Меньшинство

В окно весело светило солнце. Персиваль-Синьор-Барон-фон-Штернский надрывно выл. Похоронная процессия, сопровождавшая его не вовремя почившую хозяйку, уже скрылась за воротами поместья, но маленький чихуахуа все еще рвался за ней из крепких рук дворника Степана. — Ну, полно-те, полно! — мозолистая рука мужчины легла Персивалю между ушей, и благородный пес, забыв о горе, тут же с остервенением цапнул ее за палец. «Полно-те»?! Как этот неотесанный недальновидный мужлан вообще может уразуметь всю глубину Персивалевой трагедии? Ведь теперь, без защиты Анны Михайловны, утонченный потомок древнего рода остался один-на-один с кодлом огромных дворовых псов, которые его ненавидели и всячески унижали. Персиваль никогда не забудет их первую встречу. Тогда он, будучи еще псом-подростком, наконец-то осмелился выйти в огромный мир, именуемый людьми «двором». Прогуливаясь по пушистой зеленой лужайке, он заметил свору соплеменников, которые рьяно спорили, кому принадлежит великолепная, покрытая волокнами аппетитного говяжьего мяса, сахарная косточка. Персиваль втиснулся прямо в центр круга, заставив крупную черную дворнягу прервать рычащее-лающий поток аргументов. — Я Персиваль-Синьор-Барон-фон-Штернский, — с достоинством произнес крошечный пес. Желтый глаз недобро покосился на него. — И? — Эта кость должна быть моя. — Почему это? — опешил черный, а остальные собаки странно переглянулись. Персиваль понятия не имел, зачем ему та кость, ведь ему вовек ее не сгрызть. Да и кормили его исключительно деликатесным мясом, а не этими огрызками да объедками. Но нужна же она была десятку здоровенных псов, почему он должен выделяться? — Я из очень древнего рода, — гордо сказал он. — Из самой Мексики. И у меня есть медали за экстерьер и родословную. Собаки снова переглянулись, видимо, ни словечка не поняв из этой речи. Даже черный молчал. Было слышно, как шевелятся мысли в его дворняжьем мозгу. Откуда таким чурбанам знать что-то о благородстве и чистоте крови? Сообразив, что обезоружил противников, Персиваль потянулся к награде. Черный зарычал и щелкнул длинными, как сабли, клыками прямо перед носом Персиваля. Тот описался. А что в этом такого? Высокородные псы привычны в дискуссиях на вербальном уровне, и насильственных методов никак не приемлют. Благородный организм, конечно же, взбунтовался против надвигающейся драки и выдал порцию протеста прямо на сухой песок. Псы залаяли хохотом, всем своим видом показывая, как они относятся и к жиденькому протесту, и к благородным псам в целом. — Брысь отседова, шмакодявка! — как-то даже добродушно рявкнул черный, но Персиваль не смог двинуться с места от внезапно накатившего чувства стыда. Благо, на крыльцо вышла хозяйка и зычным голосом прокричала: — Пе-е-ерсик, ку-у-у-ушать! Только тогда он ринулся к безопасному дому. Пусть эти блохастые знают: не от них бежит аристократичный пес, а к своему изысканному обеду. Вторая встреча проходила приблизительно так же. Псы учили дворового щенка облаивать чужих, и завязалось громкое обсуждение, как это делать эффективнее: бросаться с яростным лаем, натягивая до предела цепи, или спокойно погавкивать в стороне, тем не менее, обозначая свое присутствие. В награду первых ночами выпускали бегать по всей территории поместья, зато вторых Степан не лупил метлой, когда приезжали гости, на которых кидаться было воспрещено. Персиваль тоже хотел поучить малыша. Ну, а чем он-то хуже дворовых псов? Наоборот, превосходит их во всех смыслах. По степени учености уж точно: он часто соприкасался с умными книгами. Правда, делал он это не разумом, а тщедушным тельцем, когда дрых на хозяйкиных коленях во время ее вечерних чтений. Но эти остолопы книг в глаза не видели, так что его взаимодействие с научной литературой все равно было продуктивнее. — Гавкать — это вообще не цивилизованно. Люди любят, когда собаки к ним ластятся, — со знанием дела вклинился Персиваль в разговор. — Они тогда сахару дают. Псы, как обычно, обменялись взглядами. — Правда? — радостно воскликнул щенок. — Люди, Трезорка, сахар за хорошую работу дают. У домашней мелкоты, — кивнул черный на Персиваля, — работа на ручках сидеть и