shit

уличные фонари и фары машин проносятся перед глазами мигающими точками. уставшие пассажиры заняты кто чем: кто-то читает газету, кто-то копается в телефоне, а кто-то смотрит в окно и считает звезды. на его плечо оказывает давление шото: в истеричной полудреме опирается головой, его волосы щекочут щеку. кацуки знает, что скоро наступит пиздец. шото просыпается, невменяемо смотрит на кацуки, качает головой и снова закрывает глаза. он наглотался бешеной дозой успокоительного, прописанного чертовой соседке кацуки, любезно оставившей ключи неделю назад и свалившей отдыхать в тайланд. дерьмо. какое же дерьмо. кацуки, конечно же, тоже немного наглотался. в глазах темнеет, когда он видит проезжающую машину с сигналками: огоньки ярко переливаются на фоне темного пространства, а сирена создаёт свой особый звук. кацуки сглатывает, сердце стучит в бешеном ритме. шото ненормальный. он не лучше. около двух часов — может быть, трех — убили тодороки энджи. шото держал в дрожащим руках статуэтку: награду фуюми в конкурсе по пению. кацуки внутри двести раз умер. примерно столько же раз воскрес и вернулся на землю. успокаивать парня — им двоим надо было найти какой-то консенсус — приходилось ему. кацуки нихера не соображал; лучше пятьсот раз пройти экзамены в университет, чем пытаться выкрутиться из этой ситуации. — он это заслужил, — после длительной истерики у шото голос ну совсем хриплый. кацуки заботливо наглотался вместе с ним успокоительного. — да-да, заслужил. он молчит и не знает, что сказать. дело в самом начале пахло жареным; неудачный каминг-аут, проблемы с матерью и классический пак сложного отца в придачу. ебаный в рот, лучше бы они молчали. никогда не говорили. но шото не хотел так — замалчивать. кацуки немного поумнее, рекомендовал другие способы: сраное письмо даже звучало лучше. обычная смс-ка с ублюдски тупым: «пап — для шото, конечно, использовать суровое отец — у меня парень и мы встречаемся почти год». нихера. шото — упрямый баран и не собирался сдавать позиции. лезет, а потом огребает: они так и сошлись. кацуки всегда считал, что у него самого явные проблемы с тактильностью: не любил, просто и обыкновенно. инициатором сопливых объятий и прочей мути — в тему и не совсем — всегда был шото. но в разъебанном коридоре после не утешительного: «не дышит», кацуки готов был с неба звезду словить — успокаивающе обнять и поцеловать в висок. им всё равно пизда. они попытались — на горячую голову и бешеные истерики — замять следы. ну, там, камеры: не так много, но всё-таки есть, разъебать и уничтожить информацию. статуэтку (девушка с крыльями) надежно заныкать хоть куда. в лес, парк — никто не должен найти. кацуки рад, что они никому не говорили о визите. шото удачно старался замолчать, — только в этом случае захотелось — потому что понимал, легких путей не будет. легких и не было, всё скатилось прямо вниз и возвращаться не собиралось. он складывает голову на голову шото. — скоро приедем. типичный мотель в типичнейшем районе из мотелей. недалеко бары и клубы; с лекарственной дозой выше нормы алкоголь не желателен. кацуки считает, сейчас для них — все желательно. у шото взгляд то осознанный, — смесь испуга, гнева и трагедии — то туманный. кацуки хватается за голову и падает на кровать. после долгого осознанного взгляда шото бежит в туалет; кацуки морщится. они, вроде как, за сегодня особо ничего не ели. у него самого неприятный комок в горле. — что дальше? что, черт возьми, дальше? его шепот никому не слышен, но кацуки видит пестрые заголовки статьи в интернете: главного прокурора убил сын-гей. потом — комментарии. ехидные и колючие. журналисты и хейтеры смогут переврать все. он смотрит в зеркало: глаза опухшие, волосы растрепанные и вид — крайне невменяемый. дерьмо. — у меня есть родственник на островах, — шото опирается о дверной косяк. на тумбе валяется пачка сигарет, он берет и закуривает. видно — сомневается. что за родственник? кацуки задумывается — перед глазами кровавые лужи — неужели? дерьмо.