ocean in your eyes

Дождь. Ренджун помнит стены воды, что спускались с неба, скатывались по резным крышам и разбивались вдребезги о выступающие булыжники мостовой. Знает, что его глаза, словно зеркало, отражают ледяные брызги, в которых пляшут песочно-желтые всполохи керосиновых огней. Мокрая одежда неприятно липнет к телу, а локоть почти жжет от того, как грубо его держат, пока его волокут между узкими переулками, где люди-люди, громкий пьяный смех и выворачивающая нутро помесь запахов, которую не в силах перебить даже самый суровый муссонный ливень. Ренджун лишь оглядывается на девочку рядом, хочет схватить за руку, но не дают. Сестру держат крепко, заставляют бежать почти вприпрыжку, и мальчик вскрикивает каждый раз, как та спотыкается. Она напугана не меньше него, но слез не видно – их равнодушно смывают холодные капли с облаков. Она грезила столицей, Ренджун помнит, слушала глупые сказки от рыбаков из их деревни и мечтала прогуляться в тени цветущей вишни. Столица встречает их промозглой осенью, что далеко от пышущей красками весны, неприветливо и даже равнодушно плюет в лицо. Сестренка спотыкается вновь, рослый мужчина, тащивший ее, грубо дергает ее вверх и грязно ругается. – Линджу, нет! Куда вы ее? Постойте! – Ренджун извивается ужом, но едва ли может вырваться из железного почти что захвата. – Нет, она моя сестра! Отпустите! Но все, что он может – это наблюдать еще пару мгновений, как девочку с криками вдруг уводят в другую сторону, прячут во мраке ливня и очередной кривой улочки. Ренджун помнит боль, что прокатилась по коленям, когда его кидают на циновку. Ноги предательски дрожат, вода льется ручьями что с лохмотьев, что из собственных глаз. Он едва ли может рассмотреть дом, где находится. Взгляд устремляется сначала на лампу в углу просторной комнаты, затем снова в холодный пол, от которого нос пробирает прелостью. – Ну-ка, – скрипучий голос врезается в сознание, и мальчишку резко дергают за подбородок. Немолодая женщина, чье дурного вида лицо исполосовали глубокие морщины, с лисьим прищуром темных глаз вглядывается в его собственные. Которые отнюдь не карие. Серо-голубые, как океан перед штормом. – В твоих глазах вода, – она жадно, со вспыхнувшим интересом зрит в лицо напротив, – вода символизирует покой и благоденствие… Сама жизнь, неиссякаемый поток мудрости… Очень интересно… – Но также вода неукротима, – раздается еще один голос, заставляя Ренджуна невольно вздрогнуть. Женщина отпускает его, плетется назад и грузно усаживается в кресло. Достает длинную трубку, закуривая. Мальчик переводит взор на говорящего и невольно задерживает дыхание. Перед ним стоит юноша лет двадцати. Легким, почти небрежным движением он отбрасывает прядь длинных иссиня-черных волос назад. Его свободное темное кимоно слегка сползает с плеча, открыв на мгновение вид на медовую кожу, но ладонь с тонкими выразительными пальцами тут же поправляет наряд. Он, будто кошка, делает пару плавных, почти ленивых шагов к нему, останавливается. И глядит сверху вниз с нескрываемой усмешкой. – Что это? – медленно склоняя голову набок, он показывает пальцем на мальчика. Ренджун невольно дергается от вопроса, этого «что». Словно он стал какой-то вещью. Но в тот же миг вспоминает, что не далече, как вчера, отец продал их с сестрой какому-то человеку в черном костюме, от которого резко пахло розами. – Наша новая служанка? – Посмотри в его глаза, Юнцинь, – произносит еще одна женщина – старая совсем, палочку из рук не выпускает, стоя за креслом курящей, – да и недурен он собой. Юнцинь наклоняется почти к самому лицу Ренджуна, обдавая того резким запахом алкоголя, заставляя мальчика поморщиться. Он не хочет, чтобы на него так смотрели – это даже хуже, чем когда над ним насмехались в деревне. Этот Юнцинь почти прожигает взглядом угольных глаз-бусинок, что под стать его волосам. Он красив, и такой взгляд даже немного одурманивает – Ренджун не может вымолвить и слова, закричать или даже пошевелиться. – Откуда же ты явился к нам, чудо редкое? – хмыкает юноша, облизнув губы. – Господин Цянь нашел его в какой-то забытой богами рыбацкой деревушке, – отвечает старуха с палочкой, – он оказал нам большую услугу, найдя этого мальчишку! – Оно и видно, – фыркает Юнцинь, поднимаясь с колен и поправляя одежду. – Мое кимоно теперь пропахло рыбой. Какое чудо, что я успел переодеться, прежде чем прийти к вам, Матушка, – едко добавляет он, обратившись к женщине в кресле. – Что-то еще? – Мы можем обучить его, – вкрадчиво сообщает Матушка, задумчиво оглядывая так и сидящего на коленях на жесткой циновке мальчика. Старуха, услышав ее слова, охает и, подумав секунду, согласно кивает. – Это? – идеально ровные, прорисованные тушью брови Юнциня взлетают вверх. Он снова показывает пальцем на Ренджуна, неверяще, будто бы в этой комнате есть кто-то еще, о ком может идти речь. – Сделать из него гисэ? Ренджун часто-часто моргает и едва ли может понять, что они имеют в виду. Он хочет спросить, куда увели его сестру, что сделают с ним. Однако все, что он может – это следить, как отблески уже слабеющего пламени в керосиновой лампе блестят на шелках чужого кимоно, как ткань шелестит с каждым шагом парня – будто легкий ветерок, что тихо играет с лепестками цветов. – Матушка, Айи, – Ренджун догадывается, что второе обращение относится к старухе, – вы прекрасно знаете, что мальчики-гисэ нынче уж не столь интересны. Если только они, конечно, не настолько же прекрасны, как… Или вы вздумали повторить мой успех? – Следи за выражениями, Юнцинь, – резко одергивает парня Айи, стукнув палочкой по полу. Тот щурится, вновь бросив резкий взгляд на мальчика: – В нем нет и капли моего очарования. Тем более, – он снова смотрит на Матушку, поджав губы недовольно, – у меня уже есть воспитанница. Не думаю, что вам стоит переживать – я обещал обучить Джиу всему того, что знаю сам. Ей не будет равных среди гисэ. В ушах шумит вода. Вода, вода, она повсюду, она преследует Ренджуна с самого рождения – с того мгновения, когда он взглянул на мать глазами, в которых не чернилась земля, но бушевало море. Колени болят от неудобной позы, в которой он сидит, но пошевелиться нельзя – на него будто давят эти тонкие стены, словно они в себе держат нечто такое, о чем можно только шепотом, на что смотреть лишь украдкой стоит. Как украдкой на самого Ренджуна смотрит девочка – ее лицо мелькает в проеме меж дверей, задерживается. Она хорошенькая, тоже в кимоно, но оно совсем не такое, как у Юнциня – там заметны мелкие полевые цветы, что прячутся в высоких зарослях камыша. Ренджун ей несмело улыбается. Девочка часто моргает и убегает. Ренджун помнит, как к нему вернулся голос, а по жилам словно полилось железо. Он вскакивает с места, едва Юнцинь, явно чем-то раздраженный, вихрем вылетает из комнаты, и подбегает к Матушке. И глаза снова застилает вода, а руки жжет от резкой боли, когда его оттаскивают назад. Лезвием по сердцу рассекают, говоря, что сестру продали в публичный дом, а ему еще даже повезло. Будет вести себя хорошо, слушаться беспрекословно, они говорят, – станет гисэ. Принесет славу своему новому дому, обители, жизнь безбедную и почет. Ренджун вспоминает. Гисэ – это живые легенды, и Юнцинь действительно оказался одной из них. Они прекрасны собой, сводят с ума мужчин, услаждая их глаз и слух. Они – мираж, глоток спасительной влаги после жаркой пустыни, утренняя свежесть после ночной духоты. Они – само воплощение красоты и искусства. Ренджуну никогда не стать таким. Ему смотрят в его глаза снова и снова, плотоядно улыбаются, и мальчика покидают силы. Он оказался в этом доме только из-за своих редких глаз. Не подари ему мать очи цвета моря, он бы последовал за сестрой в бордель или, быть может, закончил свою жизнь в бездонных шахтах. Добывая драгоценные камни, что теперь украшают изящные пальцы хозяев этой обители и всего района, где каждый пятый дом – пристанище гисэ. Но разве есть разница в том, завяжут на его кимоно бант спереди или сзади, если он все равно останется никем? Вещью, товаром, пусть и очень дорогим, которым будут восхищаться. Красивой, но пустой-таки игрушкой. И все же, ему никогда не стать таким. Ренджун хочет найти сестру и вернуться домой. И неважно как – собой бы остаться. Он сбегает из обители дважды, подслушав шепотки Айи и Матушки, а затем и служанок на кухне. В первый раз он не успевает даже перебежать на ту сторону улицы, свернуть в соседний переулок – его ловит за руку одна из тех служанок, такая миниатюрная на вид, но со стальной хваткой. Она не ругается, не говорит вообще ничего – молча заталкивает в дом, быстро задвигая створки дверей. Айи выкручивает ему уши, заставляя самого мальчишку хныкать и безвольной куклой дрыгаться. Перед глазами – алая пелена, а старуха фыркает. – Скажи спасибо, что Матушка тебя не видела, – и уходит, оставляя Ренджуна на полу. Он лежит тогда, скрючившись, пока оцепенение душит горло, мешаясь со страхом. Циновка под его щекой пропитывается слезами. Во второй раз он убегает глубокой ночью, когда в обители стихают все звуки, и только мышь где-то под потолком одиноко скребется. Сердце колотится где-то в горле, мешает дышать, а босые ноги сбиваются в кровь. Он спотыкается снова и снова, едва не падает под копыта лошадей, коими запряжен один из проносящихся экипажей, но бежит. Стена дождя вновь обрушивается на него каждое мгновение, заставляя все плыть перед глазами. Он бежит мимо одинаковых домов почти наугад, скорее прислушиваясь, нежели глядя перед собой. Несется на пьяный смех и отвратные звуки, запахи – туда, куда бы он по своей воле ни за что не хотел бы попасть. Он видит ее. Она тоже подобна миражу, но будто отравленному – как тот будто бы живительный источник, к которому ты