радиостанция

жара плотным слоем прилипла к коже. ты нехотя дым выпускаешь из легких, осматриваясь по сторонам. пустошь кажется сегодня особенно зловещей. особенно одинокой. особенно дикой. ты безэмоционально почесываешь участок раздраженной кожи на запястье и нервно тянешь рукав куртки ниже, когда дверь машины хлопает где-то позади. даня. вас связала дорога, кажется, целую вечность назад. благо, не в свое дело он не лезет, но ты не хочешь лишний раз сеять панику. только протягиваешь ему сигарету, усаживаясь удобнее на прогретом капоте. задницу неприятно печёт, но сидеть на земле — себе дороже. — держи, — он протягивает тебе пистолет, подкуривая, — сегодня обещали бурю. пугает. только непонятно зачем. ты и так знаешь, что вам придётся отбиваться от пары десятков мутировавших тварей. только страх вязким комом подкатывает к горлу. ты не привык показывать свои эмоции, однако давишься густым дымом и смотришь в чужие глаза. голубые, светлые, и абсолютно пустые. прямо как небо над вами. ни одного грёбаного облака. только солнце в зените, устрашающе мерцает из-за выбросов. — боишься? — едко ухмыляется одними лишь уголками губ, выкидывая окурок на жжёный асфальт. а тебе даже как-то неприятно становится, ты хмуришься, взгляд отводя. для последних людей на планете, тебе кажется, что внимания к тебе слишком много. в такие моменты хочется отдаться пустоши. хочется стать ею, но угнетающий груз ответственности за всё человечество не даёт пустить себе пулю в висок. и тебя это бесит. ты не выбирал эту судьбу, этот путь. тебе бы хотелось оказаться в эпицентре взрыва, окунуться в небытие. но ты, зачем-то, выжил. может, это было кому-то нужно, а может… может. докуриваешь быстро, на ноги поднимаясь, а в глазах темнеет. так, что даня пугается, это заметно по его лицу, хоть эмоциональностью он и не отличался. голова кружится всего пару секунд, но ты точно знаешь — это знак. знак чего-то плохого, ужасного, отвратительного. знак твоего конца, который ведёт в космическую пустоту без возможности смерти. — давай я поведу. — не спрашивает, просто протягивает ладонь, чтобы ты отдал ему ключи. и ты отдаёшь, хоть и сопротивляешься пару секунд. сам понимаешь, что так будет лучше. а в голове пульсируют сосуды. болят, сводят лицо, напоминая о собственной беспечности. о собственной глупости. о том, что в одиночку ты не справишься. солнце умирает и ты вместе с ним. ты чёртов маленький ядерный реактор, готовый разорваться в любую секунду. ты знаешь, что может тебя сдержать. ты знаешь, кто может тебя поддержать, но упорно игнорируешь это. игнорируешь взгляды, разговоры, мимолётные прикосновения. избегаешь их, как огня, одергивая то руку, то ногу. почти смущённо. хотя сам понимаешь, что это бесполезно. тяжесть в глубине твоей души тянет вас на дно. стопорит эту долгую дорогу, что учит только умирать. ты останавливаешься каждые несколько километров, вываливаясь из душного салона автомобиля. жадно глотаешь ледяную воду, скулишь, когда зубы сводит холодом. и спишь, спишь, спишь. настолько много спишь, что это уже пугает. но не больше, чем твои попытки сбежать из реальности. сбежать от ответственности, от кошмаров, от войны. и даня видит этот ужас на дне твоих зрачков. видит, как больно тебе открывать глаза каждое утро. как невыносимо проезжать километр за километром. и, кажется, он страдает от невозможности тебе помочь. а ты и не нуждаешься в помощи, как тебе кажется.       