far away (with you)

качели скрипят расстроенно и протяжно, дребезжат мелкой тряской, когда зависают в воздухе на мгновение невесомости и с коротким всхлипом несмазанных петель летят вниз. и ничего не меняется, думает киллуа, когда по привычке, условному рефлексу, пытается раскачаться выше до холодной щекотки в животе. всё точно так же, даже спустя пять лет. у гона по-прежнему волосы-колючки, острые колени-локти, глаза — золотые блюдца, только, кажется, в плечах шире стал и потерял прежнюю звонкость в голосе. фрикс смотрит куда-то в сумеречный воздух, между темнеющим небом и рыхлой землёй: — поверить не могу, что мы уже закончили школу. — да уж, мне тоже сложно поверить, что ты смог получить аттестат без двойки по твоей любимой математике, — подначивать гона за его особую любовь к точным наукам было делом чести с самого первого раза, как только фрикс с мольбой в глазах невнятно пробурчал про непонятную домашку и сунул в руки тетрадь на перемене. киллуа решил перевести тему, после смущённого хмыканья друга на очередную подколку: — всё ещё грезишь мечтами о путешествии? тянуло гона к приключениям, как плюс на минус. безбашенность опечатала его несмываемым клеймом ещё до рождения, а сам он искрил энергией, как оголённый провод. и киллуа вспоминал, как часто, благодаря импульсивности своего товарища, они сбегали с нудных уроков непонятной математики или гуляли по сонным улицам какого-то сквера, ради вылазки в который киллуа приходилось выползать из дома через окно первого этажа, чтобы старый сторожевой пёс не поднял лай. гон с задержкой кивнул, внимательно излучаемый синими, как акварель, глазами. и этот настойчивый взгляд вынуждал поведать все подробности. — от отца остался только его затасканный фургон, на котором он путешествовал по миру, — улыбается почти что печально. — от всех остальных вещей избавилась тётка. она жуть как его не любит! да и фургон оставила только из-за надежды продать за неплохие деньги. я уговорил её этого не делать. — ага, ты, конечно, здорово придумал — валить без гроша в кармане, — скептически подмечает киллуа, каждый раз удивляясь, насколько пуленепробиваемые розовые линзы, через которые гон смотрит на своего отца, давно исчезнувшего в ворохе прошлого. — откуда деньги на бензин и еду брать будешь? сразу тебе говорю, что если будешь надеяться колесить по миру, опираясь на людскую доброту, то далеко так не уедешь. гон презрительно фыркает и смешно морщит нос, не найдя в словах друга поддержки. — я, между прочим, ещё со средней школы копил! так что начальная сумма у меня присутствует. а дальше... дальше по ситуации посмотрю. — так значит, ты давно эту затею продумал? а мне, твоему лучшему другу, — киллуа прищурил глаза и интонацией обратил внимание на важность своего статуса. — ...решил сказать только сейчас? погоди, а твою тётку кондратий не хватит, когда она узнает, что ты собрался по следам папаши? — думаю, она обо всём догадывается, — гон пожимает плечами, будто заранее знает, что если не получится выудить из мито разрешение идти на все четыре стороны, то, кроме как смириться с положением дел, ей ничего не остаётся. пусть хоть угрожает амбарный замок на дверь комнаты повесить (он уже проходил через эти угрозы). рано или поздно она многозначительно покачает головой, в очередной раз упомянув, что гон — чистая копия своего отца. и отпустит, махнув рукой. — а тебе я не говорил, потому что знал, как ты отреагируешь. хотя почему-то мне думалось, что ты тоже не против сбежать. — может и не против. только мне хватает мозгов отличать выдумки от своих возможностей. киллуа насупился, ковыряясь носком потрескавшегося кеда в земле. отчего-то по душе расползалось что-то тоскливо-тошное, и прохлада ветра начала ощутимо пробираться сквозь незастёгнутую ветровку, в которую киллуа хотелось закутаться с головой. он злился: и на свою семью, что своей одержимостью контролировать его действия доводила до мысли, что от преследования ему можно скрыться только под крышкой гроба; и на гона, который так по-детски просто сообщает о своём запланированном побеге из пыльного города, оставляя багаж воспоминаний и лучшего друга за спиной; и на себя жуть как злится, потому что улыбаться-шутить-смеяться просто не получается. потому что он совсем не знает, как