ни за что не подойдешь. На ней тоже кимоно, но совсем не то, что у Джиу – воспитанницы его обители и будущей гисэ, и уж точно совсем не такое, как у Юнциня. Бант завязан спереди неаккуратно, явно второпях, а тонкая ткань, пестрящая маками, местами уже и порвана. Все нутро холодеет. Ренджун, захлебываясь не то дождем, не то вновь слезами, выкрикивает ее имя. Девочка оборачивается резко, на ее лице мелькает тень изумления и радости. Однако она тут же меркнет, стоит грузному мужчине, показавшемуся из-за двери публичного дома, резко дернуть ту за ладонь и вмиг затянуть внутрь. Ренджун кричит вновь, несется ко входу, но поскальзывается на хлюпающей повсюду грязи и падает в нее лицом. В тот миг он не думает о том, что испачкал одежду, которую выдала ему Айи – еще не как воспитаннику, скорее как послушнику – но это все равно не могло сравниться с теми лохмотьями, в которых он переступил порог обители две недели назад. – Так, так, а кто же это тут у нас? – вдруг раздается елейное рядом, и Ренджун медленно поднимает голову, видя Юнциня. Гисэ укрывается от дождя под большим расписным зонтиком и медленно приближается к нему, осторожно ступая по мостовой в высоких белых сандалиях. Мальчик испуганно сглатывает, дернувшись назад. Чтобы тут же пожалеть о содеянном – он почти физически ощущает поднимающийся по жилам ужас, когда видит пятна грязи, что мажут по темно-синему шелку в белых аистах, струящемуся по чужой стройной фигуре. Ренджун едва ли может вспомнить последующие дни. Он помнит только боль от десяти ударов палкой, которые наносит ему Матушка. Тонкую кожу на спине разрезают кровавые шрамы, а воздух – его сдавленные крики. Помнит, как едва не падает обессиленно оземь, а Айи, кажется, причитает, что никаких рубцов на теле ни в коем случае не должно остаться. По-видимому, его лихорадит, и он молит в бреду покойную мать забрать его к себе. Ноздри тогда щиплет от масел лаванды и шалфея, а бренное тело покидает словно вся вода, хранившая себе жизнь. Он сгорает дотла, и только глаза – в них вглядывается лекарь, Айи и много кто еще, только они обжигают ледяным холодом. Ренджун пытается сбежать в третий и последний раз, когда Матушка замечает его. Она не поднимает на него руку и даже не бранит. Она молча отдает ему лоскутки, забрызганные кровью. Ноги мальчика подкашиваются, и он в бессилии хватается за стену, когда видит на ткани те самые красные маки. По щекам бегут слезы, пока Матушка не решает сухо поведать, что сестра пыталась найти его и сбежать, вероятно, да только упала на дороге и затоптали ее. Айи запирает дверь, но Ренджуну больше некуда бежать – он не покидает своей темной каморки, один на один с окровавленным лоскутком в маленьких руках. Его маленький мир меркнет вместе с догоревшим фитилем забытой лампы в углу. Ренджун днями и ночами бегает вместе со служанками, чихая от пыли и пачкая светлый – как назло – костюм, который выдает ему Айи. Старуха бранит его, грозится отлупить, но лишь замахивается и качает головой. Ренджуну кажется, что, возможно, его жалеют, но в душе ничего не чувствует – там что-то тоже погибло, перестало отзываться, бросив его на произвол судьбы, а точнее, обители, одного. И гораздо позднее, когда ему велят помочь прибраться в покоях Юнциня, где повсюду – пестрый ковер из изящных птиц, цветов, веток и невообразимых узоров – рукотворное, бесценное произведение искусства, небрежно разбросанное то тут, то там… Вся эта картина отчего-то заставляет сердце дрогнуть. Он не знает, что им движет – дурман, не иначе – когда ладонь сама невольно тянется, чтобы коснуться серебристой ткани, что подобна глади озера, и в тот же миг испуганно ее отдернуть. На стенах висят гобелены и огромные веера – Ренджун пытается представить, всего на мимолетное мгновение, как они рассекают воздух свистом, заставляя замереть от трепета. Такие мысли – лишь бледные всполохи в окутанной темнотой и унынием жизни, в которой он – никто, послушник с редчайшей красоты глазами, благодаря коим он все еще не гниет в грязной канаве. Ренджун не знает, радоваться или плакать от этих мыслей. На празднике фонарей, что ознаменует окончание гуляний по случаю Нового года, Ренджун сопровождает Юнциня и Джиу, которые держат в руках бумажные красные фонарики, направляясь к мосту через пару кварталов. С этого широкого каменного моста, где продают цветные безделушки и вкусные сладости, открывается прекрасный вид на реку, что питает всю старую часть города. У Ренджуна нет в руке фонарика, вместо этого он держит зонтик над головой Джиу, осторожно семеня за ней. Он задумчиво смотрит на чужое бордовое кимоно, вспоминая, как воспитанница Юнциня не раз пыталась с ним заговорить. Кажется, она хотела подружиться – Ренджун не мог понять. Ему не было никакого дела до девочки, чье лицо под маской из нескольких слоев плотного белого грима он не мог прочитать. Даже у того же Юнциня, несмотря на его воистину неземной вид, Ренджун сразу мог заметить мелькающие то и дело на лице раздражение, усмешку и отвращение. У Джиу он видел только нечто, с чем она то и дело пялилась на его глаза. На мосту толпится много людей, среди которых Ренджун видит и других гисэ – Юнцинь и Джиу вежливо здороваются с ними, с кем-то из них парень смеется и сразу заводит увлеченную беседу. И при всем при этом Ренджун замечает, как гисэ, среди которых гораздо больше девушек, чем юношей, учтиво улыбаются проходящим мимо мужчинам, заставляя тех остановиться, склонив в почтении голову. Он смотрит, как Юнцинь, помахивая веером у своих губ, с самым заинтересованным выражением лица слушает какого-то статного человека в воинской форме. Возможно, он даже служит императору – Ренджун не мог сказать точно, но Юнцинь выглядел на столь же обходительно, на сколько и достойно – будто сам являлся особой голубых кровей, что никогда не позволит себе грязного слова в чужой адрес или заявиться домой в неопрятном виде после очередной шумной попойки. Ренджун не может не признать – что-то в этом есть. Тончайшая игра с неизвестными ему правилами, полная мерзкой лжи – ведь получается, что каждая из гисэ должна притворяться в угоду другому, создавать эту сказочную иллюзию, за которую многие готовы отдавать целые состояния – насчет этого Ренджун не сомневается, стоит лишь взглянуть на кимоно. И все равно мальчик не может отделаться от мысли, что это задевает. Очень слабо, но цепляет какой-то далекий уголок его души. Этого все еще недостаточно. С полноправным вступлением весны, когда вездесущие дожди, наконец, немного отступают во имя ясных дней, еще прохладных, но уже таких волшебных, когда все вокруг будто возрождается и вокруг витает аромат перемен к лучшему. Перемены случаются и в жизни Ренджуна, когда он находит в своей каморке нечто, аккуратно сложенное в углу. Он распахивает окно, впуская свет, и осторожно берет в руки сверток. Мальчик вглядывается в переплетения веток, что тянутся по бледно-зеленой глади тонкой, едва заметно шершавой на ощупь, блестящей ткани. Здесь нет белоснежных птиц и ярких гроздьев – только мелкая россыпь звезд на рукавах серебристыми огоньками – так скромно, насколько и изящно. Юнцинь наверняка бы громко рассмеялся сейчас, глядя на то, с каким придыханием мальчишка разглядывает свое первое кимоно, которое и близко стоять не может с тем, что носит он или та же Джиу. Ренджун волнуется, когда Айи приводит его в школу, строго машет кулаком и велит делать все, что скажет учитель. Ренджун смотрит на своих сверстников и среди десятка прелестных девочек видит только одного мальчика – тот, как и все остальные, косится на него, но тут же отворачивается, теребя в руках свой веер. Ренджун отчего-то решает приложить все усилия, чтобы не показать своего страха и неуверенности. Он чувствует себя лишним, когда слушает первые наставления от учителя Чжан и не ощущает причастности к тому тайному искусству, к которому он вот-вот прикоснется. Ему все кажется, что сейчас забежит кто-то из обители, его отругают, может, над ним посмеются и выгонят вон. Оказывается, у Ренджуна прекрасный слух и мелодичный голос, несколько выше, чем обычно бывает у мальчиков. На занятиях музыкой, где ему приходится осваивать сразу несколько инструментов вкупе с тонкостями вокала, на него обращают внимание. После часов музыки и нотной грамоты кряду в позвоночнике звенит не хуже струны на гучжэне, но даже на миг нельзя расслабиться – чуткий учитель словно коршун кружит между учениками, хлестая непослушных по спине. Ренджун передергивается – старые раны фантомом напоминают о себе, но страшнее кимоно порвать – кажется, только ради него мальчишка готов усердно делать, что прикажут. Упасть нельзя, даже если веер уже без повеления твоих рук кружится перед глазами, а чужие голоса будто тонут в толще воды. Юнцинь презрительно хмыкает, временами встречая Ренджуна в коридорах школы или обители, и мальчику хочется знать, за что его так ненавидят. Джиу, по-видимому, бросает попытки подружиться с ним, да и некогда уже – до ее вступления в роль полноценной гисэ оставалось не так много времени. Самому Ренджуну тоже некогда – несмотря на занятия в школе, у него все еще есть множество обязанностей в обители. С недавних пор ему разрешили покидать ее до заката, дабы передать письма и важные послания в другие дома, а так же стали дозволены небольшие прогулки. И пока за окном с тоской сбрасывает последние цветки старая слива, предательская мысль бросить все и убежать вновь, подобно той самой мыши под потолком, начинает грызть разум Ренджуна. День, когда жизнь Ренджуна разделяется на «до» и «после», наступает неожиданно. Его тринадцатая весна сменяется солнечным жарким летом, когда больше всего хочется спрятаться в тени, лишь бы коварное светило на небе не надумало пошутить