ластиться, а у дворовых псов — чужаков гонять. Усек? — Какие вы невежды, — вздохнул Персиваль. — Сами дикари и ребенка учите дикарским замашкам. Вас и во дворе-то держат от того, что вы такие. Были бы ласковыми — жили бы в доме, как и я. — Правда? — снова воскликнул Трезорка. — Разумеется, — вскинул голову благородный пес, чтобы снисходительно посмотреть тому в глаза. — Но разве чурбаны вроде вас могли бы до этого додуматься? Черный нахмурился. — А знаешь-ка, Пе-е-ерсик, топай отсель подобру-поздорову, — зубы-сабли предупреждающе щелкнули, и Персивалю пришлось ретироваться, пока организм вновь не устроил мокрый протест. Шло время, а дворовые псы все никак не хотели считаться с ним. Они всячески игнорировали его советы и зачастую делали вид, что его не существует. И тогда Персиваль глубоко задумался — а он был определенно не глупым псом — о причинах такого неуважительного поведения. Он морщил свой рыжеватый лобик в поисках ответов и ежедневно спал на умных хозяйских книгах. И, наконец, его озарило. Псы ведут себя так, потому что они большие, а он маленький! Они не считают его равным себе! Это открытие привело его в сильнейшее волнение. Как же теперь он хотел стать большим, как они. Тогда эти глупые создания не смотрели бы на него сверху вниз и прислушивались к его мудрым советам. Но, увы, быть породистым означало не только иметь благородное происхождение и чистоту крови, а еще и некоторые ограничения — стать больше Персиваль физически не мог. Он кутался сразу в три-четыре собачьи курточки, чтобы казаться крупнее, но успеха это не возымело. Тогда он долго и плаксиво жаловался Анне Михайловне на свою нелегкую жизнь, и добрая хозяйка издала по поместью строгий указ: отныне и впредь большие собаки не имели права обижать маленьких и должны были спокойно и доброжелательно к ним относиться. Собаки выслушали хозяйку, пожали могучими плечами и разбрелись по своим делам. Даже прибившийся в прошлом месяце ко двору крошечный песик Фантик, которого свора почему-то до сих пор не прогнала, хлопнул пару раз глазами и продолжил невозмутимо грызть какую-то грязную деревяшку. Персиваль тоже не скакал от радости: он прекрасно понимал — не глупый ведь пес — что подобный указ не сильно изменит его жизнь. После еще одного вечера чихуашных слез и страданий хозяйка издала второй указ: все большие собаки обязаны дружить с маленькими. Псы, услышав это, по обыкновению переглянулись, а Персиваль возликовал. Теперь-то им придется принять его в свою компанию! Принять-то они его приняли. И клыки-сабли больше не показывали. Но все время ему казалось, что при его появлении затихают все дискуссии и веселые собачьи споры. Разговаривала свора исключительно на свои крупнособачьи темы, к которым у Персиваля не было никакого интереса. А однажды — шутка ли — кто-то из псов позволил себе усмехнуться ему в спину. Это стало последней каплей. Теперь Персиваль планировал уговорить хозяйку на новый указ: пусть все дворовые псы ему подчиняются. Но тут вдруг Анна Михайловна приказала долго жить. А Степан: «полно-те»! Никогда не понять простому мужику — такой же дворняге, в своем роде, — настоящей боли благородной души… Пес уже совсем отчаялся. И тут вдруг — чудо! Самое настоящее чудо, чудеснее некуда! Нотариус Анны Михайловны заявил, что все свое имение она завещала не кому-нибудь, а ему — Персивалю-Синьору-Барону-фон-Штернскому. Он лаял и скакал, как сумасшедший. Он даже описался от счастья. А что такого? Благородный организм, привыкший за всю жизнь только к неимоверной боли и невыносимым страданиям, бунтовал даже против хорошего. Это ведь не какой-то там обычный организм. Немного успокоившись, Персиваль принялся за указы. Первым делом, он приказал всем кланяться ему в лапки. Псы, конечно же, становились от этого на голову ниже, но ничего особо не менялось. Кроме того, что родители Трезорки, забрав с собой сына, покинули двор. Персиваль был расстроен неудачей. Он снова долго думал, и его мозг пришел к выводу, что если псы начнут уважать своего хозяина, то и сбегать больше не будут. Нет, он не издал приказ, обязывающий всех уважать его — Персиваль все-таки был не глуп и после провала с дружбой понял, что