быть. что делать с собой, со своим будущим, которое до рвотного рефлекса пихают кусками в глотку, заставляют проглотить волшебную таблетку из осуждающих взглядов, надеясь, что это породит желание продолжать семейный бизнес. чёрта с два. он не марионетка в цепких руках брата и не позволит распоряжаться своей жизнью посредством чужих желаний. киллуа злится. и больше всего злится на комок собственных нелепых чувств, которые вспыхивают, сверкают салютами, искрят ярко-тёплым щекочущим пламенем. которые иголками, острее швейных, режут изнутри, скатываются холодком к самым кончикам пальцев, когда гон говорит, что собирается уехать. а киллуа? останется здесь, на этих скрипучих качелях. с корочкой аттестата в руках, брошенный на съедение сдвинутым родственникам и самому себе. останется здесь и, в конце концов, поддастся слезливым уговорам матери, продолжив семейное дело. собственноручно посадит себя в клетку ночного кошмара, добровольно сунув ключ от неё в сухие ладони отца, наконец-то довольного своим сыном. станет достойной ячейкой общества, женится на скромной провинциалке, с которой они точно так же будут травить жизнь своим детям. уж лучше вырыть себе могилу. хотя оба эти варианта абсолютно равны — мрачные, угнетающие, лишённые чувств и подобия радости. прямой поезд в ад, в который если киллуа и рассчитывал попасть, то только после смерти, а не наяву. и уж точно не по собственному желанию. — а ты? — знакомый голос не сразу пробивается сквозь угольный вакуум размышлений, который глушит своей безысходностью. — что ты будешь делать? киллуа пожимает ссутуленными плечами, кусает обветренные губы, на мгновение сжимает цепи качелей до побеления костяшек. у золдика нет приукрашенной легенды о похождениях своего отца, нет ответа на вопрос про желания и стремления, нет даже желанного глотка чёртовой свободы. нет ничего, кроме гона, который был похож на мальчика, сошедшего с пожелтевших страниц приключенческих романов. с бесконечными идеями, планами, золотыми искрами бенгальских огней в глазах. и если бы не фрикс, не этот смешной мальчишка, таскавшийся рядышком с шестого класса, то киллуа вряд ли бы узнал, что мир может быть ярким, красочным, зовущим, интересным и бескрайним; что чужие прикосновения могут обжигать, как лучи огненного шара в миллионах километров от нас; что влюбляются не только девочки-подростки, но и даже всякие киллуа золдики. окончательно, бесповоротно, без памяти, по уши или как-там-ещё-говорят. — не знаю. киллуа думает, что гон как обычно начнёт тираду о бесконечных возможностях, попытается устроить собственный тест на профориентацию с весьма специфичной системой определения результата, потреплет по плечу и убедит заниматься, чем хочется. у гона всегда всё легко и просто — следуй за мечтой, как принцесса из детского мультика. а ещё у гона улыбка заразительная, врезается под ребра грёбанной аритмией, от которой кровь к щекам приливает, как на морозе. и именно эта улыбка (боже, гон, кто тебя научил быть таким обаятельным?) заставляет киллуа поверить в то самое нелепое до смешного: всё будет хорошоилучшескаждымднём. но этого не происходит. — хочешь со мной? киллуа дёргается, на мгновение теряется и глубоко вдыхает, будто предложение гона, сумбурное и бредовое, выбило из лёгких последний воздух. кажется, золдик молчит неприлично долго, попытка посмеяться заканчивается покашливающим полу-выдохом, словно воздухом подавился. нужно следовать за своей мечтой, верно? даже если эта мечта носит излюбленное зелёное худи и каждое воскресенье кормит уток в городском парке? и если способность к речи зависит от деятельности больших полушарий, то киллуа был на сто процентов уверен, что в этот момент мозги переключились на автономный режим: — хочу. секундный блеск в карих глазах теряется под тенью густых ресниц, когда фрикс сводит треугольные брови к переносице. — я серьёзно, киллуа. — я серьёзно, гон, — золдик пародирует, но перенять то сосредоточенно-серьёзное выражение лица не получается. — думал, ты уже решил сказать мне спасибо за всё хорошее и смыться. — обижаешь! — как-то вовсе не обиженно возмутился гон. — знаешь, посмотреть мир с тобой бок о бок... — нам стоит уехать хотя бы ради того, чтобы я прислал родственничкам открытку на новый год, где лежу в гамаке и