Мой бедный обвинитель

В допросной царил полумрак – так подозреваемые быстрее и охотнее раскрывали свои гнусные планы и сдавались на милость истинного правосудия. Новехонькая лампа намеренно тускло светила, отбрасывая ломкие, хищные тени на лицо мужчины и делая лицо женщины более усталым, чем есть на самом деле. Молодую полицейскую отправили сюда в наказание за рвение. Как оказалось, излишняя прыть и желание избавить мир от преступников не слишком радует начальство. Туго набитые кошельки им намного ближе, приятнее и роднее, чем спасенные жизни невинных людей. Потому-то Зенигата стоически терпела и полумрак, и твердый стул, занозы которого наверняка оставили полосы на вчера купленных колготках. Главное не плакать. И не кусать губы в бессильной жалости к самой себе, ведь нельзя показать слабость, дать понять врагу, как ей тяжело и муторно! Но по насмешливой улыбке Сейджи полицейская легко догадалась: он понял. И смотрит на нее покровительственно, даже как-то сочувственно, лениво перебирая пальцами страницы книги, которая имела власть над человеческими жизнями. Власть выносить приговоры. Иногда женщине нестерпимо хотелось заполучить эту книгу в свои руки, чтобы показать зажравшемуся начальству, какова плата за грехи. Что невозможно вечно купаться во взятках и лжи, что надо действовать, спасать, защищать! Ее учил так с детства отец. И тоже смотрел сочувственно, когда дочурка жаловалась на плохих дядей, что ни в грош не ставят ее потуги сделать мир лучше. У нее не было прекрасной книги. У нее не было ни хищной улыбки острых, почти акульих, зубов, ни забавной прядки волос, спадающих на широкий лоб, ни сильных плеч, ни бледных тонких рук, на которых отчетливо видны следы чернил. О, как же ей хотелось!.. ― Бедняжка, - Накаджима перевернул еще одну страницу, и ласковым тоном, журчащим, словно ручей, продолжил говорить, гипнотизируя обвинителя всего лишь движением губ. – Ты как всегда наивна и не понимаешь очевидного. Что тебе стоит прекратить гоняться за мной и позволить отправить на тот свет всех мерзких тварей, только и ждущих, как бы урвать себе кусок у невинного человека? Разве жирные боровы, которые сослали тебя ко мне в очередной раз, не достойны приговора? – острые глаза-иглы впились в самую душу, вскрыли нарыв из боли и отчаяния, прошлись по свежей ране, и вдруг потеплели, а их обладатель доверительно наклонился к полицейской: ― Я ведь могу признаться в преступлениях. Ты знаешь, сколько я убил. Но ты бессильна что-либо сделать, даже процесс не получается! Почему? Потому что я прав и волен выносить приговоры. А ты слишком устала… ― Неправда! – встрепенулась Зенигата, упрямо мотнув светлой головой, и вскочила на ноги, тут же услышав предательский треск колготок. Обидно-то как! – Вы преступник, ничуть не лучше тех, кто еще на свободе! Я вас засажу за решетку, вот увидите! Она называла его на Вы, не замечая этого. С самой первой встречи, когда он, убегая, досадливо обвинил ее в переходе дороги на красный свет. Увы, насладиться подвешенным телом линчеватель не успел – нужно было скрыться и побыстрее. А когда спустя два дня настырная девица вновь преградила Творцу дорогу, он провалился в редкий для него ступор. Выжила. Уцелела. Невиновна! Поразительно, но Сейджи и его реликвия не знали осечек. Все, кому он выносил приговоры, раскачивались на веревке из собственных грехов, пока медики не снимали трупы и не везли в морг для вскрытия. Однако светловолосая, бойкая, несуразная и неловкая полицейская оказалась невиновна и невинна настолько, что каждый раз петля рвалась. Наверное, это судьба свела их. Или случай. Потому что идеальней обвинителя и дублера в одном лице найти сложно. Уже невозможно. Хотя Накаджима и не собирался искать – она нашла его сама, как греческая богиня правосудия находит своего, только