и подарить такой страшный и нежеланный подарок, как загар. Ренджун жалеет, что у него сейчас нет зонтиков, которыми кружат проходящие мимо гисэ, или хотя бы шляпы, что красуется почти на каждом встреченном мужчине. Мальчишка, порядком запыхавшись, вновь носится с письмами от одного дома к другому, и сейчас ему чертовски досадно, что он не успел сменить кимоно и сандалии с перепонкой меж пальцев – все, что по определению своему не приспособлено для бега – на удобный и легкий льняной костюм с обувью на шнуровке. Носок сандалии цепляется за выступающий камешек мостовой – и вот он с криком падает, больно ударясь локтями и бедром, а пачка писем – которых, к счастью, оставалось не так много – разлетается вокруг. Ренджун в то же мгновение, закусив губу и забыв о саднящей боли, вскакивает на ноги, пулей собирая какие-то из уцелевших писем. Два спасти не удается – одно падает в реку, другое теряется под колесами проезжавшего рядом экипажа. Мальчик с отчаянием наблюдает за этим, оседая на землю и прислонившись лбом к прохладной ограде моста. Мимо него все так же мечутся люди, а он сидит, дрожащими повлажневшими руками держит эти злосчастные конверты. Хмыкает, спешно убирая их в карман, и прикрывает глаза, вслушиваясь в гул жизни, что кипит вокруг него. Он не может сдержать слез. Ему больно, его кимоно сильно испачкано и слегка порвано, пусть последнее и не совсем заметно. Его отругают за утерянные письма, испорченную одежду, его снова назовут неблагодарным и… – Не стоит грустить в такой хороший день, – негромкий, приятный бас раздается совсем близко, заставляя Ренджуна вздрогнуть и оторопело заморгать. Он распахивает глаза, поворачивая голову в сторону и натыкаясь взором на молодого мужчину немногим старше двадцати пяти. На нем элегантный серый костюм, начищенные до блеска туфли в тон, и выглядит тот очень солидно. Шляпа не скрывает слегка торчащих ушей, и эта выделяющаяся деталь в чужой привлекательной, без сомнения, внешности, на мгновение трогает мальчика. Незнакомец присаживается на корточки, с грустной улыбкой глядя на него: – Ты упал? Ренджун хмурится, тут же отводя взгляд. Носом шмыгает, смахивая рукой мокрые дорожки с щек. Еще чего не хватало, чтобы уважаемые господины видели, как он, такой неряха, слезы льет и заставляет беспокоиться других в погожий день. Разве имеет он право, как будущий гисэ, рассиживаться здесь и слюни распускать? Пусть даже если больно, страшно, он запутался и все еще остается ребенком, который не в силах найти свое место в мире? – Ну что ты, тебе нечего стыдиться, – мягко произносит мужчина, – мы все иногда спотыкаемся. Ренджун, наконец, вновь смотрит на незнакомца исподлобья, встречая кроткую улыбку. Мужчина машет головой в сторону: – Видишь того красивого юношу? – Ренджун, моргнув пару раз, переводит взгляд на невысокого парня лет восемнадцати в светло-сиреневом кимоно, что, вероятно, сопровождал незнакомца на прогулке. Его волосы, длины едва ли до плеч, убраны в аккуратный пучок, украшенный большим серебряным гребешком, а на белоснежном лице застыло едва уловимое, но заинтересованное выражение. – Когда-то, еще учеником, он упал со своих деревянных туфель, – мужчина негромко смеется, а гисэ тихонько хихикает вместе с ним: – Это так, – кивает он, приветливо улыбаясь Ренджуну. Господин смеется снова, и его загорелое лицо почти сияет от широкой улыбки, которой он одаривает Ренджуна. Мальчику неловко, потому что гисэ и господин смотрят с такой добротой, и это так непохоже на то, как на него косится Юнцинь, его друзья и служители обители. – А теперь посмотри на него, – добавляет мужчина, – как изящно… – Господин Председатель, надо спешить, – учтиво прерывает его гисэ, слегка поклонившись, – боюсь, мы опоздаем… – Мы смотрим летние танцы каждый год, – перебивает мужчина, – можем и не спешить, – он делает взмах ладонью, и гисэ, еще раз поклонившись, семенит вперед. Председатель вновь обращает внимание на Ренджуна, и улыбка на его лице меркнет, уступая печали во взгляде. – Как тебя зовут? Ренджун, потупив взгляд, чувствует жар на щеках и душащее смущение. – Не бойся, посмотри на меня, – но мальчик так и смотрит куда-то под ноги в надежде, что Председатель, наконец, оставит его и отправится по своим делам. Но мужчина будто бы не замечает всего этого, и Ренджун почти вынужден вновь посмотреть в чужие обеспокоенные глаза. Разве он имеет право заставлять кого-то грустить? Мужчина вдруг отводит взгляд в сторону, и его посещает идея. Уголок губ дергается в улыбке, когда он спрашивает немного воровато: – Какое мороженое ты любишь? Ренджун теряется от внезапного вопроса, прослеживая взглядом за мужчиной и примечая лавку с мороженым на той стороне улицы. Он не знает, что им движет, но заставлять ждать господина все же неприятнее, чем проявить неслыханную дерзость, поэтому Ренджун выпаливает, не задумываясь: – Фисташковое, – мужчина кивает, просияв, и наконец поднимается. – Идем, – он помогает мальчику встать и, аккуратно приобнимая за плечо, ведет его к лавке. Ренджун моргает несколько раз, осознавая, что происходящее – не яркий и чудесный сон, а над ухом следом раздается: – Никому из нас не достается столько добра, сколько мы заслуживаем, – и Ренджун не может мысленно не согласиться. Председатель вручает ему вафельный стаканчик и жестом предлагает спрятаться от палящего солнца в тени раскидистой плакучей ивы. Ренджун послушно следует за ним, боясь выронить из немного дрожащих ладоней холодное лакомство. Мальчика посещает мысль, что по цвету мороженое напоминает его кимоно, и это заставляет его вновь нахмуриться. Ореховая сладость приятно холодит язык, и Ренджун позволяет себе прикрыть глаза на мгновение блаженства. Чтобы открыть затем и взглянуть куда-то вдаль, на пару беседующих гисэ, которые поглядывают на него и Председателя с любопытством. – Так как тебя зовут? – вновь спрашивает мужчина, и мальчик, потупив глаза, все же называет его. – Какое красивое имя. А могу ли я узнать, что оно означает? Ренджун сглатывает, испуганно взглянув на Председателя. Ведь ему еще никогда не говорили, что у него красивое имя, и уж тем более не желали узнать его значения. – Оно значит «одаренный человек, кому не чуждо милосердие», господин, – почти шепотом произносит Ренджун, впервые так сильно стесняясь собственного имени. И это он говорит уважаемому господину в таком-то виде? Матушка сейчас бы точно негодовала. Позор, да и только. Лицо мужчины вновь озаряет яркая улыбка: – Не сомневаюсь, что все именно так, – он наклоняется к нему, заглядывая своими темными очами, кажется, в самые потаенные уголки души. Ренджун чувствует, как сильно трепещет в груди сердце. – От кого у тебя такие удивительные глаза? Ренджун хлопает ресницами, вновь теряясь – ему снова говорят о глазах, но он не чувствует грусти, ведь Председатель спрашивает, кажется, из совершенно искреннего интереса. Да и может ли быть злым человек, что вот так угостил его мороженым? – У моей мамы были такие же, – чуть громче отвечает он. – Она щедро одарила тебя, Ренджун, – сообщает мужчина, продолжая внимательно рассматривать его, находясь слишком близко. – Как и вы, господин, – немедля находится с ответом Ренджун. Мужчина лишь качает головой, грустно улыбаясь. Он осторожно убирает пальцем капельки мороженого с подбородка мальчика, и просит: – Улыбнись мне, пожалуйста, – и Ренджун никак не может отказать, пока его губы обнажают зубы в ответной улыбке. Мужчина радостно кивает: – Вот так! Это будет мне подарок. Председатель протягивает белый платок, забирая сдачу за мороженое, и вкладывает ткань в ладонь Ренджуна: – Этого тебе хватит на ужин, – он кивает, и Ренджун не может не улыбнуться вновь, – и знаешь что? В следующий раз, когда споткнешься – не хмурься. Хорошо? Ренджун медленно кивает, не спуская блестящего взгляда с мужчины. – Так лучше, – довольно добавляет Председатель и, коснувшись ладонью щеки Ренджуна, поднимается и возвращается к ожидавшей его гисэ. А Ренджун так и стоит, глядит ему вслед, в одной руке сжимая мороженое, в другой – платок с горстью монет, и не может сдержать радостной, даже счастливой – он не побоится этого слова – улыбки. Сердце впервые за долгое время не оглушает тишиной, но говорит, что нужно сделать – и он сделает. Стремясь успеть до заката, добежит до храма неподалеку, чтобы пожертвовать все деньги, что дал ему Председатель, богам. Сложить руки и загадать желание. Чтобы он смог стать настоящим гисэ и судьба – а это не иначе, чем ее рука подарила Ренджуну встречу с Председателем – вновь позволила им увидеть друг друга. Ренджун не переживает о том, что если они и встретятся снова, то Председатель уже и не вспомнит его. Мальчику достаточно знать, что он навсегда сохранит, спрячет глубоко в сердце этот чудесный солнечный день, когда в его жизни, полной пустоты, появилась цель. Его отругают за кимоно, заставят зашивать и ходить в таком неопрятном виде на занятия, но Ренджун не будет расстраиваться. На каждый смешок и косой взгляд он будет отвечать молчанием в пол, вежливой, но полной благодарности во взгляде улыбкой – на редкую сухую похвалу от учителей и наставников, что, кажется, замечают в нем особый талант. Ренджун сам его не видит, но верить хочет. Говорить меньше, трудиться усерднее, кротко улыбаться – а не хмуриться, как просил его Председатель – чаще. И пройдет еще почти месяц, прежде чем на пороге своей каморки он обнаружит неожиданный подарок. При свете луны Ренджун будет долго рассматривать и дрожащими пальцами касаться бледно-зеленого – в точности как то фисташковое мороженое – шелка, украдкой следя за словами, размашисто написанными чужой рукой:

«Надеюсь, ты больше не прячешь свою прекрасную улыбку – такую же, как и твои удивительные глаза. Х. С. С.»

