Симба уважал способность дышать

— Что же ты наделал? — это была первая фраза, которую произнёс Шрам, выходя тёмным силуэтом из тумана пыли и идя прямиком к племяннику, хнычущего под лапой мёртвого отца. Симба, прижимаясь к дяди, будто к спасительному другу, и быстро так что-то несуразно лепеча, думал, что всё началось именно с этого момента.  — Нет, конечно ты не виноват, — покачал головой черногривый лев. — Никто не мог предвидеть этого, — добавил он, поглаживая его по спине. — Но король мертв, — Симба поднял на него заплаканные глаза полные ужаса. — О, и что тогда скажет твоя… мама? А этот момент продолжил начатое. Потому что именно он впечатал в детский мозг странную мысль. «Это я виноват» — высечено на сетчатке глаза, выжжено на костях, вышито на душе. До этой фразы он даже не думал о чём-то подобном, в самом деле. Но после голоса дяди в голове что-то щёлкнуло, и пришло внезапное осознание — это его вина. Симба определённо никогда не относился к той категории зверей, которая выражала беспокойство к окружающим существам. Он просто был одним из тех эгоистичных детей, которые концентрировались на себе, не обращая должного внимания на родных. Он просто был ребёнком, который всегда хотел получать большую дозу внимания и постоянно играть, ни разу не обратив внимания, что у родителей, помимо воспитания над ним, были ещё другие важные дела, часто после которых они возвращались очень уставшими, почти измученными после очередного тяжёлого дня, но всегда, ради него любимого, натягивали улыбки, с мысленными вздохами соглашаясь на прогулки. Когда отец приходил на Скалу таким уставшим, что просто валился с лап, пытаясь дойти хотя бы до порога пещеры, чтобы поспать, Симба обижался на него из-за очередного отсутствия прогулки с ним. Когда мать поранила лапу на охоте, отогнав для безопасности ещё неумелую львицу, и ей нужен был отдых, Симба просил сходить с ним на водопой. Когда отец чуть не посидел со страху потерять его на Слоновьем Кладбище, Симба расстроился, не сумев до конца осознать, за что именно на него чуть-ли не накричали. У Симбы нет понятия, что ему теперь делать. Симба не может оставаться и продолжать жить дальше в Прайде. У Симбы нет отца и прежней жизни. Симбе надо бежать. Это осознание ударило его прямо под дых, и он очнулся от внезапно ударившей в морду воды, не понимая, где он и как здесь оказался. Вокруг были зелень и деревья, окружающие его и небольшое озеро. Глянув чуть левее он увидел пустыню. Ах, да… он же сбежал. Кабан и сурикат перед носом казались такими странными и неестественными, что он даже сперва не понял, что они ему что-то сказали.  — Ты жив, малец?  — Вроде бы, — в конце концов ответил он. Отряхнувшись от воды, он встал и, даже не посмотрев на них и тихо поблагодарив за помощь, прошёл с вялым видом мимо них вперёд.  — Эй, куда ты? — последовал следующий вопрос, но Симба не остановился, лишь мысленно вздохнул.  — Никуда, — просто ответил он, и было в этом «просто» такое, что заставило друзей удручённо переглянуться между собой. Возможно, это было точно такое же «просто», как просто умирают родные или чужие существа. И Симба, вероятно, соврал бы самому себе, если бы сказал, что был расстроен, когда кабан и сурикат (как они там себя назвали? Тимон и Пумба, кажется?) догнали его. Он не горел желанием остаться одним, хоть одну пару мгновений назад собирался снова уйти в неизвестность раскалённой земли пустыни.  — Что тебя грызёт? — спросил Пумба, а Тимон пустил какую-то шутку про цепь питания, но заглушил свой смех почти сразу же, увидев, как его не поддержали, а львёнок всё так же находился в грустном состоянии. Они стали задавать слишком много вопросов и он бы на них легко ответил, не будь они такими болезненными воспоминаниями о его совсем недавнем прошлом. Да и имел ли он какое-либо право рассказывать этим двум о его «ужасающем поступке», при котором погиб его отец и он остался отрезанным от прежней жизни, оставшись виновником событий? Симба думал, что нет. Потому и отвечал как-то отдалённо от ответов. Ни Тимон, ни Пумба ни разу не сказали ничего подобного на «Знаешь, можешь пожить с нами, думаю, в этих джунглях хватит места и на тебя». Они просто спели дуэтом песню про свой девиз «Жить без забот», и он подключился к ним, стараясь забыться на время под их общим смехом и словами, такими легко скользящими по языку и дающими какое-то приятное покалывание то в лапах, то в области ушей или там, где предположительно должно было стучать его раненное сердце. «Так хорошо», — подумалось Симбе, прыгая с разбегу в воду. Симба по-странному рад, что у него всё же есть, кто о нём мог позаботиться. Что бы было, если бы он не встретил кабана и суриката? Не было бы никого, чтобы взять его под своё крыло? Он абсолютно не знал, на кого бы тогда наткнулся и где оказался бы без всего этого, так что он способен принять подобный подарок судьбы.  — Знаешь, малец, я рад, что ты осознаёшь, что мы хотим тебе помочь, — фраза вышла довольно нелепой, и Симба тут же нахмурился, вглядываясь в Тимона. Тот устало опирается спиной об дерево, скрещивает руки на уровне грудной клетки, расслабив плечи, и уже сонно смотрит на него.  — Тимон, — усмехнулся львёнок, устраиваясь на земле поудобнее. — Ты сейчас, кажется, уже секунд через десять свалишься на землю и заснёшь, так что помощь нужна сейчас больше тебе.  — Не тебя же лучший друг, уже храпя, посылает следить за ребёнком, чтобы тот заснул, — фыркнул сурикат и закатил глаза. — Так что спи, а то придёт мамочка-Пумба и начнёт тебе сказки рассказывать. Предупреждаю сразу: получается у него это так же плохо, как у меня копать туннели. Симба думал, что это странно, вот так ловить удовольствие во время просиживания в «озере с пузырьками», поедать жуков и понимать, что о нём заботились. Им было плевать на его прошлое — пришла в мозг мысль о опеке над ним, и разум её подтвердил. Им не плевать на него, маленького львёнка, потому что к тому чувствуется желание заботиться — вновь генерируется интересная мысль, и Симба тут же нарёк её аксиомой, видя, как они смотрели на него. Как на существо, которому они, быть может, могли бы хоть капельку напоминать о любви и заботе родителей. Они вместе отдыхали, играли, плавали в реке, и Симба думает, что ему надо было наслаждаться даже простым присутствием родителей. Они всегда о нём заботились, всегда целовали и обнимали, натягивали улыбки ради него и даже при неимоверной усталости каждый раз соглашались рассказать ему какую-нибудь историю или погулять. Не у каждого третьего есть такая роскошь, а он никогда не воспринимал это всё, как что-то должное. Похоже самовлюблённое высокомерие передаётся через титул, не так ли? Он иногда думал, как дети без родителей могли справляться с этим? Он сам не понимал, как сможет прожить оставшуюся жизнь с этими ночными кошмарами. Как они каждый день просыпаются? Ну, в смысле, как они вообще могут дышать? Но он просыпался. Снова, снова и снова. Он открывал глаза и на пару минут забывал, что теперь зажил новой жизнью в джунглях, пока отец — на небесах. А потом вспоминал, когда видел, как к нему с улыбками идут Тимон и Пумба. Будто слова дяди повторялись раз за разом, каждый день, и он не мог не просыпаться, потому что он должен был оставаться хорошим львёнком, даже когда родителей рядом нет. Хотя бы ради его новой семьи (а мог ли он вообще называть кого-то своей новой семьёй, тем самым забывая старую, как и ту же самую жизнь?).  — Всё будет хорошо, малыш, — пытался успокоить Пумба его словами в то время, как Тимон нежно поглаживал по голове, пока львёнок рыдал, тихо всхлипывая. Это было такое типичное утешение, но оно всё же сработало.  — Спасибо, — жалко прохныкал Симба уже на грани сна, чувствуя, как его продолжали гладить по голове. Чуть позже, когда он уже был спокоен, Тимон сказал ему:  — Я знаю, что случилось что-то не то в твоём прошлом, Симба. И я знаю, что ты это знаешь, — Симба склонил голову. — Расскажи нам, что же случилось. Ты ведь знаешь, что нам можно доверять. И Симба знал, что он был прав. Он мог им доверять. Но…  — Разве не ты говорил мне, что прошлое остаётся в прошлом, Тимон? — чуть угрюмо спросил он, наконец подняв взгляд на них. Кабан и сурикат обеспокоенно переглянулись и вновь посмотрели на него. Но когда один из них, похоже, уже готовился открыть рот, чтобы сказать ему что-то, Симба тихо вздохнул.  — Не ищите слишком глубокий смысл, — он жалко улыбнулся, покачав головой. — Просто я потерял кое-кого. Просто потерял. Вот так просто, и всё. Он посчитал это лучшим, чем рассказать о падающем с большой высоты прямо в бешенное стадо отце, спасшем его и погибшем по его вине. Друзья же одновременно чуть-ли не задохнулись от удивления, но затем сочувственно посмотрели на него.  — Соболезнуем, малец, — это была единственная фраза, которую Симба услышал от них прежде, чем они его обняли и уложили спать. Этой ночью он прибежал к ним. Потому что его снова мучал кошмар. Потому что он снова слышал рык отца и свой крик отчаянья на ужасающей картине, где отец вновь и вновь летит в один конец прямо под копыта несущегося стада гну. Потому что, боясь снова окунуться в кошмар, он не мог никак уснуть, всхлипывая и чуть-ли уже не роняя слёзы на землю. И Симба ещё больше полюбил Тимона и Пумбу. Они умели, хоть и по-своему, успокаивать и проявлять сочувствие, обнимать и поглаживать, даря тем самым некое чувство умиротворения.  — Не забывай дышать, — напоследок тихо сказал Тимон перед сном, успокаивающе поглаживая его по голове и изредка проводя кончиками пальцев по шее, где вроде как должна была висеть выдуманная львёнком петля из лианы. Утром следующего дня в глаза внезапно ударил свет, что было немного странно, ведь обычно от солнца его закрывали большие листья. Поморщившись и почувствовав шевеление рядом с собой, он промямлил:  — Кто выключит солнце, тот получит самых вкусных жуков, которых я только смогу найти. Свет погас тут же.  — И приз получает… — промямлил львёнок, открывая глаза, которые были слишком чувствительны к свету с утра.  — Пумба, — кабан навис прямо над его мордой и улыбнулся, заслоняя солнце и мило чуть склонив голову набок. А Симба уже и совсем забыл, что вчера бежал спать к ним. У Пумбы в детстве умерла мать, тогда он ещё не повстречал Тимона, но до него он не знал нормальной жизни. Звери его обходили за километр и убегали куда подальше, если видят в своём поле зрении, и причиной был его ужасный запах, который был почти что, можно сказать, «убийственным». Тимон же стал его лучшим другом, которому было всё равно на запах, и Пумба был ему невероятно благодарен. Пумба был одинок и несчастен, но продолжал улыбаться. Симба думал, что с ним он найдёт много общего. Пумба был весёлый, сломавшийся-переломавшийся в детстве из-за потери единственного родственника и врождённого проклятья запаха, но каким-то образом… счастливый. Может, относительно и не полностью, но он продолжал жить под любимым девизом, и Симба не понимал, сколько в нём могло быть сил, чтобы делать это, потому что самому львёнку даже дышать было так трудно, что рёбра иногда ныли. Тимон же не выглядел сломавшимся. Когда только забывался, он выглядел немного потерявшимся в мире, причём не своём мире, но в целом — жив и ладно, остальное как-нибудь через пару минут приляжется. Это же казалось Симбе неправильным, простым игнорированием, чем-то вроде «самцы не плачут». Но Тимон всё равно улыбался, рассказывал всякие истории, обнимал, и дышал. Симба уважал способность дышать. А ещё у него были самые лучшие поглаживания