Танцы в кровати

Отражение в зеркалах с точностью повторяло все движения парня - каждый поворот, па, плие, гранд-плие и прочие красивые названия, которые юноша заучивал в 6 лет, чтобы казаться старше, а, соответственно, умнее. Детство прошло и он уже давно не гонится ни за чьим одобрением, признав единственную свою страсть - танец.       Так было долгое время, и он жил, убежденный, что так будет всегда. Но у судьбы были свои планы и сейчас, танцуя, глядя в зеркало, сознание подрисовывало к его отражению ещё одно — тень, что скользила за ним, фантомные прикосновения тёплых рук, жаркое дыхание у шеи. Он смешивался с образом танцора, они становились неуловимо, почти инстинктивно похожи. Парень резко отвернулся от зеркала, накрыв лицо руками, растирая его, и дал себе передохнуть. Где начинались мысли — заканчивались танцы, поэтому он решил, что на сегодня достаточно и, подхватив полотенце, направился лениво к душевым. Почти нигде не горел свет, он один из немногих, кто остаётся до последнего, не считая охраны. Душевые встретили его глухой тишиной и полумраком, и Грушницкий расслабленно улыбнулся: такое спокойствие ему по душе. Уже стоя под тёплыми струями, он вновь ощутил отголосок прикосновений, и проследил пальцами вслед за касаниями, размывая водяные дорожки. Юноша откинул голову, и вода потекла по лицу. Он постоял так немного, пока волнение в груди не стало совсем невыносимым, и, наскоро смыв гель для душа, он вышел, обмотав бедра полотенцем. Ночь холодила влажные кудри, и парень встряхнулся, желая поскорее добраться до дома, не замечая моросящих капель дождя, редкого ветра и огней ночного города. Смотреть на время не хотелось — он и так знал, что безбожно задержался, и совесть начала потихоньку грызть его изнутри. Вбегая в подъезд и взлетая вверх по лестницам, игнорируя гудящие от усталости ноги, он нашарил ключи в кармане бомбера, и почти лёг на дверь, пытаясь её открыть (на самом деле, от усталости). — Я дома! - с порога крикнул он, захлопнув дверь, и привалился к стене, пытаясь разуться. Раздались негромкие шаги, и в проёме прихожей появился мужчина, вытирающий руки о полотенце. — Ну, наконец-то, - произнёс он, перекинув ткань через плечо. В сочетании с приглушенным чёрно-серым фартуком это выглядело... Внушительно. Особенно когда под фартуком была лишь лёгкая домашняя футболка, не скрывающая широкого разлета плеч и всех этих бицепсов. Грушницкий залип. — я приготовил твою любимую пасту. Юноша поморгал, немного смущённо улыбнувшись. — Ты не злишься? - на всякий случай спросил он, стягивая кроссовки. — Нет, конечно, за что? - удивлённо ответил вопросом на вопрос мужчина, но Грушницкий успел заметить хитрый блеск в его глазах и лёгкую ухмылку, которая появляется, когда он что-то затевает. Юноша выпрямился, глядя на него прищуренным в подозрении взглядом, как его осенило: — Ты только что пришёл, да? - выдохнул он, не понимая, как не догадался раньше. Руки чесались обнять этого человека и никогда не отпускать. Мужчина усмехнулся. — Почти. Пасту я всё же успел приготовить, - произнёс он, подходя к парню вплотную, кладя руки на его талию, и он наконец вдохнул по-новой, потому что это было именно то, чего не хватало, - я соскучился, - прошептал он юноше в губы, мягко накрывая их своими в медленном поцелуе, прикрывая глаза.       