Энергетический пуск

Запуск нового энергоблока атомной станции проходил со сложностями. – Турбина... Турбина обороты теряет! Набавляй мощность! Следом в деаэраторной этажерке начало стучать так, что показалось, здание пойдёт трещинами и рассыплется. Главный инженер Фомин втянул голову в плечи. – Посторонние, выйдите! Не на что смотреть! – закричал его заместитель Дятлов сквозь грохот. Ему явно не по душе было, что в помещении БЩУ целая толпа: инженеры пусконаладочного предприятия, научный отдел... Директор станции Брюханов тронул за плечо председателя исполкома: пойдёмте, мол, не стоит мешать атомным операторам, но тот замер, напуганный грохотом пара, который вырывался из охладительного контура. Но вдруг паровые удары утихли. Нормальный, ровный гул турбины, показатели замерли. Все, кто были на блочном щите, умолкли, переглядываясь. – Не сорвало бы опять насосы... – проговорил Фомин неуверенно. – Не сорвало! – отрезал Дятлов. Он показал на табло мощности реактора. – Вот. Триста мегаватт! Держит же! – Пока держит... Дятлов зло посмотрел на него. Ещё с минуту постояли, слушая ротор. Ощущалось волнение. Пахло свежей краской и пластиком. – И что же это, товарищи? – спросил председатель исполкома. – Работающий ядерный реактор, Илья Андреевич, – с гордостью доложил Брюханов. – Подаём пар на турбину. Энергетический пуск... Фомин согласно покивал головой: запустили, и вправду... – Дайте же работать! Почему посторонние на блочном щите? – это встрял Дятлов, вымотанный, изругавшийся. – Ты сам-то жить здесь останешься, Анатолий Степанович? – спросил его Брюханов. – Да я... – он осёкся. Было видно, как он вдруг теряет запал и начинает чувствовать усталость. Дятлов оставался на станции со вчерашнего дня, когда один из главных насосов нового блока вышел из строя. Неизвестно где брал силы всё это время. – Я попозже пойду... – Как пойдёшь – зайдите в кабинет с Фоминым. Фомин уехал домой к тому времени, когда Дятлов пришёл. Уже не в спецодежде – в гражданском, тяжело уселся в кресло и вытянул ноги. Дятлов не умел или не хотел заискивать, вести себя так, чтобы вызывать к себе расположение. Была в нем строгость, что-то несгибаемое. Брюханову это нравилось. В то же время он считал Дятлова человеком трудным и вроде бы тяжёлой судьбы, хотя о его прошлом было мало известно. Нужно было обсудить грядущие испытания реактора на безопасность, которые пока были проведены лишь на бумаге, но Брюханов подумал отложить этот разговор, не хотел решать без Фомина – а вот Дятлов, напротив, охотно обошёлся бы без него. Крайняя усталость Дятлова бросалась в глаза. Видеть его таким было по-странному приятно: выкладывался ради нормальной работы вверенной ему, Брюханову, станции... – Ты возьми отгул на завтра, Анатолий Степанович. – Да мне не надо… – А вот не допущу тебя к работе. Шутки ли, ты когда дома был? Когда спал? – Ничего страшного. Надо смотреть за реактором. Всего ничего сработали-то. – Ну хорошо, – ответил Брюханов. Ответственность тронула. – Поспи дома и приходи. Дятлов кивнул. Брюханову отчего-то стало любопытно увидеть его спящим – только не на работе. И увидеть со снятой защитой, как он назвал это для себя, то есть откровенным. – Поедем сейчас в "Полесье", – сказал Брюханов. Это был ресторан при гостинице. – Потом довезу домой. – Да мне... – Дятлов растерялся. Кажется, в этот раз ему нужно было набраться решимости, чтобы отказать руководителю, и этой решимости не было. – А что такого? Отметить запуск. – Так ещё не всё ладно. – Так отчитываемся же по срокам. – Нельзя же не отчитаться. – Ради бога, Дятлов, ещё уговаривать! – возмутился Брюханов. Уговаривать не собирался, но стало интересно растопить этот лёд – или разломать. – Целый реактор мне запустил, а сидишь, как неродной. – А чего не запустить. Но тесты ещё… За окнами было темно. Мела метель. В задумчивости Брюханов прошёлся по кабинету, встал у Дятлова за спиной и положил руки ему на плечи: это прикосновение отозвалось странной тревогой, он задержал руки, ощущая тепло тела через ткань рубашки. Волосы у Дятлова были ещё мокрые после санпропускника. Брюханов почувствовал запах дезактивирующей химии. – Ты от чего так отмывался? – спросил он с неприятным подозрением: и отчего-то Дятлов задержался в цехе, и этот резкий запах, который ни с чем не спутать. – Что у вас там случилось? – Нет, ничего... Водичку лили из контура. – И какая была водичка? – Десять в минус восьмой... Нормально, подумал Брюханов. Десять в минус восьмой кюри на литр – почти допустимая радиоактивность, чтобы эту водичку слить даже в водоём. А разбавить вдесятеро – до минус девятой и можно лить, ничего не опасаясь. На прошлых запусках захлебывались водой и с минус четвёртой степенью, поэтому, можно пока считать новый блок вполне беспроблемным... – Куда вы ее дели? – спросил Брюханов безо всякой охоты знать ответ. – Выпариваем. В реку лить побоялись: вдруг ещё не ушёл председатель. Фильтрация уже плохая. Хоть бы дальше грязной водой не залиться... Брюханов