ты не нуждаешься в нём. веришь в это до последнего, до первого его прикосновения. он хватает тебя за шею, холодными пальцами скользя по загривку, и притягивает к себе, кристально-чистой синевой глаз сверкая. — осталось совсем немного, слышишь? — шепчет, лбом прижимаясь к твоему, — пара дней, не больше. такое простое действие. но сейчас кажется каким-то особенным. интимным? и тебе хочется верить. тебе хочется доверять ему. его словам, хоть раньше и предпочел бы просто отмалчиваться, не замечая, что становитесь ближе. он чуть царапает кожу, глаза прикрывая и просто выдыхает. чтобы унять эти пугающие порывы. вспышки на солнце. — поехали. — шепчешь в ответ, в самые губы, но не касаешься их. это кажется неправильным, лишним. это кажется слишком. однако срываешься, не выдерживая сломленности собственного характера. ты разбит и дико устал. так, что внутренности ноют, молят о сырой земле. ты обнимаешь его, шею руками обвивая. обнимаешь с отчаянием. с нежеланием больше бороться, и скулы сводит подступающей истерикой. даня сжимает твои рёбра, не давая отстраниться, не давая поводов для этого. успокаивает, оглаживая широкими мазками спину, ныряя ладонями под толстую кожу куртки. чувствует влагу на одежде. чувствует, что у тебя жар, но упорно молчит. и ты искренне благодарен ему за это, потому что оправдываться нет сил. нет сил даже на сохранность сознания, поэтому ты отключаешься, повиснув у него на шее. // радио долбит по ушам, когда ты просыпаешься. вы проехали восьмидесятый километр, диктор в колонках неумолимо трепался о кислотных осадках и вечернем шоу. оно, конечно, не в прямом эфире. все выступления крутят в записи, но людям нравится думать, что город за чертой процветает. живёт. что голоса, которые они слышат — не мертвы. что этот самый «город» вообще существует.       даня, вот, верит. а ты перестал, когда понял, что за месяц пути вы не встретили ни одного человека. только обглоданные кости и изуродованных мутантов. и тебя поражает его смелость, истеричный оптимизм за вас обоих. но его руки на руле напряжены до побеления костяшек. ты видишь, как его трясёт от волнения каждый раз, как вы проезжаете очередное поселение с горой трупов. — и долго ты надеялся от меня это скрывать? — не отрываясь от дороги, спрашивает даня, а у тебя внутри всё леденеет. ты даже не решаешься уточнить. и так всё ясно — смотришь на ожоги, что болезненной коркой расползались по рукам и открытым щиколоткам. смотришь в зеркало — в уголке рта кожа шелушится. грёбаная чешуя. рыба гниёт с головы? ты, кажется, и сам это явно ощущаешь. как сосуды в голове лопаются. как разум покидает тебя с каждым днём всё больше и больше. но признаться в этом — проиграть. хотя, возможно, вы уже проиграли, когда вышли из убежища. — я не скрывал. — без какой-то обиды, или сожаления отвечаешь ты, почёсывая жёсткую корочку между большим и указательным пальцем. а даня усмехается, скалится, зубы ровные обнажая и кидает на тебя безумный взгляд. живой труп вести в город нельзя. ты понимаешь это быстрее, чем он. и уже почти предлагаешь сойти с этого марафона, остаться в пустоши. отдаться ей. отдаться большому и тёмному ничему. но он перебивает твои мысли, передачу переключая. — нет. — отрезает будто бы окончательно. будто бы сказать теперь нельзя ничего. и ты киваешь, устремляя взгляд на бескрайнюю пустыню с обрушенными домами и испепелёнными полями. природа, словно, живёт своей жизнью. природа, словно ждёт, пока последние остатки человечности её покинут, позволяя вновь возродиться. как в доисторические времена. природа, словно, мечтает о вашей смерти. только почему-то тебе сдохнуть не даёт. консервирует в собственном соку из жара и ненависти. это твоя судьба? // ты красив. был, до болезни. а сейчас не в силах смотреть на своё отражение. только ближе к ночи, когда темнота сглаживает все неровности. понижает температуру настолько, что можно выйти из машины, вновь закурив. сигареты кончаются, но вас это не волнует. вы курите одну на двоих, усевшись на грязную дорогу, оставив машину чуть поодаль. и где-то за горизонтом ещё завывают дикие твари, что учуяли ваш запах. но уже плевать. ты чувствовал, что долго не протянешь. ты чувствовал, что сходишь с ума, но виду не подавал, принимая тлеющий окурок из чужих рук. прижимаешься к холодным пальцам губами, обхватывая влажный фильтр. и смотришь ему прямо в глаза. долго, затягиваясь глубоко, болезненно. затягивая петлю на шее. затягивая его с собой в пучину страданий. — ты знаешь, что