ее, грешника. ― С удовольствием посмотрю, - кивнул он, глядя на милое раскрасневшееся лицо, и сжатые кулачки, и тяжело вздымающуюся грудь. Справедливость во плоти. Жаль, что некому было воздать ей должное. ― Только для этого тебе придется очень постараться. ― Сделаю все, что в моих силах! – словно клятву произнесла Козакура, твердо глядя на того, кого ей положено было ненавидеть. Странно, но ненависти не было. Легкая дымка зависти, недоумение – как можно столь легко отправлять людей на виселицу? – и, наверное, уважение. Она тоже очень и очень хотела. Не хватало духу заявить о своих желаниях, и оставалось лишь ловить маньяков и убийц. К сожалению, не всегда удачно. Приговоры же Сейджи не знали осечек, кроме одного исключения, сидевшего напротив его. Но к этому факту оба, казалось, давно привыкли. И считали чем-то вроде нормы. *** Естественно, линчевателя отпустили. Его обвинитель устало смотрела на пустые листы, которые надо было дополнять пустыми строчками допроса. А что она могла написать? Что Накаджима невиновен, ведь он – тот самый суд в облике человека, которого так не хватает самой Зенигате? Не будь она предана отцу, то без сомнений попросилась бы к убийце в пару. Полицейская слышала про так называемых дублеров у Творцов, и считала это изрядно притянутой за уши легендой. Ну разве так бывает, а? И чтобы она, простая девушка, имела хотя бы маленький шанс помогать самопровозглашенной справедливости устранять аморальных типов? Да ей не удается нормально чаю попить, чтобы не выплеснуть его на новую блузку! Выслушав с неизменной беззаботной улыбкой выговор начальства, Зенигата цокала каблучками по тротуару, сжимала в руках ремешок сумочки и устало оглядывалась по сторонам. Время-то позднее. Задержалась в холле, обсуждая последние новости с подругой – говорят, снова маньяк объявился… Их нынче слишком много развелось, как собак бездомных. Последних девушке было жалко, маньяков – нет. Намного жальче было себя, ведь дом буквально в двух кварталах от участка, а тень за спиной, следующая нарочито прилипчиво, вызывала панику. Хотелось броситься бежать сломя голову, но выстраданные на последнюю премию туфли не выдержат такого забега, а тело умоляло идти помедленнее, дать отдых, покой… Вот бы не вечный. Свернув за угол под темную арку, Зенигата замерла, чутко вслушиваясь. Тихо. Шагов нет, значит и тень ей почудилась. Можно спокойно добраться до дома и… Тут расслабившуюся полицейскую обхватили чьи-то сильные руки, горла коснулось нечто острое и холодное, а голос над ухом, источающий миазмы первобытного желания убивать, прорычал: ― Будешь следующей… - Мысли покинули тонущий корабль: ни одна не осталась. Тело послушно обмякло, стало спокойно-спокойно, как и хотелось. Еще ни разу Козакуре не было настолько жутко. Веревка Сейджи почему-то не пугала. Наверное, она подсознательно знала, что невиновна и ей ничего не сделается, но сейчас… Пульс набатом стучал в висках, то ускоряясь, то практически исчезая. Вместе с ним билась и единственная, пришедшая вместе с воспоминаниями о смерти, мысль: «За что?». Ответа никто, конечно же, не дал. Едва заставив себя не скулить от ужаса, девушка вцепилась мертвой хваткой в сумочку и с отчаянием решила бороться до конца. Она же обещала посадить Накаджиму! Она должна… Не унывай, дура! Дерись! Ругая себя, светловолосая дернулась и, изо всех сил ударила маньяка сумочкой по коленке. Никакой реакции, а нож у горла надавил сильнее: нежная кожа порвалась, как тонкая бумага, и рубиновая капля крови медленно стекла по шее, скользнула по ключице, и скрылась где-то за воротом рубашки. Голос убийцы толкался в ухо, заставляя жертву дрожать от брезгливости. Ну вот, рубашку испачкала… Когда ей уже казалось, что надежды нет, а сумочка выскользнула из ослабевших рук, в темном переулке раздались