Так или иначе, мы все немного странные.
Она видела его лишь один раз, но ей хватило этого. Она смотрела на него изучающе, в оба глаза, он же испытывал легкое неудобство. Столь острое внимание, которое оказывала эта девушка, была ему в новинку. В нем не особо были заинтересованы красивые женщины. Первой и единственной была его жена, Пандора. Она оказывала свое внимание на него ещё в школе, а он думал, она просто хочет быть его другом, что в конечном итоге привело к тому, что они стали парой. А дальше, потом, когда произошло то событие, после которого он стал вдовцом, его коллеги часто подмечали и жалели своего товарища, говорили, что ему стоило бы жениться вновь, ведь его дочь так мала, ей нужна мать, но Ксенофилиус убеждал, что его любви хватит для дочери, чтобы вырастить её. Он не был намерен снова жениться и уж тем более искать себе женщину, да и женщины отзывались так же, не сильно заостряя внимания на нем — современным особам не шибко прельщало встречаться с мужчиной, у которого есть ребенок. Эвердин не смущало наличие ребенка у мужчины и уж тем более несколько браков за собственными плечами. За Эвел — так звали её близкие люди — переживала мать, что её дочь так и не сможет успокоиться и жить счастливо, вспоминая её подростковые годы, её необузданность и стремление юного разума и тела. Казалось, она сожжет все, что попадет в её поле зрения. С возрастом, конечно, пыл поумерился, хотя она все еще видела ту буйную рыжеволосую девочку, бегающую за младшими братьями, тыкающую в них насекомых, которые нашла. В двадцать лет Эвел вышла замуж за высокого и крепкого юношу, который старше её только на год. Он был прекрасен, их любовь разгорелась молниеносно. И не прошло двух месяцев, как они поженились. Брак продлился ровно столько, сколько он был её старше, причины так и не ясны точно. Матери Эвел казалось, они хорошо подходят друг другу, а что творилось между ними, не знала. Эвердин не особо была любителем рассказывать и рассуждать, что было не так или так просто. Разошлись. Каждый пошел своим путем — вот и все. Хоть родители и продолжают вскользь задавать вопрос: "Почему так, а не иначе?" Самое краткое изложение от их дочери таково: "Любовь прошла, как дождь, оставив влагу, дав напиться... А если бы он остался, это было бы болото, а не ботанический сад". Отец с матерью уже начинали думать, что их дочь просто не верит в вечную любовь, хоть у нее на глазах был пример любви родителей друг к другу. Эвердин была сложным человеком.***
Ксенофилиус всегда был не таким, как все: ярко бросалась его эксцентричность, и было не так много лиц, заинтересованных в нем. Он и не думал о них вовсе, у него оставалась дочь, которая была похожа на мать, и ему этой частички хватало, чтобы жить дальше. Несмотря ни на что, он мог жить и любить свою единственную дочь, ему хватало этого, хоть иногда он и вспоминал свою жену. В очень холодные ночи он уходил в свою круглую кухню, чтобы прикоснуться холодными ладонями к чайнику, гревшемуся на плите, предаваясь воспоминаниям, в которых Пандора обнимала его и целовала в щеку. Потом — колкий осадок от того дня, когда он пришел домой и увидел этот ужас. Он не сразу понял, что она умерла. Дочь просто обняла отца, спрятав свое личико, а он не понимал, смотрел на Пандору, что лежала на полу и не двигалась. Почему он опять предаётся этому воспоминанию, он и сам не знал, видимо, этот шрам никогда не затянется в его серце. Потерю любимой слишком тяжело пережить, все, что остаётся — жить дальше, ради дочери и её будущего. Конечно, она совсем уже взрослая и скоро она отправится в путешествие, в экспедицию. Разумеется, он, как отец, волнуется, ведь кто знает, что может произойти? Каждый раз, когда он думает о том, что она скоро уедет от него и что он останется совсем один, его руки замерзают сильнее, и он все больше жмется к разгоряченному чайнику, который уже засвистел. Отрываясь от слишком горячей поверхности, он смотрит равнодушно на покрасневшие ладони, смотрит и словно не чувствует эту боль. Он тяжело вздыхает и уже остужает заклинанием руки. Всего взмах — и холодок успокаивает обожженные ладони. — Все будет хорошо, — он слишком часто говорит это, но сам особо не верит, придумывая разное из-за своей буйной фантазии, все больше уходя прочь от реальности.***
