обречённый.

      момент, когда хисока впервые почувствовал себя уязвимым перед кем-то настигает неожиданно, сильно бьёт куда-то под дых. мгновенное, не желание – инстинкт, тут же разодрать, устранить, уничтожить причину беспокойства постыдно быстро сбегает, стоит человеку напротив коснуться чужого виска, небрежно стирая каплю пота с бледной кожи.

***

      так гадко. первый приступ приходится на блёклый, ржавый закат субботнего вечера. оконная рама, старого захудалого отеля, воет жалобно от сильного ветра и лампы под грязным потолком бьются в слабых конвульсиях, намереваясь вот-вот погаснуть. первый тошнотворный ком в горле списывается на то раздражение, которое вызывает слабый женский плач. последний и такой маняще - умоляющий. предвкушение. на языке сразу - противный металл, за которым следует нарастающий приступ кашля. лёгкие отчего-то горят изнутри; языком по дёснам - липкая кровь на вкус. хисока решает не заострять на этом внимание. сейчас - торопливо по узкому коридору, прямо к двери плотно закрытой, за которой девушка уже не плачет - скулит беспомощно. интригующе. моро стойко ждёт глухого выстрела; терпение - пара лишних секунд и дверь скрипом мерзким провожает его в темноту комнаты. взгляд резкий – выискивающий, в деву хрупкую впивается. так расслаблено, теперь беззаботно мягкий каштан волос щеки её укрывает. она не смотрит в ответ - глаза в последнем смирении закрыть успела только, кажется слезы ещё последние плачет. но только кажется. - я не стал тебя ждать. - не раздражение; упрёк лёгкий - усталость прикрытая. хисоке бы девой любоваться такой спокойной, будто и не вызывающей у него раздражения мимолетного ранее, но взгляд переводит на звук чужих слов, с бледных влажных щёк, во тьму комнаты небольшой. оттуда в ответ - две кромешных бездны внимательно смотрят. моро подходит ближе, руку наугад тянет. его навстречу обходят и мимо глаз лисьих - смоль волос в тугую косу собранная. - мне пришлось немного задержаться. - говорить сейчас - кощунство. всё же, присутствие на чужой территории, во время чужой работы, как постороннего наблюдателя не располагает привилегией партнёрской беседы. хисоке плевать. взгляд цепляет широкая линия плеч, в мятую чуть рубашку обтянутая.       хисоке всегда интересно. наблюдатель чужого греха на душу на ветер. иллуми, в общем-то, тоже плевать. смотрит устало в глаза напротив, так, будто видит впервые гостя ночного вовсе. всегда чуть задерживается, если хисока приходит посмотреть, по его мнению - торжество. и сейчас стоит смирено - ждёт разрешения, дышит через раз. лёгкие всё ещё болят и на языке горечь непонятная. иллуми ближе подходит, волосы с плеча за спину откидывая, пальцами тонкими ворот рубашки чужой подхватывает. рассматривает. перед глазами - грязные пятна на светлой ткани, и на губы чужие алым переходят. иллуми совсем немного задумывается. знает, что моро не пойдёт поперек него. не в этот раз. и кровь на нём ему же и принадлежит. не спрашивает. удивленно подхватывает под воротником ярко красный шершавый лепесток, тоже в пятнах неизвестных. меж пальцами сминает. хисоку как об ледник затылком бьёт понимание. до обреченного смешно.       хисоке впервые так неудобно. глотку дерет нещадно, а лёгкие проклятые так совсем вырвать из грудины хочется. ему всё ещё смешно. понимает, что случилось - не понимает как. любить кого-то кажется абсурдным, до истерики невозможным исходом, а любить иллуми и того хуже. моро пальцами пыльными по лицу елозит, в свои же глаза в зеркале смотрит. размазывает кровь по щекам и с языка вновь цветы собирает. алые маки кажутся в противно-желтом свете лампы совсем мёртвыми, убогими и хисока смешком очередным давится, кашлем надрывным вновь заходится.       потом - бесится. иллуми обманчиво податливый в его руках. опасно беззащитный. разрешает всегда волосы свои распустить после прошедшей ночи. сияж оставляет всегда такой слабый. от него веет чужой смертью и кровь с духами той девицы из отеля запахи на чернющих волосах смешивает. хисоке нравится. змея тошнотворная под рёбрами затихает совсем, стоит по волосам этим носом провести незаметно, привычно. пальцами чуть за пряди тянет. не больно - неприятно. хисока принимает всю данную ему роль. мирится с исходом и положением.       а иллуми впервые наблюдает за кем-то не как за добычей. на чужие щеки осунувшиеся смотрит и понять пытается - в чем дело. не понимает, отчего чужие глаза смотрят теперь так снисходительно, без привычной издёвки и руки на теле теплее обычного ощущаются. хисока каждый раз теперь выглядит более смиренным, таким спокойным, почти родным, а кашель дотошный, такой болезненный - в сознании остаётся гадким осадком.       когда взгляд впервые цепляется за алые бутоны душного мака, с чужой кровью на грязном кафеле ванны смешанные – иллуми, наконец, понимает. вот как.       моро улыбается только на это вымученно. хотелось бы более задорно, как нужно, замеченный - такой уязвимый, что рука сама к окровавленным губам тянется. стон - скулеж облегчения между срывается; хисока улыбается в чужие губы, улыбается и за ворот рубашки тянет сильней.       