Чокнутая социопатка. Так меня называла мать. Еë больше нет. Наверное, плохо радоваться этому, но я рада. Бесконечно Бескрайне.
Бью себя рукой по щеке, от чего начинаю рыдать ещë сильнее. По лицу начинают ручьëм стекать слëзы. Слабость, минутная слабость, которую нужно подавить. Не начинать истерику. Сама же знаю, потом будет хуже. Труднее. Не выходит. Я начинаю смеяться от безысходности. Это, наверное, ненормально.Я — ненормальная. Все мое существо — нечто ненормальное. Перечащее нормам морали, человеческим признакам, эволюции общепринятых норм. Всему. Моя душа прогнившая мерзкая. Носит в своей глубине планы и намерения, о которых не принято говорить в развитом обществе. Что-то ужасное.
Провожу длинными ногтями по шее, сцарапывая кожу, надеясь на моральное облегчение. Оно не приходит. Не наступает. За что. Почему я должна мучаться. Мучаться из-за его очередной выходки.Том — тварь. Манипулятор, эгоист, лгун. Он такой. Такой… похожий на меня. Раздражает. Раздражает сам факт схожести. Факт того, что я рассмотрела в нём свои черты. Свои повадки и взгляды. Они ужасны. Он ужасен и в тоже время так бесконечно обаятелен. Притягивает своей улыбкой. Возбуждает. Будоражит сознание сотнями разных сразу вырисовывающихся в мозгу картинок.
Сердце бьëтся с неимоверной скоростью. Старается выпрыгнуть из грудной клетки, разорвать еë к чертям и очутиться снаружи. Лезу рукой в карман. Достаю баночку сильного успокоительного. Глотаю пару таблеток.Доктор прописал. На самом деле мать перед смертью стала пичкать меня ими. Вот я и подсела. Начала ловить кайф с простого успокоительного. Теперь вот мучаюсь. Пыталась бросить но после пары нервных срывов идея была забыта. И слава богу.
Прислоняюсь щекой к холодной шершавой стене. Сползаю по камню. Какой-то выступ на стене оставляет глубокий порез на лице. — Блять, — прикасаюсь к стене мертвенно холодными пальцами. На них осталась кровь. Боль отрезвляет.Боль — третья моя слабость после Тома и таблеток. Физическая боль заглушает моральную, это стало привычным, и оно мне нравится. Нравится осознавать, что есть что-то больнее. Нравится мой личный наркотик — боль. Он накрывает с головой, затягивает в легкую пучину безумия. Приводит к эйфории, дарит еë. Бесконечную, желаемую. Безумно важную в это время. Мне нравится. Мне это нужно. А осталась ли у меня еще хоть чуть-чуть моральной боли. Не думаю. Она временно прошла. Проблемы забываются всë больше с каждым выпитым граммом успокоительного. Но эффект пройдет, и придëтся снова думать. Делать. Желать. Жить. А я не хочу.
С трудом встаю на ноги и покачиваясь подхожу к раковине. Включаю сильную струю воды и боком подставляю под неё голову. Холодные ручейки бегут по лицу, волосам, затекают в рот. Кое-как успокаиваюсь. Выхожу из туалета и, как ни в чём не бывало, отправляюсь искать Реддла. — Вот ты где, — натыкаюсь на него на Астрономической башне, беру за рукав и тяну на себя, намереваясь поговорить. — Я люблю тебя, — коротко бросает он, хватая за щёки и притягивая к себе для поцелуя. Целует долго и мокро. В сердце возвращается надежда и былое счастье.Он меня любит. Я его тоже. Что мне ещё надо.
Обнимаю его, держу крепко, прижимаясь к широкой груди щекой, стараясь уцепить ещё хоть парочку небрежных касаний, стараясь продлить объятья. — Здорово. Останешься у меня на ночь? — Том улыбается. Я тоже лыблюсь как дура. Дико счастливая дура.Главное, я всё делаю правильно. Главное, что он со мной и мы друг друга любим.
— Конечно, — шепчу в пустоту. Ветер на башне стал сильнее.