наслаждаюсь жизнью, — киллуа ухмыльнулся. мысль насолить нелюбимой семье вечно тешила и манила своей привлекательностью, но сейчас золдик сказал это просто к слову. просто потому, что откровенно высыпать все свои чувства он не был готов. не сейчас. — видеть бы их лица в тот момент! готов поспорить, что иллуми проведёт над этой карточкой ритуальный обряд и станцует с бубном, чтобы я не выглядел таким счастливым. взгляд у гона будто бы темнеет на два тона коричневого и становится мутно-задумчивым, после чего он с не подлежащей сомнениям уверенностью произносит: — я тоже буду счастлив рядом с тобой. сердце кольнуло что-то привычно родное, сладко-болезненное, как разбитые в острую крошку любимые карамельные леденцы. золдик думает, что когда-нибудь его сердце точно пропустит нужный удар из-за совсем ненужных слов друга. — погоди, на фотокарточке буду я, гамак и шикарный вид на море, а про тебя, гон, я ни слова не сказал, — смотреть на то, как лицо фрикса уморительно вытянулось, а после смущённо насупилось, было бесценно. — да ладно тебе, я шучу. гон спрыгивает с качели, тянет руку к киллуа, будто бы тот без него не справится. будто бы в этом есть какая-то необходимость. цепляет своими пальцами в пластырях с детскими рисунками, со звёздочками-мордочками и прочей мультяшной ерундой; с размазанными точками-следами от гелевой ручки по ребру ладони. киллуа так нравится привычное тепло его шершавых рук, нравятся все эти дурацкие пластыри (награды за неосторожность в попытке сделать бутерброды на двоих), нравится контраст между его загорелой и собственной бледно-фарфоровой кожей — молоко-кофе, корица-сахар, солнце-луна. касания, цепкие и нечаянные, скользящие и резкие, ласковые и настойчивые — совсем привычное дело. к рукам-ногам, по лицу-щекам, по пепельным волосам, по острым углам тела сквозь толстовку. киллуа хватает протянутую руку, спрыгивает вслед за ним и сжимает чужую ладонь чуть сильнее, чем следовало бы. киллуа думает, что не против сбежать прямо сейчас — ринуться в бурлящую неизвестность с головой, как в ледяную воду, отмечать на помятом альбомном листе жирные точки цветными фломастерами, указывая места, где они были, где они есть, где они будут. а остального не существует, остальное теряется в расфокусе за ненадобностью. гон тянет за руку в липкую паутину вероятностей, тащит в свой омут с головой, который на вкус как горький кофе с мутно-коричневым осадком, какой бывает только в автоматах на заправке. омут, который на ощупь, как металл помятого капота. они будут забираться туда с ногами, чтобы высматривать мерцающие хвосты падающих звёзд, пока их не сотрёт малиново-жёлтый градиент начинающегося восхода. омут, который слышится, как песни чьей-то ушедшей молодости, перекрываемые треском жужжащих помех на радиоволнах. киллуа думает, что это гон неосознанно научил его быть мечтательным фантазёром, что передаётся этот недуг не только воздушно-капельно, но и через прикосновения, и даже от секундного взгляда глаза в глаза. — и в во что я ввязался... — практически одними губами пытается возмутиться киллуа, боясь, что неверным вздохом может выдать своё волнительное предвкушение с головой. — уже жалеешь? — гон уточняет так, словно делает вызов. ехидно улыбаясь, заранее предугадывая как и пререкания, так и ответ. — не дождёшься. не дождётся точно так же, как и все остальные золдики, которые слепо верили в то, что киллуа ещё можно перевоспитать и промыть голову тем, чем они успешно промывали мозги предыдущих поколений. он бы обязательно раскланялся перед портретами с суровыми лицами предков в гостиной, ещё раз мысленно поблагодарив вселенную за отсутствие ртов у холстов. а то нравоучений ещё и от дальних родственников он бы не выдержал. возможно, киллуа даже явится на ужин при полном официозе и не будет пререкаться с миллуки, единственный раз вняв его просьбе и без язвительных замечаний передав перечницу с другого конца стола. и если мать не потеряет дар речи от такой нежданной вежливости со стороны любимого сына, то точно проглотит язык после того, как на следующее утро не найдёт киллуа во всём доме. потому что он будет уже далеко. потому что он и правда, чёрт возьми, собрался бежать из этой тюрьмы, отмеченной маленькой точкой на карте, вместе со своим лучшим другом.