нужно делать. — киваешь на пистолет, что лежал рядом на случай нападения. а даня усмехается недобро, придвигаясь ближе. и ты, почему-то, не чувствуешь опасности. не чувствуешь ненависти к себе. не чувствуешь боли, утраты чего-то важного. ты не чувствуешь ничего, когда он направляет ствол на тебя. прямо в лоб. только глаза закрываешь, так наивно подчиняясь. ты доверяешь ему. сейчас, спустя так много времени. ты доверял, кажется, с самого начала. тебе хочется умереть. тебе хочется ощутить липкость пустоты. тебе хочется, чтобы внутренности не вскипали от температуры. чтобы ты перестал так светиться. чтобы… но вместо оглушающей, терпкой, ломающей череп боли ты ощущаешь чужие губы на своих губах. ласкающие, мягкие, тёплые. не как у тебя. и тебе, почему-то, приятно. и ты, почему-то, отвечаешь. поддаёшься этой странной, но сладостной пытке, глаз не раскрывая. потому что боишься, что это закончится. боишься что-то сломать. боишься спугнуть.       он целует влажно, горячечно, напирая всё сильнее, раскрывая твой рот шире, проникая языком. и укладывает на ещё теплый асфальт, выдыхая жарко тебе в губы. и ты чувствуешь контраст. чувствуешь, как отличаешься — твои-то губы сухие, покрытые железистой корочкой. не понимаешь, как смог ему понравиться в т а к о м смысле. не понимаешь, как он может нравиться тебе, но ведь… нравится? плевать, ты позволяешь поцелуям стать увереннее, ещё жарче. ещё напористее. он собственнически спускается на шею, языком влажно проводя по сухожилиям, и ты стонешь в ответ на такие ласки. ты выгибаешься навстречу, шепча в пустоту и холод ночи лишь одно имя: — даня… а он улыбается своей победе, стаскивая с тебя куртку и подкладывая под низ. задирает футболку, плотно губами прижимаясь к твёрдым соскам, и ты как никогда рад, что грудь болезнь ещё не затронула, хоть и пытаешься его оттолкнуть, стеснительно опуская тонкую ткань. а он твои руки держит, не давая возможности вырваться. — даня. — это уже не стон. это скулящая мольба. ведь у вас так давно никого не было. и у тебя, как тебе кажется, встал. на удивление крепко. болезненно. так, что член соблазнительно выпирает, и даня это чувствует, вновь пресекая твои жалкие попытки прекратить это безумие. может, вы оба больны? может. но тебе плевать, когда он берёт у тебя в рот и тебя выворачивает наизнанку от смешанности ощущений. — …даня. в попытке ухватиться за реальность, хватаешься за его рыжие волосы, на член насаживая глубже. проникая в тугую глотку, судорожно выдыхая. а он всё не отвечает и не отвечает, только отсасывает умело, языком выступающие венки обводя. но кончить не даёт, выбивая из тебя ещё пару стонов, и просяще смотрит в глубь твоих покрасневших глаз. и ты знаешь, о чём он мысленно просит. знаешь, чего хочет. знаешь, ради чего всё это. раздевается сам, штаны до колен спуская и нетерпеливо толкается в тебя, едва не наплевав на подготовку. да тебе и самому плевать, ты почти не чувствуешь боли, хоть кишечник и горит от сухого скольжения. хоть проникает он с трудом, упираясь лбом в твоё израненное плечо. и спешит собственную метку на тебе оставить, пока лучи поражения не окутали всё твоё тело целиком. засасывает молочную кожу, кусает, целует. гладит худые бедра, входя под таким важным и нужным углом. вбивается быстро, сливая ваши стоны воедино, распугивая нечисть пустоши. изливаясь в тебя. горячо, проникновенно, заполняя целиком. и тебе даже кажется, что ты слышишь биение его сердца. и своего, что странно, тоже. — мы доедем. — шепчет в самое ухо, болезненно покидая твоё тело, — обязательно доедем. и ты, почему-то, снова веришь, разглядывая собственные руки под светом луны. и жгучие язвы на них сейчас кажутся не такими устрашающими. тебе даже кажется, что их стало меньше. и смотришь вверх, на удивительно-яркие звёзды, царапая его влажную спину. и знакомая радиостанция на фоне отвлекает от душного, сладостного оргазма, возвращая в реальность, которая теперь ощущается как-то иначе.