если хисока, в своей манере, ещё может веселиться в такой ситуации, то иллуми ужас охватывает жгучий. быть причиной чужой смерти так привычно, так обыденно. страшная – его повседневность сейчас кажется неизмеримо дикой, такой неправильной. быть причиной чужой смерти – страшно. быть чужой, такой болезненной любовью – ещё страшнее.       страх, такой забытый, забитый и похороненный очень глубоко в душе с остальными мешающими чувствами, накрывает густой волной, перехватывает дыхание и руки сильные слабеют вмиг, стоит хисоке попросить.       иллуми не впервой такое слышать. мольба последняя столько раз на слуху звучала - тоже привычной казалась. но не сейчас. не сейчас, когда хисока перед ним такой вымученный, обречённый. оба понимают, что безысходность у них одна всего, потому что вопреки чужому маковому цвету, у иллуми под рёбрами всё такая же привычная пустошь. спокойная, хладнокровная равнина, собственными руками так трепетно выжженная. а глаза напротив всё ещё смотрят заинтересовано. не блестят, правда, теперь привычным безумным лукавством, в них теперь - привычная иллуми мольба. иллуми почти жаль. он впервые думает, что не хочет делать свою чёртову работу. точно не сейчас. точно не с ним.       хисока напротив - ответа терпеливо ждёт, внимает дождю слабому за окном, и не капли не жалеет. даже любовь у него боком вышла, больно лёгкие изнутри выдёргивает - в глотку горькие маковые стебли засунув. ему необычно и в диковинку видеть замешательство и растерянность на чужом красивом лице. хисока хочет страх с этих тонких губ сцеловать сейчас, но так неправильно кажется тишину эту гудящую нарушить.       наконец, хисока ловит вопрос в чужих глазах с тревожной надеждой смешанный. забавно. змея под рёбрами, так некстати, снова сердце слабое обвивает, и хисоке приходится лицо в изгибе чужой шеи прятать, чтобы хоть сейчас унять тошноту в горле. опять чувствует горечь на языке.       иллуми пальцами в чужие волосы - дышать пытается ровно. получается плохо. глаза влажной пеленой застилает. он бесконечно расстроен, неожиданно оказывается, кажется, таким же разбитым, как и моро. знает конечно, что это далеко не так. он невольно злится бессильно. на себя, на сердце своё такое бесполезное сейчас. пустое и холодное. любить кого-то не должно быть трудно, раз даже хисока смог. плачевно - но смог. так почему сейчас выходит так, что моро давится этой любовью спокойной в своём приговоре. хисока слёзы с холодных щёк напротив стирает, улыбается так нежно, будто извиняется. так непривычно всё. - не надо, солнце, не плачь, - так ласково, до боли ласково поцелуем в щеки мокрые, - я с этим, - пальцы с чужими переплетает, на груди измученной, - всё равно не жилец, но если мне суждено умереть так, я хотел бы, чтобы эта смерть была только от твоей руки.       это ужасно. смотреть впервые так в чужие глаза усталые невыносимо. моро перед ним такой родной, привычный и иллуми не сдерживается больше - рыдает в чужое плечо, как ребёнок потерянный. цепляется отчаянно за чужую крепкую шею и отпускать не хочет, не хочет.       оказывается, с хисокой всё впервой. иллуми в чувствах ранее забытых теряется и думает о том, что если хисока сам попросил его, значит у него действительно нет сил бороться с этим. впервые нет сил. не его вина. не виноват в том, что любовь его такая никчемная, обречённая на провал и только. без шанса. иллуми в душе своей роется, перебирает всё, что связано, но ничего, кроме тихого спокойствия по отношению к хисоке не испытывает. даже жаль.       дважды повторять нет никакого смысла. хисока свои слова обратно не возьмёт и иллуми понимает, что если он не сможет полюбить в ответ, то должен хотя бы прекратить их личную агонию.       целовать первым волнительно. осознавать, что первый настолько искренний поцелуй оказывается и последним - отвратительно. иллу слезами тихими опять давится, целует так нежно, как только может. слизывает с чужих губ горечь и надеется, что хотя бы сейчас хисоке не так больно.       и ему действительно не больно. моро почти счастлив, пытается запомнить, нацарапать в собственном сознании чужую скорбь, так бережно, что пальцы в чёрных волосах дрожат - путают гладкие пряди. моро действительно не жалеет, что полюбил так неудачно, так больно, но вместе с тем так, что сердце заходится сейчас в волнующей истоме. и не от боли вовсе. совсем забывает. выкидывает всю боль из своего сердца, оставляет только самые приятные моменты, прячет их далеко-далеко в душе и обнимает свою боль любовь так бережно, так искренне благодарит его за всё, что он получил.       хисока снова дышать может легко и свободно. лёгкие, наконец, не сплошной болезненный кусок мяса и сердце - только любовь в себе хранит бережно, когда виска касается успокаивающая прохлада - не поцелуя, металла холодного. иллуми в глаза устало смотрит, выискивает что-то. улыбку чужую, такую влюблённую ловит. не может не улыбнуться в ответ. - я буду скучать. - надрывно, еле слышно в самые губы. хисока ловит на полуслове, по щеке гладит - успокаивает. - я тоже, солнце. - иллуми не слышит, хватает последние слова снова в поцелуй короткий, перед тем как выдохнуть, наконец, ровнее.       хисока бережно выдох судорожный ловит, прежде чем в глаза блестящие от слёз заглянуть. мгновение - сердце теперь, действительно спокойное, затихает.