ты как бритва и я порезался

а слава такой хороший. сидит себе в кабинете, в компьютере копается, вкусностями делится. о! вот опять он, всему отделу печенья тащит. сам, говорит, готовил. купил, наверное, муки побольше, да начал готовить. заглядывает в духовку, словно маленький мальчик, и наблюдает, как тесто грубеет и покрывается коркой. да начинает приплясывать, пока из радио доносятся приятные гитарные риффы. маленькие магниты на холодильнике отсвечивают уже заходящее за панельный дом солнце, а слава всё танцует.    под тёплым свитером кроется тело ещё совсем пацана, в силу своей работы начинившего грубеть. отдел помнит его шкетом-кадетом с горящими глазами, смотревшим снизу вверх на больших и таких крутых дядь. и вот, он наконец стал одним из них. самым крутым, безусловно, был казанова. все эти шляпы, вечные поучения, галантность… французский денди, потерявшийся в ленинграде.   ничто не сближает людей так, как после пьянки тащить своего коллегу домой, пока он поёт нецензурные песни и ласково кличит тебя «славик». блуждая руками по телу казанцева, волков пытался нащупать паспорт, лишь бы он не выпал в перепалке в ресторане. фух, вот же он… нет, это презервативы.   жилистые руки притягивают славу к лицу коллеги, от алых губ которого несёт дорогущим виски. в коридоре квартиры вовы повисло молчание, которое прерывало лишь пылкое дыхание казановы. укладывая на диван уже окрепшего волкова, казанцев ловкими движениями пальцев вырисовывает узоры на спине волкова, выводя каждую линию и обводя каждую косточку. глаза пьяного вовы лукаво поблёскивают. — кушать тебе больше надо, славик.