Грушницкий обвил шею мужчины руками, поглаживая, и тот углубил поцелуй, прижав парня ближе, сплетаясь языками. Отстранялись они неохотно, стараясь сохранить тепло между телами. — Пойдём, - мягкая улыбка вызывала дрожь в районе живота. Мужчина потянул парня за руку вглубь квартиры, но тот остановился, заставив мужчину вновь обернуться. — Я так тебя люблю, Гриш, - спокойно, прямо глядя коньячными глазами в горький шоколад напротив, сказал танцор. — Я тебя тоже люблю, детка, - ответил тот, - после ужина, - приблизившись к парню, томно зашептал он тому на ухо, - будь готов к десерту. Грушницкий зарделся, а в глазах блеснуло предвкушение. — Вы просто змей-искуситель, Григорий Александрович, - хмыкнул юноша. — И я в этом хорош, - довольно щурясь, отозвался Григорий. — Не наглей, Печорин, - улыбка против воли очертила губы. Оказалось, Печорин подготовился — накрытый стол, ароматические свечи, бутылка красного полусладкого вина — всё, как надо. Тихий стук капель о длинное окно умиротворял. — Боги, какая красота, - выдохнул парень, не переставая улыбаться, подставляя щеку под лёгкие поцелуи, ловя парочку губами. — Я думаю точно так же, глядя на тебя, - почти промурчал мужчина, наконец отлипнув от парня, подталкивая его к столу. Румянец разыгрался на скулах пуще прежнего, и Грушницкий молча сел за стол, смущенный донельзя.        Как прошёл ужин танцор помнит смутно — ему всё не сиделось, он лишь мельком улавливал вкус еды и хвалил её, а вино теплом разливалось по организму. Только отложив вилку, он сбежал в ванную, пока Печорин с бесстыжей улыбочкой наблюдал за его отступлением. Время шло, мужчина убрал со стола и перебрался в гостиную, включив для фона телевизор. Он ненавидит телевизоры, но иногда они создают приятную атмосферу и это единственная причина, по которой он не спустил плазму в мусорку. А ещё Грушницкий любит документальные фильмы, и они иногда заваливаются вместе на диван, чтобы послушать о древних инках. Послушать, потому что смотрели они только друг на друга. Вернулся кудрявый в одних домашних шортах, в которых Григорий всегда заглядывался на его ноги. А посмотреть было на что: гладкие, ровные, длинные ножки, такие стройные, что впору идти в модели, но тогда придётся делить эту красоту, а Печорин к такому не готов и никогда не будет.       Грушницкий с лёгкой улыбкой залез на мужчину, седлая его, и потянулся за неторопливым, нежным поцелуем. Руки Печорина прошлись вверх по бёдрам парня, пальцы заползли под края коротких шорт, и он с удовлетворением обнаружил, что на танцоре нет белья. Парень поерзал, и залез руками под футболку мужчины, проходясь ладонями по горячей коже. — Я так соскучился, просто ужас, - пробормотал Грушницкий, прерывая поцелуй, чтобы обнять Печорина. — Мне тебя весь день не хватало, - выдохнул Григорий, поддевая носом щеку парня. Танцор улыбнулся, крепче обнимая своего мужчину. — Это у тебя старческое, - хмыкнул юноша, и Печорин тихо рассмеялся. — Не думал, что двадцать шесть лет хоть как-то относятся к старости, - ответил Григорий, понимая, куда клонит кудрявый дьяволенок. Грушницкий по-доброму усмехнулся: — Ты не думал, а мне с моих девятнадцати лет виднее... — Я ещё очень молод, не преувеличивай. — Докажи, - вскинув голову, прямо глядя в глаза мужчины, сказал парень с непристойной ухмылкой, - давненько ты не проводил своих мастер-классов... Печорин вскинул брови. Дважды его просить не нужно. Подхватив вскрикнувшего от неожиданности парня и ухмыльнувшись на его красноречивый взгляд, Григорий понёс его в спальню, мягко опуская на кровать. — Смазка в левом ящике туалетного столика, где ещё массажное масло... - подсказал Грушницкий, расслабленно откидываясь на подушки, - презервативы там же. Печорин кивнул, выудил всё, что нужно, и подбросил парню бутылочку со смазкой, а тот поймал её с победным возгласом. Дождь бил по стёклам лениво, отчётливо выстукивая каждую каплю. В комнате стояла тишина, нарушаемая тихими вздохами, пока пальцы Григория подготавливали парня. Намеренно медленно, неторопливо, хотя знал, что юноше не терпится, но решил растянуть удовольствие. Мягкие стенки плотно обхватывали три пальца, то и дело задевающие простату, заставляя танцора вскидывать бёдра. Он пытался насадиться сам, быстрее, но Печорин другой рукой придавил его к постели, так что стало понятно — он сегодня рулит. Впрочем, как и всегда в постели.       