цижэнь сомневается, сидит рядом всю встречу отца с сыном. Но уроки музыки а-Хуаню нравятся. Пусть за стеной у Синхая призрак жены, в голове «мёртвый» сын, о котором он не говорит, но с а-Хуанем брат словно просыпается. Цижэнь и сам не замечает, как общение с отцом становится ежедневной повинностью ребёнка.       Мальчикам нужна няня. Подбор персонала — не самая сильная сторона Цижэня, особенно… персонала такого рода. Хочется и добрую, и нежную, и умную, и внимательную, и чтобы любила их, и… Выбор падает на красивую опрятную девушку с отличными характеристиками, всеми прививками, любовью к детям и искренним желанием помочь. Эта особа настолько преуспела в помощи «молодому господину», что однажды он обнаруживает себя в её постели в домике для персонала. И отчаянно хочется вначале провалиться сквозь землю, потом — как следует вымыться. Цижэнь берёт себя в руки — нужно всего лишь обождать.       Больше они не видятся, а дева не покидает свой домик вплоть до медицинского освидетельствования: не беременна. В утро расчёта она всё-таки подловила его — ворвалась в кабинет зарёванной неряхой:       — Вы хотели избавиться от него? Да? Если бы я забеременела, вы бы принудили меня к аборту? Да?       — Вы бы стали госпожой Лань, — обыденно роняет Цижэнь и возвращается к своду правил. В Облачных Глубинах запрещено лгать.       Цижэнь не замечает, как дева покидает его кабинет, и — хвала предкам! — жизнь. А он, кажется, нашёл, что искал. Не нежная мать нужна мальчикам — такую не нанять, — а хорошая, добротная, качественная няня, которая будет следить за тем, чтобы дети были сыты, опрятно и по погоде одеты, следовали правилам и, когда придёт время, прилежно посещали занятия. А чувства? Цижэнь, например, не уверен, что они есть у младшего: он ни разу не видел его улыбку, не слышал его плач. Идеальный ребёнок.       Кандидатки — следующая уродливей предыдущей — помимо собеседования проходят экзамен на знание правил Гусу. В другой раз Цижэнь бы ни за что не доверил племянников наследнице тевтонов, но она была единственной, кто выучила правила до страницы и параграфа, цитировала к месту и даже с немецкой педантичностью соблюдала их. На несколько лет можно было выдохнуть спокойно.       За десятилетие фармкомпании совершают прорыв. Заболевание брата можно если не излечить, то, по крайней мере, вызвать стойкую ремиссию, и тогда отступят галлюцинации, призраки уйдут в прошлое, Синхай сможет принять Ванцзи. И неважно, что мальчик уже не ребёнок и смерть матери отняла у детей и отца.       У Цижэня появляется надежда: он записывает брата в экспериментальную группу. Чудо-препарат даёт прояснение сознания, вспышки памяти. Они мучительны, скоротечны, и Цижэнь едва не поддаётся малодушному порыву отменить терапию, но кураторы успокаивают: депрессия — всего лишь побочный эффект на пути к выздоровлению. Хотя о каком выздоровлении можно говорить, когда Синхай перестал играть, запустил себя, отказался от встреч с Сичэнем, они если и случаются, то по инициативе Цижэня: нельзя прерывать традицию.       Зато теперь Синхай меньше говорит и больше слушает. Задаёт вопросы о прошлом, о втором сыне — всё чаще и чаще спрашивает о нём. А однажды встречает его во время прогулки. Ванцзи не испугался, лишь уважительно поклонился и ушёл по своим делам. Синхай смеялся потом, что сын даже не узнал его. И откуда бы? У него глаза матери, да?       Цижэнь радуется возвращению брата. Пусть так: болезненно, продираясь через навязчивые идеи, шёпот Энн, вспышки гнева и затяжную апатию. Улучшения чередуются с ухудшениями. Цижэнь злится на Сичэня: недостаточно старается! Он наследник. Он сын и ученик! Как он может быть таким равнодушным? Как может отдавать себя какой-то группе, когда в нём нуждается семья? Тащить в дом постороннего мальчишку, когда здесь больной отец! С тревогой ищет в племяннике признаки той же беды. Не находит. Что ж… Он обещал Энн не противоречить природе сыновей, и всё, как обычно, обходится бдением у стены предков.       Дверь в спальню супруги для Синхая всё ещё закрыта…       Хрустяще-прозрачное от первого морозца утро; Цижэнь через три тихих ритуальных удара в дверь входит в домик брата; не найдя его в гостиной, расставляет приборы, ожидая, что Синхай выйдет из уборной. Неуютная тишина окутывает прохладным одеялом. Обводит пустую комнату взглядом — всё на своих местах, только непривычно закрыто крыло рояля и чуть сдвинута в сторону дверь в спальню. Отворачивается, но замечает длинную тень поперёк кровати. Несколько раз повторяет, что это не его дело, что вот-вот брат появится, что…       — Синхай? Я вхожу. — Отодвигает дверь.       Среди затхлости и пыли под потолком на навитой басовой струне рояля*** висит Синхай. Тихо и спокойно, застыв на сетчатке Цижэня. Вот он — момент ментальной ясности для обоих. Только, оказывается, иногда лучше оставаться в миражах. _________ *В этой истории у Вэй Ина глаза и улыбка матери и линия роста волос на лбу, как у отца ^_^ **Джером Дэвид Сэлинджер – американский писатель, известен романом «Над пропастью во ржи». Через четырнадцать лет жизни в славе «лучшего новеллиста» и автора бестселлера перестал публиковаться и прекратил общение с внешним миром. Пребывал в добровольном затворничестве за высокой оградой особняка до своей смерти — около сорока пяти лет. ***Струны у рояля имеют разную длину в зависимости от высоты тона. Эта длина колеблется от 2 метров у басовых до 5 сантиметров у дискантовых. Всего струн у концертного рояля может быть 250. Большинство струн обвиты проволокой. Именно навитость басовой струны позволяет ей быть толстой (до 8,5 мм) и эластичной, гибкой одновременно.