Костёр на краю света

Костёр очерчивает и подпитывает магический круг света и тепла, оберегающий путников в ноябрьской ночи на перевале Борго. Стряхнув сонную одурь, Абрахам проверяет время — после пяти — и напрягает зрение, пытаясь высмотреть хотя бы первые признаки брезжущего рассвета. Тщетно: глаза привыкли к пламени, и чудится, будто стоянку полой полусферой накрывает мгла, сотканная из мрака, пляшущих снежинок и едва различимых в порывах ветра заунывных голосов. Мина, вытянувшаяся по ту сторону костра на меховых одеялах, беспокойно вздрагивает. Что слышит она: лишь ветер, те же неясные, неверные звуки, сродне игре воображения в ненастную ночь? Или колдовской напев, влекущий её в темноту, зов, по мере приближения к проклятому замку всё сильнее будоражащий нечистую кровь, что отравляет благороднейшее сердце, — и только живой, не сдающийся человеческий рассудок и невероятная воля удерживают мадам Мину на месте, в кругу света и тепла? Абрахам переворачивает пару слишком длинных поленьев несгоревшими концами в середину костра, составляет сверху пирамиду из свежих дров, чтобы те подсохли. Он накидывает на плечи видавший виды выцветший бордовый плащ, садится и, растерев застывшие пальцы, снова принимается за свой меморандум. «...прекрасно выглядит. Я не видел её в таком добром здравии с той ночи в Карфаксе». Щёки Мины тлеют румянцем, которого Абрахам тщетно ищет на восточной стороне неба, кожа выглядит неправдоподобно ровной, бархатистой — протяни лишь руку и позволь велюровой нежности ласкать пальцы. Пушистый светлый мех одеяла контрастом подчёркивает сияющий гладкий лоск распущенных на ночь тёмных волос. Даже крестообразный ожог дополняет эту преображённую красоту экзотическим украшением, будто точка на лбу индианки. Серые глаза блестят ярко-ярко, но не отражением огня: Мина неотрывно смотрит не в огонь, а на сидящего по ту сторону костра Абрахама. Подчинённая животным инстинктам вампирская кровь подталкивает её обойти эту негласную видимость приличия, преграду между ночующими у костра мужчиной и женщиной, но огонь отпугивает нежить. Человеческой природе огонь не страшен, но и инстинкт подчинён рассудку. «Мы отбрасываем длинную тень на особенно крутой склон горы. Поднимаемся всё выше и выше. Вокруг пустынно и каменисто, будто мы достигли самого края света». Получив первое письмо от старого друга и ученика, мог ли профессор ван Хельсинг предположить, что два месяца спустя окажется за тысячи километров от своего университета, от Амстердама, на пустынном и каменистом краю света, преследуя смертельно опасного противника, одно лишь предположение о существовании которого вызвало бы среди коллег Абрахама дружный смех? Кончик паркера машинально вычерчивает на бумаге пентаграмму, добавляет ключевые слова магической формулы, знаки алфавита Агриппы. Когда придёт время, ни ошибки, ни заминки допустить будет нельзя. Закончив, Абрахам вырывает листок и скармливает огню. Если этому меморандуму суждено стать последним его волеизъявлением, рисункам печати здесь не место. Незачем искушать других на проведение непроверенного ритуала, слишком велик риск обречь их прекрасную мадам Мину на вечное проклятие. «И когда я вдруг вспоминаю, что должен бдить, то обнаруживаю, что она не спит, просто лежит, уставившись на меня с таким блеском в глазах...» Абрахам избегает выводов, излагая лишь впечатления и факты, ах, поменьше следовало бы первых и побольше вторых. Джек, если ему придётся разбираться в этом меморандуме самостоятельно, сумеет сложить два и два. А Джонатану уклончивые слова предоставят достаточно простора для отступления, отказа понимать там, где он не захочет понимать. Мина вдруг с глубоким вздохом будто стряхивает липкое, неотвязное наваждение, вскидывает руки к вискам и, бросив украдкой на своего спутника смущённый, виноватый взгляд, отворачивается. Однако несколько минут спустя, когда Абрахам в очередной раз ловит себя на прикосновении к поверхности туманного омута дремоты, Мина снова глядит на него в упор, уголки застывших на полпути к улыбке губ таят в себе приглашение. Мине, быть может, и кружит голову нечистое вампирское причастие; но здесь, на краю света, где сотканная из мрака, снежинок и призрачных голосов мгла застит привычную жизнь, трудно найти нечто более человеческое, нежели то, что искушает Абрахама пренебречь условностями и возлечь по ту сторону костра.