Грушницкий прикусил губу, заглушив стон, когда пальцы наконец-то начали двигаться резче, поглаживая и надавливая так, что хотелось тихо скулить. Григорий был опытным любовником, но никогда он так не заботился об удовольствии партнёра, как с Грушницким, потому что он другой. Совсем ещё, казалось бы, мальчишка, но такой родной, необыкновенный, заботливый. Любящий. И Печорин любит в ответ, как никогда не думал, что вообще способен. Кудри разметались по подушке, на щеках юноши горел румянец, а алые губы так и манили к себе, дразняще выпуская вздохи и приглушенные стоны. Покрасневшие от ласк соски и расцветающие следы на груди юноши возносили мужчину на вершину эстетического экстаза. Григорий улыбнулся, мягко смотря на парня, и потянулся к нему, целуя и прикусывая его губы, но отстранился слишком быстро, по мнению танцора, разворачивая парня на живот, подложив под него подушку, и вновь ввёл пальцы. Грушницкий всхлипнул, потому что был готов кончить уже от этого. Смоляные кудри взбились, коньячные глаза смотрели с нетерпением, а лунный свет играл тенями на медовой коже. Дыхание прерывалось от рывков Печорина, а тяжелее всего было ожидание — Григорий дразнит. Пальцы задвигались быстрее, ноги парня разъехались, и он уткнулся лицом в подушку, глуша голос. Напрасно. Мужчина запустил вторую руку в его кудри, первой продолжая трахать его пальцами, и дёрнул, вынуждая поднять голову. Грушницкий хрипло вскрикнул и заскулил, когда согнутые пальцы попали точно по простате. Короткие, рваные вздохи прервались, когда парень замер, напрягшись всем телом, и излился с тихим мычанием, не прикоснувшись к себе. Печорин отпустил его волосы, нежно погладив затылок, и медленно вытащил пальцы, заставив парня вздрогнуть. Он хотел ещё. Григорий раскатал презерватив, смазал себя, добавил смазки ко входу юноши, и растёр вокруг нежной кожи, проталкивая внутрь. Грушницкий подобрался, выдыхая, уже готовый к большему. Он выгнулся, устраиваясь удобнее, и Печорин проследил руками красивый изгиб спины, не спеша входить. Провёл членом меж упругих ягодиц, имитируя толчки, не входя.       Грушницкий нетерпеливо вздохнул, поерзав, пытаясь прижаться теснее, и когда терпение готово было лопнуть и он приподнялся на руках, Печорин надавил рукой ему между лопаток, роняя на постель, одновременно с этим входя в парня наполовину. Глухой выкрик утонул в мягкой постели, мурашки прошлись вверх по позвоночнику, но Григорий различил дрожащий выдох облегчения. — Всё хорошо? Не больно? - поглаживая парня по бокам, спросил Печорин. — Да, хорошо... Господи, как хорошо... - зашептал танцор, подаваясь назад, насаживаясь ещё больше. Григорий наклонился поцеловать парня в загривок, прихватывая его зубами, и толкнулся до конца, входя на всю длину. Грушницкий громко простонал, зажмурившись в наслаждении : чтобы снова не кончить, ему пришлось приложить все силы.       Печорин проследил губами от шеи танцора до плеч и линии челюсти, целуя и прикусывая, пока тот, раскрасневшийся, жадно дышал, прижимаясь к нему. Медленный толчок выбил из Грушницкого тихий всхлип, и последовавший за ним ряд глубоких, но осторожных движений заставили обоих тихо простонать. — У меня, кстати, неделя каникул, - словно между прочим кинул Грушницкий, понимая, что мужчина осторожничает, опасаясь, что ему будет сложно танцевать. — Ну, тогда это всё меняет, - хмыкнул Григорий, резко толкнувшись, и кудрявый даже не успел спросить, что именно меняет, потому что всё и так было ясно — сегодня они насладятся друг другом.       