Ренджун, вытащив белый платок из потайного кармашка на груди – с этим подарком он не расставался даже во сне, – дотронется до вышитых синим вензелей, что складываются в те же инициалы, что и на этой записке. Мальчик никогда не наденет это кимоно, но спрячет в ящик в углу среди других немногочисленных вещей. Там же запрет навсегда и свое юное сердце. Ренджун встает задолго до восхода солнца и едва ли помнит, как далеко после полуночи его голова падает на сложенную подстилку, что заменяет ему подушку. Он учится все глубже и глубже прятать свои истинные эмоции далеко в себя, заменяя все – абсолютно все – покорным смирением, послушным тоном в голосе и спокойствием во взгляде. Однажды Матушка с тем же лисьим прищуром впервые говорит, что, быть может, Ренджун будет очень неплох, и Юнцинь в ярости разбивает одну из любимых дорогих ваз хозяйки обители. Ренджун тогда ловит настороженный взгляд Джиу, но ученица, что через полгода должна была дебютировать как гисэ, лишь поджимает губы. Ренджун должен был что-то заподозрить, но о неприятном случае забывает через неделю, а через другую судьба вновь решает сыграть с ним злую шутку. Он вскрикивает, бросаясь к Джиу, которая невесть что забыла в его скромном жилище. В ее руках – то самое кимоно, в глазах – колкость и звенящая ненависть, и все внутри мальчишки леденеет. – Неужели ты правда считаешь, что мог ему понравиться? Глупый, глупый малыш Джуни, – нараспев тянет она, и ее хорошенькое утонченное лицо искривляет гадкая усмешка. Ренджун не понимает, он не знает – когда? Когда его успели так возненавидеть, и за что? Откуда она знает про Председателя и какое право она вообще смеет совать нос не в свое дело? Но оцепенение отпускает его слишком поздно, и он как во сне видит, как Джиу, сверкнув ножницами, вдруг начинает кромсать атласную ткань. Он с яростью бросается к ней, толкает, пытается вырвать кимоно из чужих рук. Плачет и падает, когда девушка резко выпускает вещь из рук. Ренджун прижимает наряд к себе, но не успевает подняться, когда на него усаживаются сверху. Завопить от накатившего ужаса и непонимания, позвать на помощь от обезумевшей девушки ему не дает ладонь, грубо накрывшая его рот. – Ты так жалок, – усмехается Джиу, наклоняясь слишком близко и опаляя своим дыханием его шею. Она с диким блеском в глазах облизывает губы, заставляя Ренджуна задергаться от отвращения. – Столько восторгов из-за каких-то блеклых глаз. Разве они не видят, что ты похож на слепую курицу? Интересно… – Ренджун начинает дрожать, рвано дыша, когда Джиу держит те самые ножницы напротив его лица. – Что с тобой будет, если выколоть твои глазенки? Ренджун едва находит силы, чтобы столкнуть с себя Джиу. Они катаются по полу, и в какой-то момент ему удается выхватить ножницы, дабы девушка не осуществила задуманное. Но именно в этот момент створки дверей раздвигаются, и на пороге появляется Юнцинь со служанками. Джиу пронзительно визжит, что Ренджун схватил ее и пытался заколоть, и сам Ренджун, глотая слезы и роняя все из рук, как сквозь толщу воды видит и слышит все происходящее. Щеку больно опаляет пощечина, затем его волокут к Матушке, он слышит крики. И удары, чувствует много ударов. Голова противно кружится, и среди всей какофонии звуков, несколько позднее, он услышит главное. Приговор, который вонзится в сердце осиновым колом: – Тебе больше никогда не стать одним из гисэ. Ты будешь понижен в ранге до рабов, что прислуживают им. Улицы вновь тонут в муссонах, и Ренджун, сидя у окна, прислоняется к холодному стеклу в бессилии. Капли гулко барабанят по крышам, и каждый из ударов, словно гонг, отдается внутри. Рука, державшись крепко за надежду, соскальзывает, и он падает в бездну, закрыв глаза. Зима сменяется весной, и Ренджун пустым взором следит за вишней, что призывно и радостно качает ветвями. Розовый дождь из лепестков дарит улыбки, а все вокруг смешивается в калейдоскоп из ярких нарядов, деревянных зонтиков и расписных вееров. Во взгляде Ренджуна поселяется тоска, которую он никому не показывает. Но с каждым упавшим оземь лепестком, зеленым, а по приходу осени – золотым листочком, он чувствует, как утекает драгоценное время, как он оказывается все дальше и дальше от чудесного сна, каким была его жизнь, казалось, совсем недавно. Никто больше не заговаривает с ним, гисэ обители относятся к нему так, как и полагается по его новому статусу – делают вид, будто его не существует. Он молча носит зонтик Джиу и Юнциня и покорно дожидается их после приемов, стоя на крыльце домов, в проливной дождь и промозглый ветер. Ренджун наблюдает, как белоснежные хлопья медленно опускаются на город, танцуя свой выразительный танец, и не может – совсем робко – не улыбнуться этому. Снег для него всегда означал приближающуюся сказку, даже сейчас, когда чуда ждать было неоткуда. Медленный снегопад вот-вот грозится смениться метелью, и Ренджун хмурится, отступая назад. Осторожно заглядывает через узкий просвет внутрь, видя уже захмелевшие лица гисэ и замечая, как Юнцинь что-то шепчет своему спутнику, а затем негромко, игриво смеется. Джиу, обворожительно улыбаясь, наливает мужчине рядом сакэ, и Ренджун немного забывается, разглядывая эту картину. Как и годами ранее, он не может не задержать дыхание, наблюдая за утонченными движениями – ничего лишнего, будто тоже танец, но гораздо более сложный и изысканный. Его прерывает тень, мелькнувшая перед ним, и распахнувшиеся в следующее мгновение двери. Ренджун от неожиданности поднимает взгляд и, помедлив секунду, отшатывается назад. В дверном проеме стоит Председатель, что с удивлением смотрит прямо на него. Ренджун спешно вскакивает на ноги, тут же пряча взор и бегло кланяясь. А затем бежит, спотыкаясь и отчаянно задыхаясь. Он поскальзывается, едва не падая, но таки заворачивает в закуток, чтобы успокоить разбушевавшееся вмиг сердце. Он моргает несколько раз, позволяя вновь и вновь перед взором всплывать почти забытому уже лицу. Ренджун, воровато оглянувшись, тянется к груди, выуживая тот самый платок, и осторожно прикладывает к губам, прижимает к сердцу. Закрывает глаза и улыбается. Губы тянутся вверх так легко, и внутри все трепещет так легко, будто все было только вчера. А на крыльце дома мужчина, помедлив немного, задвигает плотно двери. Чтобы потом, нахмурившись, оглянуться назад – туда, куда в испуге убежал этот юноша в одеждах раба. И с глазами цвета моря. Ренджуну минуло семнадцать, когда он вновь встретил Председателя, но на этом подарки судьбы – такие коварные, неожиданные – не закончились. За окном беснуется метель, и со свистом вьюги в обитель приходит нежданный гость. Переполошившаяся Матушка криком велит поторопиться и встретить пришедшего, и Ренджун едва не ахает от изумления. Склонившись в низком поклоне, он забирает чужой зонтик, а затем прячется, чтобы из-за угла понаблюдать. Ренджун сразу признает в госте гисэ, которого он видел с Председателем в их первую встречу. Слышит, как Матушка, предлагая тому чай, любезно обращается к нему по имени – Чэнлэ – и, не дыша, украдкой следит за происходящим. Ренджун вспоминает, что этим именем называли одного из самых знаменитых гисэ во всей столице, который соперничал с самим Юнцинем, и последний терпеть его не мог. Он прикусывает губу, вновь вспоминая забавный случай, когда Председатель так легко поделился тем, как Чэнлэ однажды упал со своих туфелек. В это время Чэнлэ рассыпается в ответных любезностях, присаживаясь напротив. Весь его вид показывает расслабленность, но Ренджун чувствует, что за этой легкостью кроется мощная сила неизвестного происхождения, и от этого бросает в дрожь. А как только гисэ объясняет причину столь неожиданного визита, Ренджун едва не вскрикивает, угрожая выдать свое присутствие. Но не один он шокирован услышанным – Матушка, перестав выкуривать вечную трубку, замирает и медленно переспрашивает, чем обусловлена такая необычная просьба. Ведь с чего бы самому Чэнлэ приходить к ним и просить отдать под его крыло Ренджуна, дабы сделать из него гисэ? Чэнлэ улыбается, затем качает головой, говоря, что такой талант нельзя так глупо растратить – и Матушка прекрасно осведомлена об этом, не так ли? Женщина пытается понять чужие намерения, пока Чэнлэ обещает, что все расходы возьмет на себя, а Ренджун сможет прославить не только свою обитель, но и стать знаменитым на всю столицу не позднее, чем через полгода. Матушка усмехается, отвечая, что это попросту невозможно – до сих пор ни одной гисэ не удавалось такое. Но Чэнлэ умеет убеждать. Юнцинь с изумлением и презрением наблюдает, как служанки надевают на Ренджуна новое, персиково-розовое кимоно, завязывают бант на спине, а Айи же качает