хотел сказать, мол, только вздумайте, и понял, что до сих пор держит Дятлова за плечи. А тот, вроде бы расслабившись, откинулся на спинку кресла и очутился очень близко; чувство было пронзительное: показалось, устал, тянется к теплу... – Пойдём, отвезу тебя домой, – сказал Брюханов, сжав ладони. – Без "Полесья". – Я дойду, – ответил Дятлов и встал. Брюханов шагнул от него. Непонятное волнение исчезло. – Иди, иди, – проворчал Брюханов. – На здоровье. Наутро позвонил начальнику отдела радиационной безопасности, попросил закрыть Дятлову доступ в контролируемую зону: сиди, Анатолий Степанович, отдыхай как умеешь, раз отказался от отгула и от ресторана... И сказал, чтобы индивидуальный дозиметр у Дятлова забрали проверить вне графика. Ругаться из-за всего этого у Дятлова словно не нашлось сил и он, позабыв в гневе обращаться на "вы", только спрашивал в телефонной трубке: "Что ты сделал? Что ты сделал?" А потом снова не заладилось на новом блоке, лопнул сварной шов трубопровода, залило коридор на пятой отметке, и вода шла уже с десять в минус шестой кюри на литр. Дятлова вызвали в цех, он пошёл и без допуска, и без индивидуального дозиметра. Когда приходил несколько раз в административное здание, перешагивал турникет – люди увидели. Значит, был радиоактивным, не смог нормально пройти через дозиметрическую арку. Потом турникет и вовсе отключили, сломался. Суматоха была страшная, и хорошим было только то, что не на глазах у председателя исполкома всё это случилось... Триста мегаватт держались на табло нового реактора. Этот день показался очень длинным, но всё же закончился. Воду с пятой отметки, разбавленную до допустимой активности, Брюханов велел лить ночью в реку: под маленьким напором, чтобы не образовывалось облако пара. Снег падал крупными хлопьями, когда Дятлов и Брюханов вышли из ресторана. Ёлки у гостиницы стояли в снегах, как в мехах. Сугробы искрились под светом фонарей. Были нетрезвы и шли пешком в тишине, праздничности зимнего вечера. Брюханов кое-как подстраивался под широкий шаг Дятлова. Жили оба недалеко, хоть и в разных сторонах. – Толь, а почему ты уехал с Дальнего Востока? – спросил Брюханов. – Уехал, потому что хотел работать на атомной станции, – сказал Дятлов. Его ответ был словно готовым заранее, и в голосе что-то такое, что Брюханов понял: причина была другая. – Не хочешь – не говори, – процедил он. Дятлов посмотрел на него неприятным взглядом, и Брюханов подумал: вот сейчас из трубы в реку хлещет разведённая грязная водица из охладительного контура… Мягко ступалось по свежему снегу. Пар срывался с губ. Подошли к дому Брюханова. – Нет, а куда её было деть, эту воду, – сказал вдруг Дятлов. Видно, думал о том же самом. Вместе решались на это. – Фильтров уже заказали побольше. – Спасибо. – Уж без дела тебя не оставим, Анатолий Степанович, – усмехнулся Брюханов и тут же с пьяным воодушевлением спросил: – Сколько бэр сегодня схватил, как ты думаешь? Этот вопрос сложно было счесть приличным, учитывая, что Дятлов весь день ходил без индивидуального дозиметра. – Нет, сколько? – допытывался Брюханов. – Ну пять. – Не мало думаешь? – А тебе сколько надо? Пятьсот? – Вот что ты огрызаешься? Зачем огрызаешься? – голос Брюханова раздавался в пустом заснеженном дворе. – Кто тебе мешал другой дозиметр взять? А если что-то случится – тоже будешь огрызаться? – Уже случилось, – сказал Дятлов тихо и в сторону. – Там? На Дальнем Востоке? Он не ответил. Брюханов хотел расспросить, но решил, что не стоило. А к тому, что сегодня Дятлов оказался без дозиметра, Брюханов и сам был причастен. – Толя, Толя... Ладно. Что тут теперь. Зайдёшь? Тот отказался, мол, рано вставать на работу. Пожали руки на прощание, а потом Брюханов в смутном волнении обнял его, внезапно даже для себя самого. Дятлов резко выдохнул от неожиданности. – Толя, береги себя, не лезь под луч... От него пахло дезактивирующей химией. Снег падал на них крупными хлопьями. Перебрали ведь, подумал Брюханов, как есть перебрали... Слышно было, как стучало сердце у Дятлова. И водичка лилась в реку со станции – этого, конечно, не было слышно. Назавтра пробовали поднимать мощность нового реактора. К назначенному времени Брюханов пришёл на БЩУ посмотреть. Там было полно народу: Дятлову это столпотворение явно не нравилось, хотя выглядел он бодрым. Добавили мощности, паровые удары в деаэраторной этажерке стали такими сильными, что показалось, всё здание может обрушиться. – Посторонние, выйдите! – крикнул Дятлов сквозь грохот. Волнение его молодило. – Не на что смотреть! Брюханов встретился с ним глазами. Как будто хотел спросить: это я тебе посторонний? Дятлов увёл взгляд: может, посмотрел на приборы, а может сам вспомнил вчерашний вечер, от которого Брюханов до сих пор не совсем отошёл. Во внезапно наступившей тишине – не полной, конечно, турбина вращалась и создавала вибрацию под ногами – главный инженер Фомин вытер лоб платком и сказал: – Дело это непростое – энергетический пуск...