по голове, хотя он и не любил часто обниматься, но давал то самое необходимое шутливое тактильное тепло, которого так не хватало Симбе. Он любил сидеть напротив Пумбы и выжидать, улавливать по вздохам, когда Тимон придёт к ним с горой жуков на листе, сразу, как бы в невзначай, подставляя ближе голову, чтобы он погладил его по ней. Или стукнул в плечо, видя очередной синяк после неудачного падения с дерева, в конце которое Пумба ели как смог смягчить ему удар об землю. Или помог бы выбрать жуков повкусней. (Он не видел в них родителей!) Они всё равно не были его родителями, как бы он ни хотел забыть об этом на пару минут. Родители никогда бы не позволили ему прыгать с деревьев в озеро или плавать опасно близко к водопаду, есть жуков и говорить, что «мяса мы не едим!». Им это было, возможно, просто нужнее. Они заботились о нём, отдавали всё своё внимание, всегда были готовы успокоить и обнять хоть сотню раз только ради того, чтобы львёнок чувствовал себя лучше. И Симба правда это ценил. Потому и бросился через прошедшие несколько лет на отчаянный крик о помощи. Мысль о том, что кто-то решил положить лапу на жизни его приёмных родителей придавала ему больше сил и ярости. И поэтому он искренне удивился, как какая-то львица смогла так быстро уложить его на лопатки. А потом и вовсе гнев испарился, когда он узнал в этих движениях и чертах песчано-бежевой мордочки свою лучшую подругу детства, а она узнала в нём того, казалось бы все эти годы для неё и Прайда, погибшего принца. Такая встреча вышла довольно глупой, особенно с учётом того, что он, будто ума лишённый, представил ей кабана и суриката, как своих лучших друзей и опекунов, которые заботились о нём всё это время. Но им было, кратко говоря, не до этого. Они полностью увлеклись друг другом; много разговаривали, гуляли и вообще наслаждались обществом друг друга, пытаясь восполнить все прошедшие годы таким образом. С Налой было странно и свободно. Она не давила, она не была глупа (иногда, казалось, она видела насквозь, и это немного пугало и восхищало одновременно), она не разговаривала о глупых вещах. Ей не больно, когда они затрагивали тему о прошлом, и она невероятно красивая (она всегда была такой? Или Симбе это так кажется из-за отсутствия общения с сородичами?). В этом и есть прелесть Налы. Ему не нужно было ей что-то долго объяснять. Она уже всё поняла, и именно это было, безусловно, тем самым, что ему нужно. Принятие и молчаливое понимание. Нала посмотрела на него:  — Когда-нибудь ты мне всё расскажешь. Про то, что случилось тогда в ущелье.  — Нет, — просто ответил он, улыбаясь и даже не вздрагивая от упоминания того ужасного дня. Львица за его спиной досадливо цыкнула, а потом улыбнулась.  — Здесь прекрасно. По крайней мере гораздо лучше, чем сейчас в Прайдленде.  — Спасибо? — предположил Симба, оборачиваясь и разглядывая выражение ей морды. Её глаза светились теплом и детским счастьем. Прожив практически всю жизнь в джунглях для Симбы эта радость была отчего-то даже странной, потому что такую красоту он видит каждый день, но каждый раз при такой мысли он себя отдёргивает, потому что вспоминает, в каких серых красках Нала ему описывала обстоятельства в Прайдленде.  — Ты должен вернуться. Там твой дом.  — Нет. Это было так просто — дать отказ на такую просьбу полную больших надежд. Конечно Симба не согласился. В этих джунглях было для него всё; дом, новые семья и жизнь, а теперь ещё и Нала. И Симба правда не понимал, зачем ему отсюда уходить; зачем ей уходить, ведь дома, по её словам, творится сущих ад.  — Так бы ты сказал и своим родителям? Симба поморщился от образов таких дорогих и болезненных воспоминаниями далёкого прошлого родителей.  — Просто уйди, — бросил он ей из-за плеча. И Нала ушла, окончательно разочаровавшись в нём. Симба же фыркнул, уходя с мыслями через поле вдаль. И только после того, как он встретил чокнутую обезьяну он начал осознавать свою ошибку. Не прям сразу, ему ведь ещё пришлось встретиться со своим отцом. Это произошло, как казалось, всего за пару мгновений и Симба, даже если бы хотел, всё равно не смог бы ответить как именно. В какой-то момент тьма расступается, давая право свету, который освещает знакомую фигуру, смотрящую на него с неба, он не запоминает. Зато явственно запоминает, как грудную клетку сдавливает, не давая сделать вдоха. Этого ведь не может быть. Муфаса мёртв, даже если всё естество против этого и не желает верить в это. Мозг знает, что это так, а сердце бьётся в клетке, не соглашаясь и зря надеясь на обратное. Даже сами глаза, предоставляя картину парящий всего лишь облачный образ отца, не готовы принять правду, потому что перед ним так и представляет образ живого отца из детских воспоминаний.  — Отец? — больно. Очень больно выдавливать из себя даже одно слово, но Симба должен был убедиться, что это не очередной сон или кошмар, а правда.  — Симба, — громом раздается вокруг голос отца, отчего по телу табуном проносятся мурашки. — Ты забыл меня? Симба подавляет изо всех сил всхлип и слёзы, скопившиеся в уголках глаз.  — Нет! — забыл? Да ему почти что всю жизнь снились кошмары о том дне и сам каждый день вёл сравнения даже в каждом движении между отцом и Тимон, который был в этой роли всё это время, так что он не смог его просто так забыть, даже не пытался. — Это не так!  — Ты забыл кто ты такой, — дискутировал факт отец, и сердце согласно пропустило удар, — а значит ты забыл меня. Загляни в свою душу; ты нечто большее, чем то, кем ты стал. Он, виновник в смерти собственного отца, нечто большее? Симба готов был горько рассмеяться, ведь он был уверен, что это чистая ложь и он совершенно не что-то «большое», чем безответственный лев.  — Займи своё место в Великом Круге Жизни, — продолжил отец. А у него оно разве есть?  — Но я не могу вернуться! — тут же не согласился Симба. — Я уже не тот, кем был. Он просто потерявшийся в себе безответственный лев — он никто, и ничего не достоин. Отец же смерил его серьёзным взглядом, будто передавая решительность и силу ему.  — Нужно вспомнить, кто ты такой, — тут же ответил Муфаса, словно давая понять, что не всё потерянно и Симба не такой, каким сам считает себя. — Ты мой сын. Ты же король. Симба лишь кивает, чувствуя, что глаза начинает жечь сильнее, а сердце пропускает удар, когда он видит, как отец начинает медленно исчезать. В ушах отдают громом слова «Помни, кто ты такой», а с губ дрожащим голосом слетает «Отец!». Он так долго грезил во снах и мыслях об этом разговоре. Он так мечтал вновь услышать этот твёрдый и полный решимости, но любящий голос. Что ж, его мечта исполнилась. Да ещё и совет ему был дан. Смешанные чувства наполнили его душу. Ему нравилась Нала, он ощущал в ней свою родственную душу, с ней ему было так хорошо и свободно, будто он опять находился в детстве среди своей семьи, но он не мог. Необъяснимый страх обматывал шею тугим узлом лианы. Он боялся банальной ответственности за жизни, которая будет тяжёлым грузом висеть на его плечах, и своего, возможного, если они всё-таки спасут Прайд, после этого правления. Симбу разрывали сомнения. Правильно ли он делает, вороша своё прошлое? Согласятся ли Тимон и Пумба помочь ему? И кто же всё-таки виноват в смерти его отца? Слишком много вопросов появилось с появлением в его жизни лучшей подруги из прошлого. А, может, не случайным вообще было появление Налы? Голова пухла от переполнявших её мыслей. Так хотелось лечь и забыться. Но нельзя. Слишком долго он убегал от своего прошлого. Теперь сомнения уступали место решительности. Пора рассказать своим друзьям, кто он такой. Пора расстаться с беспечной жизнью. Пора встретиться с тёмным прошлым лицом к лицу. Пора возвращаться домой. * * * Возможно Симба воспринял всё слишком остро. Возможно сердце могло бы и не пропускать несколько ударов и в итоге чуть не разорваться на части. Возможно он смог бы сорваться с края выступа Скалы, так и оставшись убийцей собственного отца.  — Я убил Муфасу, — хотя нет, не смог бы. Правда ведь всплыла наверх; сорвалась с губ злодея, словно предсмертный рок. Ярость быстро поглотила разум Симбы и он даже не заметил, как всё произошло, будто в один миг. Он всю жизнь винил только себя в смерти Муфасы, решительно считая, что умереть в том ущелье должен был он. А теперь оказалось, что всё это было одной сплошной неправдой, склизкой обманом ложью. И он, разумеется, намерен положить этому безумию конец. * * * Жизнь в прайде стала налаживаться. В саванну постепенно стала возвращаться жизнь. Почва покрылась молодой зелёной растительностью, на деревьях вновь появились листья. В воздухе вновь запахло приятными ароматами цветущих растений. Саванна вновь приготовилась благоухать. Реки, что доселе полностью высохли, теперь снова стали полноводными. В земли Прайдленда вновь вернулись животные. И теперь голодные дни для прайда закончились. Львицы больше не беспокоятся о каждой пойманной добычи, так как сейчас еды для прайдлендеров более чем вдоволь. И Симба думал, что так и должно быть. Всё прекрасно, он справляется с ролью короля, как Нала ролью королевы.  — Ты молодец, сынок, — Сараби, как всегда, одарила сына своей улыбкой с видными из-за старости морщинками и, конечно же, ласковым поцелуем в макушку. Это было невероятно приятно. Симба и раньше понимал, что скучает по матери, но теперь, когда она была рядом и дарила всё своё тепло и заботу, он понимал насколько ему всего этого не хватало, даже с учётом того, что пустоту в душе все его прошедшие годы старались заполнить Тимон и Пумба.  — Муфаса бы так тобой гордился, — выдохнула она. — Жаль, что его нет с нами. Да, жаль — не то даже слово. Он никогда его больше не встретит (разве что только после смерти, но и это не факт). Отец никогда даже не встанет, обречённым душой находится на небесах, а телом (скорее уже давно останками) — под землёй. Симба вдруг задумался и внезапно понял — он не знал, где отец был похоронен. Он даже не был на его похоронах. Наверное, рядом с Ахади и Уру, но его сына не было рядом с ним в последнем пути. А когда он умер? Может, десять месяцев назад? Пару лет? Вчера? Симба не помнил. Дышать. Вдох.  — Милый, всё хорошо? — внезапно раздался другой голос. Повернув голову, Симба увидел, что теперь на него глядят обеспокоенные две пары глаз; небесно-голубые и, такие же, как у него, карие. Дышать. Не забывать дышать. Тимон же когда-то давно ему говорил, нельзя переставать дышать, он должен, должен напрягать межрёберные мышцы и заставлять грудную клетку подниматься… Он не мог. Он снова не мог дышать.  — Симба, дыши! — Нала тут же подлетела к мужу. А на своих плечах и морде Симба неожиданно чувствует лапы. Мягкие. Тёплые. Такие знакомые. Тёмные круги перед глазами постепенно рассеиваются, и он видит силуэт. Он знает, кто это. Но почему же он тогда не может даже пошевелиться?  — Симба! — снова король слышит голос. И теперь он тоже может узнать его. Это голос Налы. — Милый, надо, чтобы ты дышал.  — Давай, малыш, пожалуйста, дыши. Ради меня, ради нас, дыши, — умоляет голос, но только теперь матери, и Симба наконец делает первый вдох. Этот глоток воздуха обжигает лёгкие, а следом за ним врывается второй, третий, четвёртый вдох. Симба дышит быстро, но коротко. Голова начинает кружиться.  — Тише, милый, тише. Ты молодец, — теперь лев видит их уже не как силуэтами. Посмотрев по сторонам, он увидел, что вокруг них собралась толпа обеспокоенных львиц.  — Эй, Симба, всё хорошо? — к нему подошли Тимон и Пумба, первый дотронувшись до его лапы. Ответом последовал, чуть помедлив от неуверенности, кивок. Пару минут молчания и, собравшись с мыслями, Симба задаёт вопрос:  — Где похоронен мой отец? * * * Кладбище не отвратительное место. Оно не пугает, и как правило, там всегда много народа, поэтому стоять слишком долго напротив свежей могилы не казалось глупым, но немного странным точно. На кладбище просто холодно, и всегда дул ветер, в какой бы день ты не пришёл. Симба смотрел на выпуклую землю, под которой, вроде как, находилось сгоревшее и разорванное в некоторых местах тело родственника, и не знал, что ещё мог делать, кроме как мёрзнуть от могильного холода. Поэтому он пошёл дальше, с ненавистью, но молча, попрощавшись с дядей (если, конечно, можно так ещё называть льва, который испортил ему большую половину жизни). Он брёл и брёл, пока лапы не привели к той точке, с которой началось всё безумие в его голове. Могила Муфасы была красивой. С разноцветными мякотью фруктов узорами и усыпанная цветами, она была воплощением всего, с чем только ассоциациировался благородный король — будь то серьёзность, гордость, внимательность, строгость, сила или любовь к своему королевству и семье.  — Это чертовски глупо, — пробормотал Симба, укладывая скромный букет цветов на могилу, — отдавать жизнь за меня. И быть похороненным на общем кладбище тоже тупо. Нужно было мне много смелости, чтобы прийти к тебе, знаешь ли, отец. Ему никто не ответил. Очевидно, потому что кладбище было абсолютно пустым, а к могиле подходили довольно не часто, будто не желая ворошить прошлое.  — Не то, чтобы я имел право обвинять тебя в чём-то. Я сам виноват в том положении, в котором оказался, потому что сам поверил в ту грязную ложь Шрама и сбежал, и всё же… Симба медленно опустился на землю, рвано вздыхая.  — Я так хочу, чтобы ты был рядом, улыбался мне и довел меня до ума. Потому что я не могу согласиться ни с мамой, ни с Налой, и абсолютно всё валится у меня из лап, потому что я не хочу, чтобы что-то в них держалось, ведь как я могу быть действительно достойным?.. Он прислонился щекой к земле и практически плачет, тем не менее ощущая, что это освобождающие слёзы. Пусть с его мозгом и не всё в порядке.  — Я попрошу Рафики, он до конца сможет вылечить мой рассудок, ну или, надеюсь, хотя бы дать какое-нибудь лекарство. Но всё же, есть ощущение, что так лучше, понимаешь?  — Понимаю, — Муфаса (или его всего лишь образ в больном воображении Симбы, чёрт его знает) кивнул, улыбчиво медленно (невесомо) ступая к нему. Симба же расслабился, горько улыбаясь так же. — Но ты же понимаешь, что это неправильно?  — Но это не так больно, как могло бы быть, — проскулил Симба. На кладбище было холодно. На кладбище не могло быть не холодно, не могло не задувать, однако он продолжал сидеть так на земле, глядя на отливающие золотом из-за небольшого холма под самым сводом и редких лучей солнца. Он определённо не был готов выходить отсюда, как и не готов смотреть на могилу, на землю. Прошло несколько лет с событий в ущелье. Пройдёт ещё год, два, пять, да хоть десять лет, но он всё равно не будет готов смотреть на это. Он, чёрт возьми, никогда не будет готов для этого. Но он всё ещё… Он Симба. Поэтому каждый день он должен открывать глаза, вдыхать воздух, вспоминая, какой ценой живёт в мире, и жить. Потому что он хороший лев и король. И хорошие львы-короли остаются хорошими львами-королями, даже когда советов рядом уже нет.  — У тебя грива растрепалась. Иди сюда, — сказал Муфаса и сам подошёл, поправляя огненно-красные локоны гривы сына, который смешно фыркнул, чтобы отодвинуть прядь от глаза. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.  — Я же здесь живу. В чём вообще смысл? Вдох. Он мог дышать. В глазах духа он читал намерение заставить сказать «потому что так правильно» когда-нибудь. Симба, возможно, когда-нибудь это скажет. И это чертовски великолепно.