головой, говоря, что Чэнлэ что-то явно задумал. Ренджун же не может перестать улыбаться, он кружится вокруг зеркала, ощущая, как жизнь будто заново течет по его жилам, и в его душе, несмотря на ненастье за окном, уже расцветает весна. – Не стоит так кланяться больше и сидеть, – мягко, но строго произносит Чэнлэ на первой их встрече, – ты больше не слуга. Ренджун виновато улыбается, делая поклон вновь – уже иначе, легкое движение вперед, и гисэ коротко, но довольно улыбается. – Я наслышан, что до тех пор, пока тебя не исключили, в школе гисэ ты был выдающимся учеником, – Ренджун на эти слова лишь кивает, потупив глаза, – хотелось бы посмотреть, что ты уже умеешь. Чэнлэ наблюдает внимательно, говорит немного, но Ренджун замечает – гисэ определенно доволен тем, что видит. Ренджун может лишь покачать головой и осторожно спросить: не слишком ли безумной была идея наверстать то, что он упустил за четыре года, всего за какие-то девять-десять месяцев? – А ты явно недооцениваешь себя, Ренджун, – со всей серьезностью говорит Чэнлэ, приподнимая пальцами подбородок юноши, который уже стал несколько выше его самого, – поверь, у тебя есть, на что посмотреть. – Вы про мои глаза? – с едва заметной грустью вопрошает Ренджун, отводя взгляд. Чэнлэ не спускает с него пронзительного взгляда и молчит несколько долгих мгновений, прежде чем отвечает со вздохом: – Не стоит стесняться того, что отличает тебя от остальных. Твои глаза – это инструмент и оружие. Ты не должен их прятать, понимаешь? – гисэ слегка перехватывает Ренджуна за предплечье, заставляя взглянуть на него. – С помощью взгляда ты можешь привлечь внимание, заинтересовать… Влюбить в себя, – чуть тише добавляет Чэнлэ. – Гисэ никогда не говорит много или мало, каждый ее взгляд, жест, движение в танце или взмах ресницами – все это часть одного большого представления, длиною во всю ее жизнь. Ренджун слушает внимательно, коротко улыбается и не перестает кивать. Он вновь учится наблюдать, подмечать мельчайшие детали, как орел – видеть малейшие изменения вокруг, перемены настроения «добычи», угадывать чужие желания, чувствовать атмосферу на кончиках пальцев. – Разве наша задача не сделать так, чтобы гость остался довольным? – интересуется Ренджун в очередную их встречу, когда за окном звонко смеются дети, радующиеся приходу теплых деньков. – Разве им не все равно, насколько хороши мы внутри, если все, что мы делаем – ложь и игра? – Иногда, когда ты так говоришь, я думаю, что ты относишься с неуважением к профессии гисэ, – усмехается Чэнлэ. – Но мужчины наблюдательны так же, как и ты, только неосознанно. Мы не просто услаждаем их взор и слух, и мы ни в коем случае не должны становиться их тенью, пока находимся рядом. Ренджун внимательно смотрит на Чэнлэ, что медленно прохаживается по комнате. Он останавливается затем и переводит взгляд куда-то вдаль. – Мы как жрецы и жрицы, – вкрадчивым голосом заговаривает он снова, – все, что мы делаем – танцуем, поддерживаем беседу, играем на инструментах, смеемся и даже когда просто молчим. Все это – часть нашей тайны. Само наше существование и миссия – это загадка, к которой и стремятся самые уважаемые мужи нашего общества. Они готовы отдавать баснословные деньги, свое время и сердце, лишь бы узреть и услышать нас. Наш мир тесно живет рядом с их, но при этом, – Чэнлэ вновь смотрит на него, подходя ближе, – они никогда не могут стать его частью. – А если гисэ полюбит, что тогда? – почти не дыша, спрашивает Ренджун. Он молится, чтобы его лицо сейчас оставалось таким же непроницаемым, и Чэнлэ не услышал, как его сердце стало биться чаще. Гисэ, склонив голову, смотрит на него несколько мгновений, а затем слабо улыбается: – Если ей повезет, и ее действительно полюбят – не как гисэ, но как человека, то она сможет стать счастливой и быть навеки с тем, к кому зовет ее сердце. Но, – его улыбка грустнеет, – далеко не всегда мы влюбляемся в тех, с кем мы действительно можем быть. Ренджун тогда не знает, говорил ли Чэнлэ о ком-то конкретном, и он боится строить призрачные надежды самому. Теплые, но похороненные глубоко внутри чувства то и дело просятся наружу, но юноша обещал их сохранить только у себя. Он не хочет, он боится разочароваться от несбывшихся глупых ожиданий. В вечер его дебюта, первого выхода в свет в качестве начинающего гисэ, Ренджун старается даже не дышать лишний раз, пока ему помогают надеть его первое вечернее кимоно. Прохлада воздушной, но прочной ткани, на небесно-бирюзовой глади которой распустились белые лотосы, придает и без того его хрупкой фигуре невесомый вид. Он видит в отражении не более, чем дымку, которую нельзя поймать – растворится в воздухе. Его ресницы густо накрашены, кожа напоминает мрамор, а губы – словно лепестки алой розы, что только раскрыла свой юный бутон. – Почему вы все-таки настояли на том, чтобы оставить мне мои короткие волосы? – тихо спрашивает Ренджун, стоит им с Чэнлэ остаться наедине. Немногим длиннее, чем у Ренджуна, волосы старшего гисэ вновь убраны в пучок, украшенный двумя гребнями. У самого Ренджуна на висках – две большие заколки, что удерживают короткие тонкие прядки вместе, а заодно и небольшой ободок из перьев, который красуется сзади. Ренджун знает, что многие юноши-гисэ часто отращивали волосы, как Юнцинь, или использовали накладные, но Чэнлэ даже и секунды не задумывался, дабы оставить все так, как есть, ограничившись лишь небольшими украшениями. – Потому что ты прекрасен и без копны на голове, – просто говорит Чэнлэ, – тебе не нужно будет постоянно взмахивать головой, чтобы удержать на себе внимание, – хмыкает тот, и Ренджун не может не усмехнуться тихо в ответ, догадываясь, что речь идет как раз о Юнцине. И Чэнлэ оказывается абсолютно прав. Прием, на котором Ренджун сопровождает того, собирает множество уважаемых гостей, каждый из коих, конечно же, жаждет увидеть долгожданного воспитанника Чэнлэ. Ренджун, когда все устремляют взгляды на него, на мгновение чувствует, как тело каменеет, но затем он делает короткий вдох, слегка опускает ресницы, чтобы двинуться вперед. Его туфли уже достаточно высокие, но он не боится упасть – вместо этого он слушает, как раздаются чужие взволнованные вздохи, пока его кимоно тихо шелестит вслед за каждым шагом. Чэнлэ сидит рядом, играет на гучжэне, и Ренджун легко взмахивает огромными алыми веерами в такт разливающейся мелодии. А в дальнем углу он видит его снова. Председатель, как и все остальные, заинтересованно наблюдает за ним, но Ренджун не может понять, узнали его или нет. Вряд ли такое возможно, ведь то, как он выглядит сейчас, ни в коем случае не похоже на те два раза, когда они виделись до этого. Ренджун, задержав взгляд на чужом лице лишь на мгновение и позволив сердцу пропустить один удар, легко кружится на месте, завершая свой маленький выход поклоном. Ему аплодируют, сдержанно, но в глазах присутствующих загорается живой интерес. Ренджун знает, что для всех присутствующих он – нечто новое, необычное, как яркая игрушка, что вдруг захватывает все внимание. Чэнлэ улыбается ему, шепотом хвалит его, а затем знакомит с гостями, предлагает Ренджуну уделить внимание некоему господину с фамилией Мун. Ренджун учтиво беседует, кротко улыбается, предлагая опробовать сакэ. Господин Мун рассыпается в комплиментах, часто кивает головой и между делом спорит со своим другом – господином Доненом, слышит Ренджун. В какой-то момент Ренджун, желая немного разрядить шумную обстановку, просит посвятить его в курс дела, и Мун тут же отвлекается, любезно сообщая, что господин Ким видит будущее только в том, что сделано из железа и камня, а ему, как представителю лесоперерабатывающей промышленности, просто оскорбительно слышать заявления, что век дерева уже прошел. Ренджун позволяет себе улыбнуться, наклоняясь ближе: – Так значит, господин Ким совсем не пишет никому письма, если для него дерево уже в прошлом? Господин Мун громко смеется, Ким хмыкает, отпивая алкоголь, и гости находят новенького гисэ весьма остроумным. Ренджун ловит на себе едкие взгляды Юнциня и Джиу, что сидят напротив, но лишь учтиво улыбается, легко кивая и тут же отворачиваясь. В тот же вечер он украдкой поглядывает на Председателя, который беседует c Чэнлэ и еще одним молодым человеком, одетым в форму – Ренджун не уверен, но незнакомец похож на члена личной императорской гвардии. На следующей встрече, которая проходит на арене скачек, Чэнлэ обещает его познакомить с двумя очень важными людьми. Одного из них, Хуана Сюйси, Чэнлэ описывает как видного предпринимателя, который руководит кампанией по обеспечению водоснабжения самых отдаленных уголков их большой страны. У Ренджуна сердце ухает вниз, потому