Быстрые, точные движения сменялись мучительно медленными, заставляя парня скулить и просить о большем, пока все слова не выбивали из груди сильные толчки, вынуждая уткнуться в подушку, чтобы не стонать слишком громко, не срываться на крик... Когда Печорин замечает, что Грушницкий сдерживает свой голос, свой прекрасный, мелодичный голос, он вытаскивает из-под него подушку, отбрасывая её куда-то за спину, и отвешивает звонкий, жалящий шлепок по ягодице, заслушиваясь рваным вскриком, а в следующее мгновение выходит из него с характерным звуком и разворачивает, укладывая на спину, за ноги вздергивая его ближе к себе. — Даже не думай сдерживаться, - предупреждает Григорий, и вновь входит, двигаясь размашистыми, глубокими толчками. Грушницкий вцепился в него, впиваясь пальцами в широкую спину, и отпустил себя, раскрываясь полностью. Печорин накрыл его губы своими, сразу углубляя поцелуй, и замедлился, двигаясь уже сильнее и глубже, буквально сотрясая юношу каждым новым толчком. Воздуха не хватало, стоны рвались из груди, превращаясь в приглушенное мычание, потому что Печорин не отпускал его, крепко держа за подбородок и продолжая целовать. В какой-то момент вторая рука Григория скользнула к горлу парня, не сжимая, лишь легко придавливая, затрудняя дыхание ещё больше. Покрасневший, цвета спелой малины, Грушницкий просто позволил целовать себя, не находя в себе сил отвечать на всё и сразу, продолжая глухо мычать от движений мужчины. На глазах выступили слезы, и он судорожно всхлипнул, пытаясь отстраниться в поисках воздуха, но Печорин не позволил, отпустив его лишь когда горячие ручейки коснулись и его щёк. Танцор жадно глотал воздух, и Григорий остановился, давая ему отдышаться. Слёзы продолжали течь, и парень смаргивал их, потираясь щекой о подушку, несдержанно вздыхая. Печорин склонился ближе к нему, нежно убирая взмокшие завитушки со лба, и Грушницкий выдыхает с тихим шёпотом: — Не останавливайся. Мир Григория Печорина взрывается, и остаётся лишь эхо этих слов, когда он в тысячный раз понимает, что сделает ради этого парня что угодно. Он движется слитно, тягуче, и из глаз танцора снова бегут жгучие капли, потому что он не в силах держать в себе этот жар, это удовольствие, пьянящее. Это больше, чем страсть. Больше, чем похоть. Больше, чем желание и мечта. Это любовь.       Когда Григорий снова ускоряется, входит быстрее и глубже, проезжаясь по простате, постоянно потираясь о неё, Грушницкий почти сходит с ума. Резкие выкрики рвутся из горла, хочется скулить и выть от того, насколько ему хорошо, насколько он высоко сейчас, и он поддаётся, стонет, и кажется, что его скоро разорвёт от напряжения, от гаммы чувств. Кажется, будто вся кровь прилила к члену, и он даже не успевает дотянуться до него рукой, потому что Григорий толкается сильнее, особенно удачно попав по простате, и юноша весь сжимается, впадая в оргазм, заставляя Печорина рычаще зашипеть. Тот движется ещё пару раз с огромным трудом, и кончает следом, зажмурившись, прикусывая губу и тихо выдыхая.       Когда он открывает глаза, Грушницкий судорожно всхлипывает, мелко дрожа всем телом, слабо цепляясь за простыни. Печорин накрывает его собой, прижимаясь так близко, насколько возможно, и заглядывает в мокрые, блестящие глаза, всё ещё полные слез удовольствия. — Ч-ш-ш, - тихо произносит он, поглаживая кудри парня, и ловит его подрагивающие губы, мягко целуя. Руки успокаивающе поглаживают плечи и бока, и танцор наконец льнет к нему сам, пряча лицо в изгибе шеи, изредка продолжая всхлипывать. — Сейчас потерпи немного, - ласково говорит Григорий, и выходит из юноши так аккуратно, как может, но тот всё равно вздрагивает, морщась. Сердце Печорина вздрагивает вместе с его мальчиком.       Печорин утирает слёзы с его щёк, и целует, целует, целует, пока Грушницкий сонно моргает, изо всех сил стараясь не заснуть, но мужчина наскоро отирает их каким-то полотенцем из тумбочки, молясь, чтобы оно было не для лица, выбрасывает полный презерватив, и ложится, крепко обнимая юношу, укрывая их обоих одеялом. — Люблю тебя, малыш, - тихо шепчет он, зарываясь носом в угольные кудри, от которых веет солнцем, думая, что их обладатель спит. — И я тебя люблю, милый, - неожиданно бормочет Грушницкий, прижимаясь ближе к мужчине, расслабленно закрывая глаза и размеренно дыша. Печорин улыбается, засыпая.

***

— Это моё полотенце для лица?!