прямые указы весьма неблагодарное дело. Он поступил хитрее. Еще со времен Аллы Михайловны посреди двора стоял столб с доской почета. На него вешали портрет самого лучшего в этом месяце пса-охранника и подписывали какими-то буквами — Персиваль хоть и отличался умом, разбирать человеческую письменность еще не мог. Но он не сомневался, что там написано что-то хорошее. Разве будут писать плохое над почетными физиономиями? Свора долго рассматривала портрет, которым Персиваль заменил очередного отличника охраны. Над довольной нарисованной мордой чихуахуа золотыми буквами было написано: «Тузик, задержал 33 злоумышленника». Фантик прочитал это вслух. Псы покатились со смеху. — Да как вы… Да как ты… Как смеете?! — кипя гневом, вскричал Персиваль. — Я сейчас тако-о-ой указ издам, вы плакать будете! А ты, — посмотрел он на Фантика. — Предатель! Я для нас, для всех маленьких собачек стараюсь, чтоб эти вон не смотрели на нас свысока! — Дурак ты, — только и сказал Фантик. Утром Персиваль среди собак не досчитался Тузика и Фантика. — Неблагодарная псина! — раздраженно зарычал он. Он был очень удручен тем, что единственный, кто был его роста, исчез из поместья. Теперь Персиваль снова остался один-на-один со сворой огромных псов, которые хоть и выполняли его распоряжения, меньше от этого так и не становились. И Персиваль придумал. — Напиши указ отрубить им всем тела! — Зачем? — глупо хлопая ресницами, спросил Степан. — Тогда от них останутся только головы, и, наконец-то они станут моего размера, тупица! — снисходительно объяснил пес. — Но они же тогда умрут, — осторожно возразил дворник. — Отруби так, чтоб не умерли. — Головы без тела не живут… Маленькие глазки подозрительно посмотрели на мужчину. — А ученые это доказали? — Ну… да… — развел руками Степан. На морде Персиваля проступило отчаяние. Ученых он уважал. Они же умные, в конце-концов. Если говорят, нельзя рубить головы, значит, нельзя. А жаль… С тоской глядя в окно, он заметил гуся, который принимал пылевую ванну. Залез в ямку и барахтался в ней, только голову одну и было видно. И тут Персиваля осенило. Уже к обеду был готов указ закопать псов в землю, только головы оставить снаружи. — Так не умрут? — спросил пес у Степана. — Так — нет. — И ученые подтверждают? — И ученые… — Выполняй тогда. Степан вышел из комнаты и покрутил пальцем у виска. Но, как человек подневольный, пошел выполнять распоряжение. Вечером Персиваль приказал натянуть на себя ворох вещей. Теперь он выглядел как колобок на ножках, но этот факт ничуть не смущал его. Впервые в своей жизни благородный пес был счастлив. Вальяжно вышагивая между рядами торчащих из земли голов, он ощущал себя выше всех. Он теперь большой! Большой!!! И пусть теперь они странно переглядываются и хохочут — это все от зависти. Наконец-то, наконец-то, он стал большим. Нет, великим! Персиваль-Синьор-Барон-фон-Штернский Великий — так теперь они должны будут его называть. В эту ночь Персиваль спал без задних лап. Он прошел сквозь ад непонимания и насмешек и выстрадал свое величие. Благородный организм теперь нуждался в отдыхе. И ничего не могло помешать его сну. Ни шорох, ни грохот, ни лай теперь уже маленьких дворовых собак. Перебирая во сне лапами, будто взбираясь по лестнице на трон, пес счастливо улыбался. Проснулся Персиваль от холода. Голые серые стены мрачно нависали над ним, тело неприятно холодил каменный пол. Пес осоловело хлопал глазами, созерцая пустую комнату. Где он? Неужели его похитили? Но очертания комнаты были смутно знакомы. Персиваль выглянул в окно. Это его двор! Хоть пес его узнал не сразу. За исключением торчащих из земли собачьих голов и столба с почетным портретом, во дворе ничего не было. Ни построек, ни поленниц, ни забора. Даже три кучи кизяка бесследно исчезли. — Нет! Ничего нет! Ограбили! Украли! — с диким воплем в комнату ворвался Степан. — Да как же так?! — чуть не плача, тявкнул Персиваль. — А собаки? Почему они не охраняли? — Но, хозяин, — беспомощно раскинул руки дворник. — Собаки не могут эффективно охранять без туловища. Учеными, между прочим, доказано. В окно весело светило солнце. Персиваль-Синьор-Барон-фон-Штернский надрывно выл.