что этим предпринимателем оказывается сам Председатель, что приветливо улыбается им и сообщает, что очень рад встретить их вновь. Ренджун только и может, что поблагодарить того за теплые слова и осторожно добавляет, что тоже ждал их встречи. Председатель предлагает им присоединиться к просмотру начинающегося зрелища, извиняется, что его друг задерживается ввиду неких важных дел. Ренджун понимающе улыбается, мельком оглядывая арену, где кони уже гарцуют в нетерпении, и вновь возвращается взглядом к Председателю. Ренджун гадает – могли ли помнить Чэнлэ и Председатель, что они уже виделись однажды, годы назад? Хотя, хмыкает он про себя, тогда перед ними был мальчик в рваном кимоно, что плакал и боялся смотреть другим в глаза. Сейчас Ренджун знает, кому нужно улыбнуться, какой задать вопрос, чтобы зажечь интерес, а когда можно и остро пошутить, дабы разрядить обстановку. Он и сам не знает, откуда в нем столько этих знаний, этой чуткости и тяги к игре. – О, ну наконец-то! – из мыслей Ренджуна вырывает радостный голос Председателя, который улыбается пришедшему. Чэнлэ чуть наклоняется к нему, шепнув «это он», и Ренджун едва заметно кивает. Он помнит – сегодня утром Чэнлэ велел ему заинтересовать этого таинственного человека, неизвестного компаньона Председателя, туманно пояснив, что это будет очень важно для его же собственного будущего и будущего обители. Ренджун вопросов не задает – он знает, что должен лишь улыбнуться согласно, кивнуть. Здесь у него нет права голоса, он не имеет права сказать «нет», какой бы не была причина отказа. Ренджун поднимается, кланяясь вместе с Чэнлэ, и старший гисэ, склонившись, представляет его незнакомцу. Молодой человек, что гораздо младше самого Председателя, оказывается тем самым незнакомцем в императорской форме, которого Ренджун приметил еще в прошлую встречу. Сегодня он был уже в темно-синем костюме, бегло скользнул взглядом по гисэ, а затем пожал руку Председателю, похлопав того по плечу. Ренджун не сдержал тихого удивленного вздоха, когда заметил, как незнакомец вдруг просиял в улыбке, и его строгое выражение лица сразу смягчилось, а глаза словно превратились в маленькие полумесяцы. – Простите его, – негромко смеется Председатель, – Джено у нас не особо жалует гисэ. Джено хмыкает, качнув головой: – Надеюсь, сегодняшние скачки стоили того, что я так торопился, – раздается его голос мягким баритоном. Ренджун, помедлив немного и ответив на извиняющуюся улыбку, которой одаривает его Председатель, подсаживается к Джено. Любезно интересуется, стоит ли ему обращаться к тому по имени, а не привычным «господин». Тот хмыкает, задерживая на нем взгляд с легким прищуром, а затем усмехается чему-то своему. Ренджун, помедлив еще, осторожно спрашивает, что же так привлекает молодого господина в скачках. – Сами скачки, очевидно же, – усмехается тот, но совсем беззлобно, и Ренджун позволяет себе тихий смешок в ответ, – мне нравится их энергия, это чувство – пытаться подчинить то, что тебе на самом деле неподвластно, пусть эти наездники и считают иначе… Не думаю, – он вновь поворачивается к Ренджуну, – что гисэ будут интересны такие банальные глупости. Ренджун грустно улыбается, переводя взгляд на арену: – Разве не все мы хотим быть свободными? – он задает этот вопрос даже не сколько Джено, сколько себе самому. Но Джено, нахмурившись на мгновение, чуть наклоняется к нему. С его лица исчезает усмешка. – Человек, по своему определению, несвободен. Мы строим мир, воюем, делим территорию. И все время лжем друг другу во имя выгоды, – он говорит это так просто, но в то же время Ренджун слышит горечь в чужом голосе, и ему становится не по себе. Этот Джено явно моложе Председателя, но выглядит так, будто уже повидал слишком много на своем веку. Они обсуждают скачки, Ренджун даже почти проникается исходящей от арены атмосферой, ее напряжением. Неторопливый разговор с Джено завязывается сам собой, и Ренджун ловит улыбки: одобрительную от Чэнлэ и благодарную – от Председателя. В какой-то момент мужчины начинают беседовать меж собой, и Ренджун слышит что-то про войну и стычки на южных границах. Чэнлэ же, улучив минутку, спешит сообщить шепотом, что на арене появлялись Юнцинь с Джиу, но надолго не задержались, уйдя ни с чем. Чэнлэ улыбается гордо, довольно, и Ренджун слегка усмехается в ответ. Уважаемые мужчины считают, что гисэ, женщины, кто угодно, кроме них, ничего не смыслят в войне. Но прямо сейчас Ренджун видит, как на его глазах разворачиваются другие баталии. Без крови и выстрелов, звонких взмахов шпаг. Здесь взмахом ресниц, жестом запястья и цепким словом решаются чужие судьбы и разбиваются сердца. Это война взглядов, сражения, которые не будут отражены ни в одних исторических анналах. И Ренджун стал частью нее, откуда он уже в силах уйти – он солдат в кимоно, а его армия – это он сам. Приемы у важных персон сменяются один за другим, новых лиц становится все больше, а интерес к Ренджуну – все выше. Он изящен, его вкус изысканный, а в глазах плещется бездна, и в ней действительно готовы тонуть. Он улыбается каждому, с кем приходится иметь дело, вслушивается в чужие речи внимательно, слышит о начале дипломатических переговоров с соседней империей. Ренджун не понимает – разумом – как удается, но сердце и само его существо подсказывают, когда стоит предложить еще вина, а в какой момент стоит подняться и спеть забытую песню, что навевает ему туманные, как вся его прошлая жизнь, воспоминания о доме. И о море, которое теперь осталось лишь в его глазах. Он встречает Председателя каждый раз, но им не удается поговорить наедине. Впрочем, Ренджуну некогда расстраиваться, пока его греет отрадная мысль – он может видеть дорогую сердцу улыбку, слышать полюбившийся голос, и это стоило нескольких лет ожидания. Джено же, напротив, наведывается редко, ссылаясь на некоторые неотложные дела, но Ренджун всегда встречает его с улыбкой, и ему отвечают тем же. Они подолгу разговаривают, и гисэ не может не признать, что Джено – действительно интересный собеседник. – Знаете, Ренджун, – как-то сообщает Джено, пристально глядя на него, – ваши глаза похожи на утреннюю росу. Это впервые, когда тот говорит ему комплимент, но он звучит совершенно искренне. Ренджун благодарит, но сердце трепещет не от слов Джено, а от того, как смотрит на них Председатель с теплотой во взгляде. Звездный час Ренджуна наступает в день, когда улицы вновь прячутся под снежным покрывалом, и все, чего хочется – пробежаться босиком по сугробам, где еще снег лежит ровно, взмахнуть руками и покружиться под красивую музыку. Может быть, даже рассмеяться, громко, в голос. Ренджун уже и забыл, каково это. В это сказочное время, когда плечи тяжелеют от мехов, его утверждают на главную роль в спектакле, посвященному приходу Белого сезона. Это событие вызывает невероятный ажиотаж, ведь еще никогда роль богини Байюки не исполняла только дебютировавшая гисэ, и еще ни разу актером не был юноша. Юнцинь выкуривает сигары одну за другой, пока Джиу репетирует свою партию к второстепенной роли, и почти выплевывает, что Чэнлэ, видимо, слишком сильно «расшаркивался», дабы протолкнуть своего ученика. – Но у него это хотя бы получилось, не так ли? – елейным голосом подмечает тогда Ренджун, на что Матушка лишь усмехается. Перед выступлением Чэнлэ сообщает, что среди гостей будет даже сам принц, и Ренджун чувствует, как его ноги подрагивают. Он знает, что сегодняшний день важен как никогда. Надевая сандалии на очень высокой подошве, он думает, что в этом белоснежном платье с алыми всполохами и свободными, летящими рукавами действительно хочется кружиться. Не в душном зале, а там, где снег вновь тихо стелется за окном, невзирая на людские переживания и заботы. Чэнлэ улыбается Ренджуну одобряюще, подталкивая вперед. Барабаны гремят, и улыбка спадает с лица Ренджуна. Глаза закрываются, и под первые тягучие звуки флейты он делает шаг вперед. Его лицо прячут ленты, они кружатся вместе с ним, взлетают со свистом веера и исчезают, когда в нужный момент Ренджун легким движением сбрасывает их с лица. Свет ослепляет, и он не видит ничего, кроме снега, который повсюду. Которым стал он сам. В прыжке он, будто та лошадь на скачках, пытается постичь свободу. Но грустно улыбается куда-то ввысь, кому-то в зал – он не видит – ведь даже боги не в силах освободиться от удерживающих пут. И все, что ему остается – рассыпаться, отдаться ветру, что превратит его душу в метель. Закружиться в последний раз. Удар гонга. Ренджун, взмахнув ладонями, оседает вниз. И вместе с погасшим светом его оглушают аплодисменты. Они не стихают весь вечер, когда Ренджун переодевается вновь в кимоно, когда