Мероприятие, которое проводилось для всех, кто работал в корреспонденции, и на котором были не только круги магического издания, было пиршеством, проводившемся раз в три года. Тут были все. Мистер Лавгуд чувствовал себя немного скованно, обычно он не ходил на такие мероприятия, а точнее, на этом мероприятии он впервые. Тут было много людей, и всех их он видел в первый раз, разве что наткнулся на одного знакомого, который посоветовал ему выпить звездный коктейль, чтобы расслабиться, а то уж бросается в глаза его слегка дезориентированное состояние. Он удивился, неужели Лавгуд никогда не был на вечеринках, на что тот лишь ответил в своей привычной манере, что устраивали с дочерью вечеринки, на которые были приглашены все существа от Бедшарпа и до Годвика. Знакомый лишь похлопал Лавгуда по плечу, сказав: "Это отлично, приятель, развлекайся". Первое время он пытался общаться, но ему становилось скучно и он просто ходил, разглядывая присутствующих, пока не почувствовал чей-то пристальный взгляд, что прошелся по нему, как разряд пыли, которую он обычно рассеивал заклинанием. Он обернулся, не понимая, кто так смотрит на него, и, когда нашел, замер, вглядываясь в эти глаза цвета коры дуба. Она улыбалась, его взгляд коснулся её губ, которые приветливо улыбались, спрашивая, как у него дела и что, наверное, он её не помнит, на что он молниеносно ответил, как он мог забыть ту, которая так исследует его взглядом? Его прямолинейность обескураживала Эвердин, но также казалась смешной. После они еще долго разговаривали: сначала о работе, а потом друг о друге — мелочи о том, что его дочь скоро покинет отчий дом. В основном говорил Ксенофилиус, а Эвердин слушала, попутно думая про себя, что он забавный, и каков он в постели, и как он целуется — эти мысли пришли лениво за четвертым выпитым бокалом. Она пришла сюда позже всех, в разгар вечеринки, но ей не было интересно общаться с новыми людьми. У нее было паршивое настроение, и хотелось выпить по этой причине. Она думала прилипнуть к барной стойке и погрязнуть в бесчисленных коктейлях, а затем, когда дойдет до кондиции, трансгрессировать домой, упадя в объятия холодных простыней, вспоминать, как она напивалась и приводила к себе незнакомца, которого узнает горизонтально. Но это в прошлом, она уже не та безбашенная девушка. Ей хотелось чего-то такого, что успокоило бы её чересчур горячее тело, перед сном стабилизировало её кожу, дало немного прохлады. Прохлада от простыни вгоняла в тоску, хотелось ощутить чьи-то прохладные руки на своем теле, чтобы кто-то прижимал к себе, гладил и целовал. Раньше её не сильно увлекали предварительные ласки, но, видимо, сейчас она подросла для этого. Раньше все было проще: просто раздеться, просто раздвинуть ноги или забраться сверху, двигать бедрами в бешеном темпе, ощущая пальцы на своих бедрах, от которых оставались синяки. Все было в каких-то диких темпах, в желании достичь оргазма и быстрее, в нетерпении оголяясь, почувствовать твердость, настойчивость. Ни минуты на передышку — здесь и сейчас, сдирая нижнее бельё, не ожидая самого возбуждения — ощутить что угодно, лишь бы не пустоту. Сейчас мысли о вожделении всегда осязать ласку, желание цепляться за мужские плечи, ощущая защищенность в объятиях, чувствовать руки, которые были бы на теле, как еще одна одежда.Все мы, так или иначе, одиноки.