шаги. Спокойные. Уверенные. Четкие и размеренные, словно тот, кто издавал их, никуда не спешил. Фонарь, освещавший улицу, вырвал из тени высокую фигуру. Зенигата раскрыла рот от удивления, но тут же закрыла – маньяк мог среагировать на звук и перерезать ей горло. Вместо этого отчего-то защипали глаза, а губы сложились в немного натянутую, но все же улыбку. ― Насильник Тони, ты приговариваешься к смерти через повешение за умышленное нападение на девушку с целью убийства; за смерть еще семерых девушек; за нападение на полицейского, не при исполнении, но все же… И еще: рожа мне твоя не нравится. ― Как ни в чем не бывало, произнес Накаджима, оскалил острые зубы, перевернул страницу книги, и с удовольствием добавил: ― А тебя милочка, я обвиняю в нарушении техники безопасности. Ишь, додумалась, одна по темным улицам ходить! За спиной Козакуры послышался сдавленный хрип, и нож с тихим стуком упал на мостовую. Маньяк бессильно дрыгал ногой некоторое время и затих, так как веревка сломала ему шею довольно быстро. Сама несостоявшаяся жертва тоже была подвешена в полуметре над землей, но ее тонкие пальцы даже не пытались ослабить петлю - это было заведомо бесполезно. Полицейская покорно зависла, словно признавая свою вину в чем-то, а затем, когда заинтригованный линчеватель подошел ближе, она вдруг дернула ногой и туфелька прилетела точно в цель: в лоб Сейджи, который такого поворота никак не ожидал. ― И это благодарность за то, что я тебя спас?! – возмущению мужчины не было предела, но коварная женщина уже лежала на земле с блаженной улыбкой и дорожками слез на бледных щеках. ― Черт возьми, вот дуреха-то… - вздохнув, он спрятал книгу за пазуху, подхватил бессознательно тело на руки и понес в сторону ее дома. Разумеется, адрес был известен Сейджи. Как можно не знать, где живет та единственная головная боль, от которой рвутся все веревки? Уложив свою зазнобу на диван, линчеватель хотел было уйти, но девица зябко поежилась, что-то пробубнила и ухватилась за плащ спасителя, не давая тому спокойно скрыться. ― Вот ведь непутевая… - накрыл одеялом. Подумал. Посмотрел на полицейскую, которая доставила ему столько проблем, закатил глаза и провел рукой по ее щеке. ― Спи спокойно, мой бедный обвинитель. Я один справлюсь с ролью правосудия. А на следующее утра она была тут как тут. Свежа, прекрасна, неугомонна. И сияла такой решимостью упечь его за решетку, что Накаджима совсем забыл про ноющий синяк от туфли, про бессонную ночь, и прочие неудобства. Почему-то рядом с ней он чувствовал себя легче, словно невыносимый груз делили не один, а двое. И это казалось истинно правильным. Справедливым. Начальство же дублера прогнило насквозь. И наивная, честная девушка даже не узнала, почему вместо противного дядьки пришел другой – с военной выправкой и железной рукой. Ей никто не сказал, как погиб старый. К лучшему, пожалуй. Сейджи ненавидел благодарности в свой адрес почти также, как не выносил жалость к себе. Потому он тоже поклялся, что если и умрет, то с гордо поднятой головой. Когда его хоронили, все плакали, кроме Зенигаты. Она единственная, кто улыбалась, стоя над гробом, и люди неодобрительно косились на странную девицу, но какое ей дело до других? Такие родные острые, акульи, зубы, забавная прядка волос на широком, смертельно бледном лбу, сильные плечи в непривычном поминальном костюме. Из толпы вынырнула слишком яркая дама в пышном платье, подошла к гробу и протянула замершей у него полицейской книгу. Знакомую, родную. Дама ушла также молча, как появилась, народ шушукался, обсуждая ее личность, а дублер улыбалась, прижимая реликвию к груди. Так было правильно. Нормально. И капли влаги на кровавых, запекшихся страницах – это всего лишь дождь, не более. Она улыбнулась Сейджи в последний раз. Поклонилась. И ушла. С гордо поднятой головой.