его не перестают осыпать овациями. Он слышит множество лестных слов, с ним спешат сфотографироваться и пригласить за свой столик. Чэнлэ, что аккуратно придерживает его под руку, учтиво извиняется, говоря, что на сегодня им нужно поприветствовать еще гостей. – Я не мог не прийти сегодня, – раздается знакомый голос, и Ренджун видит Джено, одетого в императорскую форму. И, впервые получив возможность рассмотреть ее вблизи, распахивает глаза в изумлении. Чтобы уже через мгновение вместе с Чэнлэ склониться в поклоне, выражающем особое почтение. – Это большая честь для нас, Ваше Высочество, – произносит Ренджун. Он все еще не может поверить, что так легко вел непринужденные беседы с самим принцем, который, по всей видимости, стремился скрывать свое истинное происхождение. – Могу вам честно заявить, – говорит принц, улыбаясь ему, – что за всю свою, пусть и не столь долгую жизнь, не видел ничего прекраснее этого. – Для нас нет похвалы более высокой, чем ваша, – произносит Чэнлэ, а Ренджун переводит взгляд на Председателя, который, кажется, хочет что-то сказать, но Джено вновь обращается к ним: – Ренджун, не могли бы вы мне уделить минутку? – Ренджун, разумеется, не может отказать. – Ваше выступление было изумительно, – успевает произнести Председатель, и Ренджун не может не задержаться на миг, чтобы не поклониться с тихим «спасибо». Джено, осторожно придерживая за талию, уводит Ренджуна подальше от шума. Они останавливаются возле окна, и гисэ благодарен тому, что может вновь наблюдать за чудесной погодой снаружи. – Ренджун, – обращается к нему принц, – наверное, вы уже догадались, что я не желал раньше времени раскрывать вам свою настоящую личность. – Это право, которым вы имеете право воспользоваться всегда, Ваше Высочество, – с улыбкой отвечает гисэ, взглянув на мужчину напротив. Его лицо покрывает печаль, когда он говорит: – Наверное, именно поэтому я и не хотел вам говорить. Мне не хочется, чтобы вы относились ко мне теперь, как все остальные, узнав, кто я есть. – Вам не нравится, когда к вам обращаются как Ваше Высочество? – догадывается Ренджун. – Я бы хотел остаться для вас просто Джено. Если это вас столь не затруднит, конечно же… Знаете, – он касается пальцами резного стекла на окне, – я заметил, что стал скучать по нашим беседам. Никогда бы не подумал, что мне будет настолько интересно в компании гисэ, – тихо смеется он. – А мне – в компании принца, – не удерживается от смешка Ренджун, и Джено вынужден приставить кулак ко рту, чтобы не расхохотаться в голос. – Если вы так пожелаете, – продолжает гисэ, – я могу вновь с вами беседовать так, будто бы не знаю, что вы скоро станете императором. Глаза Джено горят благодарностью и чем-то еще, тем самым тонким, неуловимым – Ренджун догадывается, чем именно. Наверное, он и сам испытывает нечто подобное, но, увы, к совсем другому человеку. К единственному, кажется, во всем мире, над кем его чары не властны. Ренджун сдерживает свое обещание, и Джено стремится улучить мгновения для встречи с ним так часто, насколько это возможно в его статусе. Снег тает, стекает ручейками по каналам, смешивается со стоками, что бегут из труб, и вновь наступает самое любимое для всех горожан время. Ренджун едва ли может поверить, что сейчас он сам стал ожившей мечтой, когда стоит под цветущей вишней на том самом каменном мосту и прячет свое белоснежное напудренное лицо под деревянным зонтиком. Он видит, как на него своими крохотными живыми глазками смотрит маленькая девочка, и не может не улыбнуться ей. Может быть, эта малышка тоже захочет вырасти и стать таким, как он. Ренджуна приглашают в императорский сад полюбоваться на цветение самой старой, но при этом самой красивой вишни во всем городе, и гисэ не сможет сдержать восхищенного вздоха. Но вблизи дерева, конечно же, толпится народ, и Ренджун, пока с ним вновь бегут сфотографироваться, жаждет укрыться где-нибудь подальше от этих любопытных глаз. – Ренджун! – раздается из топлы, и гисэ озирается, замечая Председателя, что направляется быстрым шагом к нему. Извиняется и протягивает ему ладонь. Ренджун спешно кланяется и осторожно вкладывает в нее свою. Впрочем, мужчина выпускает ее, как только они остаются одни, но гисэ чувствует, как от пальцев вверх разбегается тепло от краткого, но такого приятного прикосновения. – Я так рад вас здесь видеть, – он улыбается с нежностью в глазах, и Ренджун вновь чувствует себя маленьким мальчиком, каким он был в их первую встречу. Пусть теперь к нему и не обращаются больше на «ты». – Вы меня спасли, Председатель, – подмечает он, заставляя мужчину звонко рассмеяться, – я тоже очень рад вас видеть снова. Ренджун не может поверить, что впервые ему довелось разговаривать с Председателем наедине, и на душе становится так спокойно, а волнение отступает с каждым произнесенным словом. Гисэ справляется о делах того, но в какой-то момент беседа перестает быть беззаботной. Взгляд мужчины меняется, и Ренджун чувствует, как по спине бегут мурашки, когда тот заговаривает уже без улыбки: – На самом деле, я давно хотел вам кое-что сказать… – он смотрит куда-то вперед, а затем его взор теплеет: – Знаете, я очень благодарен вам, Ренджун, за ваше внимание и заботу о Его Высочестве Джено. Вы ему очень нравитесь. Ренджун кивает, понимающе улыбаясь и всеми силами стараясь не замечать неприятного, колкого чувства в груди. – Я его знаю практически с малых лет, – продолжает мужчина, хмыкнув, – и он непростой человек. Он не любит, когда к нему относятся с подобострастием только потому, что он принц. Джено всегда активно участвует в делах страны, даже выходил на поле боя вопреки приказам императора. Может быть, он вам рассказывал, что мы сражались плечом к плечу в Синьцзяне, – Ренджун кивает, – так вот тогда он защитил меня. Поставил свою жизнь под угрозу во имя друга. Слава богам, что он не пострадал. Но я ему и вправду многим обязан, вы же понимаете. Они останавливаются у кромки озера, к которому склоняют ветви еще совсем молодые деревья с нежно-розовыми лепестками. Ренджун смотрит, как легкий ветерок слегка колышет их, и оборачивается к Председателю, который заговаривает снова: – В действительности, Джено научил меня некоторым важным вещам, например, терпению. В свою очередь, я учу его жить настоящим, радоваться каждому мгновению. – Разве это не то, что представляет собой цветение? – спрашивает Ренджун, протягивая ладонь к одной из ветвей. – Вот за это вы ему и нравитесь, – говорит мужчина, улыбнувшись. – Счастье не приходит само собой, Ренджун, мы его не заслуживаем. Когда все хорошо – это дар судьбы, – они смотрят, как поднявшийся вдруг ветер вызывает дождь из лепестков, и Ренджун ярко улыбается, разводя руки в стороны, – но он не вечен… – и Ренджун не может не согласиться с этим. Председатель осторожно смахивает лепестки, осевшие на плечах его кимоно, а затем гисэ окликают по имени. Они видят Джено, что радостно улыбается, и Председатель спешит оставить их одних. Ренджун догадывается, что его не позвали бы полюбоваться вишней в императорский сад просто так, и понимает, что оказался прав, когда ему вручают подарок. Небольшая коробка в серебристого цвета бумаге перевязана лентой, и руки Джено, кажется, даже дрожат в этот момент. – Я всегда хотел сказать, как много вы значите для меня, как прекрасны вы, но никогда не могу найти правильных слов. Представляете, это все равно, что видеть прекрасный цветок, но не знать, как подступиться к нему. Ренджун молчит пару мгновений, прежде чем спросить в ответ: – Разве цветок манит к себе не только пока он в самом цвету? Будет ли, – он смотрит пронзительно в глаза напротив, – он вам столь же дорог, когда все лепестки опадут, а стебель засохнет? В коробке оказывается иссиня-черное кимоно с белыми отблесками звезд и большим полумесяцем, что расположился на спине. Чэнлэ не нужно говорить, Ренджун и сам все понимает. Оно свадебное. Джено просил его подумать, пока последний цветок вишни не упадет в его саду, и Ренджун тогда лишь кивнул с кроткой улыбкой. – Он влюблен в тебя, а для нас это была бы большая честь, – говорит Чэнлэ, и Ренджун понимает, что это все действительно так. Представители императорской династии редко обращали внимание на гисэ, уж тем более на юношей… Ренджун знает, что о вопросе продолжения рода в таком случае беспокоиться не приходилось – у императора всегда было много наложниц. Да, это неслыханная честь и не что иное, как вершина его карьеры, которая до сих пор даже в самых волшебных снах не могла сбыться. Ренджун все это понимает, улыбается, а в мыслях звенят слова, сказанные другим голосом, что даже спустя многие годы – каждый раз заставлял сердце трепетать.