Когда они переместились на воздух, где было меньше людей, она думала о своем, а он смотрел на неё, изучая так же, как она тогда. В этот час каждый был предоставлен своим мыслям, но сейчас, когда, казалось, никого кроме них нет поблизости, чувствовалась атмосфера спокойствия и умиротворения. Когда она взглянула ему в глаза, спросила: — Значит, вы совсем один? — этот вопрос можно было подать как утверждение, на что он слабо улыбнулся, согласившись. — Да, но не совсем, ведь есть моя дочь. Он пытался что-то объяснить или еще правильнее рассказать, но потом все же нашел выход: — А у вас есть дети? Этот вопрос был для Эвердин простым и, тем не менее, колким. Ей всегда было сложно ответить на него — да или нет. Во втором браке она родила девочку, но не ощущала материнского чувства, по этой причине при разводе оставила дочку своему бывшему мужу. Хоть позже, когда малышка повзрослела, её отец объяснял, что у нее есть мама, но все так сложно. Она мать, но факт, что она носила под сердцем дитя и, родив, отчетливо понимала, что не чувствует любовь и даже то, что это её ребенок. Она лишь поняла, что вообще не создана для материнства, а зачем калечить ребенка своей нелюбовью? Скорее, она была для нее как знакомая девочка, что улыбалась и была так похожа на отца. От этого становилось временами горько на душе, что она не может чувствовать себя счастливой в роли матери, она даже не нашла еще себя в роли жены. Она странная, раз не может почувствовать такие простые вещи? Её молчание затянулось. Она отворачивается, пытаясь сообразить и ответить, как обычно, что нет, но вдруг он встревоженно прикасается к её плечу, и в этот момент она смотрит на него, глаза в глаза. Казалось, все вокруг замерло, как снежинки, что летят вниз, медленно — те, что полегче, и те, что больше — стремительней. Такое простое прикосновение способно совсем поглотить Эвердин. Его рука. Она лишь сглотнула и облизала губы, чтобы понять, что это неправильно, что все, пора домой, она напилась. Эту мысль прервала она сама, накрыв его руку своей, а после она, не зная как так получилось, пригласила его к себе, и он пошел без лишних мыслей.***
Как так вышло, она не знала, просто было так неестественно, они ведь совершено разные. Он — чудак с головы до пят, но вот он обнял, его руки легли на её спину, а после так нежно и чувственно коснулись её щеки его пальцы, немного прохладные. Она открыла глаза, встретившись с его глазами, взяла его руку в свою, поцеловала своими горячими губами, ощутила, как он вздрогнул, а затем сам прильнул к её горячим губам, согреваясь её теплом. Неспешно ощущая каждое движение рук и губ, он не хотел отстраняться от неё, она же начала снимать с себя одежду, на что получила ответ, что ведь она замерзнет. Она же ответила, что он её согреет. Её руки переключились на лишение его одежды и, оказавшись на постели, он лишь сказал, что очень давно не занимался этим. Она только улыбнулась на его признание, ласкаясь в его ладони щекой, прося прикасаться к ней. На её просьбу он откликнулся, проводя ладонями по плечам, опускаясь на её грудь и живот, проводя по бедрам. Его руки согревались об её горячую кожу, становясь с ней одной температуры. От прикосновения к ней все таяло и приобретало совсем другие фигуры в голове, от спонтанности и от того, что все так обернулось, и он лежит под ней, она же восседает на его бедрах, погружаясь все глубже до конца. Он лишь держится за нее руками, его ладони, пальцы цепляются, не давая оставить его одного распластованным на простыне, в пытке — чувства, которые он не ощущал всем телом очень давно. Он вторгался в нее, но вместе с тем она погружалась в него, соединяя двух любовников, что ищут друг друга в тьме, сливаясь в поцелуе, и на этих простынях, разливаясь, доходя до края сладкого и болезненного чувства, между сладостью и соленым краем, за который падают вдвоём. В безмятежном танце они кружатся вдвоем, он ведом ей, но не жалеет, разглядывая её всю без тени скрытости, от глаз самую мельчайшую деталь, изучая её кончики пальцев, покрывая ей лицо поцелуями, чувствуя ее тяжелое дыхание от каждого толчка, притягивая, чтобы опалить её кожу своим дыханием, прижаться теснее к бедрам, которые, кажется, уже теснее некуда. Голова пустеет, лишь мысли об её коже, об её запахе заполняют весь мир Ксено, делая его мир теплее и реальнее. Исчезают все те стены, которые он придумал, чтобы оградиться от действительности, что принесла лишь боль.Реальность неплоха, если с тобой есть те, кого ты любишь, и те, кто любит тебя.
Эта ночь не стала первой и не была последней — это соединило двух одиноких людей, что хотели любви. Встретиться, чтобы больше не расставаться. Многие вещи происходят спонтанно и стремительно, но это не значит, что это может быть ошибкой.