«Когда все хорошо – это дар судьбы… Но он не вечен».

Ренджун хотел бы, чтобы Председатель тогда ошибся. Спустя неделю он узнает, что того переводят на новое место работы в Гуанчжоу – на другой конец страны, и они даже не успевают попрощаться. Из бесед на вечерах Ренджун слышит о плачевных делах на военном фронте, о болезни императора. Страна стоит на краю, и на таком же краю находится его жизнь. До того дня, когда он должен дать ответ Джено, оставалось совсем немного, но Ренджун, конечно же, знает, что ему нужно сказать. Он понимает, что это его долг – последний, что остался перед его обителью и самим собой. Чэнлэ, на удивление, не подгоняет его и не упрекает, он не говорит ничего. Но Ренджун видит внимательный, проницательный взгляд того и осознает. Чэнлэ знает правду. – Помнишь, я тебе когда-то говорил, что далеко не всегда мы влюбляемся в тех, с кем мы действительно можем быть? – спрашивает он однажды, найдя Ренджуна на городском мосту. Ренджун грустно улыбается, кивая и стараясь сдержать непрошенные слезы. Глядит в ночное небо, усыпанное звездами. Такими же, как на подаренном Джено кимоно. – Когда-то давно, когда я только-только дебютировал, я часто видел Юнциня, тоже тогда еще совсем юного, сопровождавшего одного офицера, господина Дуна, – начинает Чэнлэ. Ренджун хмурится, переводя взгляд на наставника. Он не мог припомнить такого человека. Чэнлэ грустно улыбается, понимая замешательство того: – Дун Сычен служил в пехоте и быстро добрался до высоких военных званий. Он не был завидным женихом, но Юнцинь… Он влюбился в него с первого взгляда, был готов бросить карьеру гисэ… Я слышал, что в вашей обители тогда разгорелся скандал, ведь Дун был женат, пусть они двое и вправду любили друг друга. Но, – Чэнлэ печально улыбается, – Сычен не стал порочить свою репутацию, заявив, что их общение с Юнцинем было не более, чем дружбой… А спустя год он был убит в сражении у подножья Хуаншаня. Ренджун потрясенно молчит, слушая свое шумное, тяжелое дыхание. – Я знаю, – добавляет Чэнлэ, – что все это не оправдывает Юнциня и того, как он к тебе относился… Но жизнь иногда поступает с нами слишком жестоко, и это совершенно незаслуженно. После этого разговора Ренджун, глядя в трепещущие от ветра воды реки, наконец, принимает решение. Он отдает частичку себя, когда пускает по течению платок с синими вензелями, в том самом месте, где когда-то получил его вместе с горстью монет. Все цветы опадают, солнце начинает греть землю сильнее, но вестей от Джено так и не приходит. Ренджун не подает виду, улыбается, а на душе все смешивается. Тревожных новостей становится все больше, и все равно слова Чэнлэ становятся для него громом среди ясного неба. Наставник передает ему конверт, и Ренджун принимает его неуверенно. Это письмо, и оно от Джено. Ренджун смотрит на слова, что явно были написаны второпях – так сообщают о неожиданных новостях. Джено просит прощения за столь долгое молчание, говорит, что государство, во главе которого он вот-вот встанет, оказалось под слишком серьезной угрозой. Он с прискорбием пишет, что все переговоры с монгольской империей потерпели неудачу, и если их продолжительные стычки наконец развернутся в настоящую войну, то победа в ней будет заслужена непомерной ценой. Потому был заключен мирный договор, согласно которому соседней империи отходила часть северо-западных земель и назначалась ежегодная дань. Но следующее предложение Ренджуну приходится перечитать дважды. Ведь в нем Джено вынужден сказать, что последним условием договора стал его брак с принцессой монгольской империи «во имя укрепления будущих дружеских отношений». Джено не в силах ничего поделать с этим, и он выражает искреннее сожаление.

«…Когда вы спросили меня, помните, в тот день – будет ли мне все еще дорог цветок, когда тот завянет? Я не смог тогда ответить вам. Но сейчас я знаю ответ. Я бы собрал каждый опавший лепесток и стебель, положив все меж листов бумаги. Чтобы они напоминали мне о прекрасных днях, когда я мог видеть вас. И так до тех пор, пока они не превратятся в прах, как и моя душа. Я люблю вас, Ренджун. Надеюсь, что вы тоже будете помнить меня. Напоследок хотел вам сказать, что совсем недавно имел радость видеть друга нашего, Председателя Хуана, в добром здравии. Полагаю, вы, как и я, очень переживали за него».

Ренджун смотрит, как чернила плывут от слез, что падают на лист бумаги, и дрожащими руками смахивает их с щек. Он шепчет «спасибо, Джено», оседая на пол и прижимая письмо к груди. Ренджун хочет, чтобы принц, вопреки всему, стал счастливым, и он верит. Он понимает, что его действительно смогли полюбить. Не как гисэ, а как человека. И, несмотря на все, он не преминул поведать о Председателе, от которого так же не было никаких вестей. Ренджун плачет, впервые за многие годы навзрыд, и чувствует. Ему больно за Джено. Но где-то глубоко внутри, что он уже согласен был забыть навсегда, отречься, там забрезжило нечто новое. Юноша выдыхает, когда снова и снова перечитывает последние предложения. Возможно, Джено все видел и знал, как и Чэнлэ. В тот жаркий вечер Чэнлэ сидит с ним рядом, обнимает крепко и гладит по волосам. Позднее Ренджун узнает, что близкий друг Председателя, господин Пак, которого часто сопровождал Чэнлэ, был серьезно ранен в одном из недавних боев и даже лишился глаза. Злые языки шепчут, что мужчине больше не стать единственным для гисэ Чэнлэ, и другие уважаемые мужи спешат почти в очередь выстроиться к наставнику Ренджуна. Ренджун знал, что о Чэнлэ всегда ходили разные слухи, но гисэ не колеблется ни мгновения, когда гордо и резко отказывает всем. Он шьет Паку повязку, которую тот надевает на то место, где теперь зияет пустота, и не сводит своего взора с мужчины. Ренджун тепло улыбается, понимая, что всегда был прав насчет Чэнлэ. Конец августа дарит первые золотые листья, когда Матушка передает ему записку, в которой просят о встрече в парке, в беседке у пруда с кувшинками. Подписи на листке не находится, но Ренджун, задержав дыхание, едва не бежит что есть сил в ту же минуту. Матушка хитро улыбается, когда гисэ спешно кланяется и быстрыми шагами семенит через улицу. Ренджун думает, что он мог бы так споткнуться, и улыбается своим мыслям – его просили больше не хмуриться. Он замирает на мгновение, когда видит тот же серый костюм и туфли в тон. Замедляет шаг, а затем зовет негромко. Ему улыбаются сразу, с теплотой и одновременно грустью во взгляде, и Ренджун теряется совсем. – Вы ведь получили письмо от Джено? – Ренджун негромко произносит «да», и мужчина кивает пару раз. Гисэ только сейчас видит, что даже годы, наложившие свой отпечаток, ничуть не умалили живости в чужом взгляде. – Мне правда жаль, что так сложилось… Но, знаешь… Ренджун, на самом деле я пришел перед тобой извиниться. Ренджун вздрагивает, услышав обращение на «ты» и невольно хмурится в недоумении. Извиниться? За что? – Разве я не просил тебя не хмуриться? – спрашивает мужчина, и грусть потихоньку утекает из его глаз. Ренджун моргает, смотрит во все глаза на того, не в силах поверить, что ему не послышалось. – Да… Господин. Но… Я не понимаю, – качает он головой. – Возможно, – Председатель делает шаг вперед, – если бы все это время… Если бы ты знал правду… Как-то я шел в театр и остановился на мосту, чтобы угостить мальчика фисташковым мороженым, а затем спросил, что значит его редкое имя. – Вы знали? – выдыхает Ренджун, распахнув глаза. – С самого начала вы знали, что это был я? – Вы не задумывались, почему Чэнлэ взял вас под крыло? Ренджун охает: – Он пришел тогда из-за вас... Как жаль, что вы не сказали мне это давным-давно, – и глаза отводит с тоской, отворачивается, пряча повлажневшие глаза. – Что я мог сделать? – раздается обреченное за спиной. – Я обязан Джено жизнью… И, поняв, что ему с вами улыбнулось счастье, я решил хранить молчание. Но… Я больше не могу молчать. Надеюсь, еще не поздно. Ренджун стоит, не дыша, пока его сердце грозится выпорхнуть наружу. – Не бойся, – совсем близко, – посмотри на меня, Ренджун. Он оборачивается медленно, сглатывает и, наконец, может поделиться своей правдой: – Все, что я делал, после той встречи на мосту… Все это было для того, чтобы стать ближе к вам. Настолько, насколько это было возможно. По его щеке скатывается слеза, и мужчина осторожным касанием вытирает ее. В его темных глазах тоже слезы, и они глядят друг на друга – так, будто увидели впервые. Как после долгой разлуки, в счастливое мгновение встречи. На другую щеку тоже ложится ладонь, и Ренджун чувствует тепло. К нему медленно наклоняются, а через пару мгновений гисэ ощущает тепло уже на губах. Ренджун с жаром отвечает на поцелуй, позволяя прижать его хрупкое тело к себе, чтобы больше никогда не отпускать. Они отстраняются друг от друга на мгновение, и Ренджун чувствует, что дрожит как осиновый лист. Слезы льются по щекам, и мужчина обнимает его крепче, целуя в макушку. Председатель улыбается, глядя вдаль, а гисэ слушает, как сбивается с ровного ритма чужое сердце. Так же, как и его собственное.