Самая злобная тварь
Город окутали тучи, тяжёлые и плотные, как ватное одеяло. Изредка проглядывала луна — точно сердитое лицо между занавесей мелькнёт и вновь исчезнет. Тысячи мелких капелек оседали на шерстяном пальто Виктора, и оно скоро отсырело, сделавшись тяжёлым, как доспех. Круглые камни брусчатой набережной блестели в свете газовых фонарей, будто рыбья чешуя. С моря тянуло гнилью и водорослями; маслянисто-тёмные воды с чмоканьем бились о гранитные плиты, в такт накатам волн постукивали и поскрипывали лодки на причале внизу, и тоскливый этот скрип напоминал то крики птиц, то детский плач. А только ли напоминал? Виктор нахмурился и остановился; Хейд, бесшумной тенью скользивший рядом, тут же замер и обратил на него взгляд раскосых глаз. — Наслаждаешься красотой пейзажа? — вполголоса осведомился он. — Правильно, времени у нас навалом. Давай постоим, полюбуемся, жаль я корзинку для пикника не прихватил! Виктор жестом призвал его к молчанию, и Хейд прекратил упражняться в остроумии — нахмурился, прислушался настороженно. Теперь Виктор явственно услышал звуки, которые никак не могли быть скрипом древесины или лодочных снастей. От лодочного причала доносился плач ребёнка, причём ребёнка совсем маленького, усталого и отчаявшегося. Он плакал тихо и безнадёжно, словно уже и не надеялся, что кто-то услышит и поможет ему, поэтому просто скулил и всхлипывал от страха или боли. Они переглянулись. На смуглом лице Хейда Виктор различал лишь блестящие глаза, но ярко представил, как тот скривил изуродованные губы, когда сказал: — Раймонд, нас дело ждёт! Или в твоей башке такая информация долго не задерживается? — Это ребёнок, — сказал Виктор, подходя к ограждению набережной, вдоль которого сияли фонари, разгоняя темноту. Их искажённые отражения качались в воде, точно огромные серебристые медузы. В этом свете Виктор едва видел очертания пришвартованных лодок. — А ты нянькой заделался? — раздражённо спросил Хейд, подходя ближе. Он злился и раздражался почти всё время, но сейчас Виктору чудилось, что нервничает напарник не только из-за того, что они могли опоздать на важную встречу. Он был далёк от мысли, что раскусил Хейда и теперь может его понять, но за последние дни всё же разобрался в нём чуть лучше. Настолько, чтобы предположить: тот сейчас бесится потому, что его грызут остатки совести. Предмет размышлений вдруг вцепился ему в локоть, стиснув до боли. — Я его вижу, — выдохнул Хейд. В этот момент Виктор тоже увидел: маленькая фигурка, покачиваясь, стоит на носу самой дальней лодки. Один неуклюжий шажок, потом другой... всплеск — и плач оборвался. — Акулье дерьмо! — рявкнул Хейд и сорвался с места. Виктор и глазом не успел моргнуть, как напарник преодолел ведущие к причалу ступени и очутился на деревянном настиле. Ловкий, лёгкий, Хейд прыгнул на первую лодку, которая под ним даже не просела. Виктор, пожалуй, не решился бы вот так прыгать по качающимся лодкам, но безбашенной Сороке всё нипочём: стремительной тенью перелетает с одной неверной опоры на другую, не боясь поскользнуться, зацепиться ногой за борт и раскроить себе череп. В мгновение ока Хейд оказался на носу последней лодки, согнулся, и Виктор потерял его из виду, но уже через секунду увидел тёмный силуэт снова. Хейд выпрямился, прижимая что-то к груди. Вытащил-таки. И судя по пронзительному крику, немедленно пролетевшему над берегом, ребёнок остался жив и достаточно здоров, чтобы вопить во всё горло. Возвращался Хейд куда медленнее, потому что теперь не мог балансировать руками. Виктор поспешил по ступеням вниз, чтобы помочь ему. Он как раз спустился, когда Хейд благополучно ступил на деревянный причал — и тут вспыхнул свет фонаря. — А ну стоять, мартышка! Увлечённый наблюдениями за своим ловким напарником, Виктор проморгал появление двух констеблей. Видимо, они делали обход, а он не видел их, скрытых в тени набережной. Проклятье! — Да тут у нас, я смотрю, похищение энлодского ребёнка! — с удовольствием заявил один из констеблей, надвигаясь на Хейда. Ребёнок плакал и отворачивал от света покрасневшее личико. Виктор сжал кулаки: позиция у него удачная, его не видно. Подобраться к первому со спины... Но тут Хейд в очередной раз продемонстрировал, что роль дамы в беде, смирно ждущей спасения, ему не подходит. Отступив на шаг, он швырнул ребёнка в констебля, словно это был мяч, а потом увернулся от ручищ второго полицейского, скользнул в сторону, будто танцор в пируэте, и помчался к ступенькам. Ловить айрхе в темноте да в тумане — всё равно, что угря в голой руке пытаться удержать, уж Виктор-то знал. Что ж, пора было и ему уносить ноги — всё складывалось удачно, ребёнок попал в руки служителей порядка, Хейд не пострадал. Но не успел он развернуться, как услышал крик, от которого кровь застыла в жилах, а сам он замер на месте. Сзади в него врезался Хейд, и они одновременно развернулись. Луна выглянула меж туч, как любопытная соседка, услышавшая на улице шум. В синеватом призрачном свете ошарашенный Виктор увидел, что констебль держит ребёнка на вытянутых руках, точно ядовитое животное, и вопит не своим голосом. В следующее мгновение ребёнок взорвался изнутри с таким звуком, с каким разбивается переспелый арбуз; во все стороны полетели ошмётки ярко-красной мякоти. Отбрасывая плоть ребёнка в сторону, словно надоевший костюм, наружу выбралась чудовищная тварь, то ли рыба, то ли насекомое — вся в струпьях, ошмётках и наростах. В нос ударил чудовищный запах тухлой рыбы. Теперь вопили уже оба констебля. Второй пятился назад; «достань револьвер, дурень!» — мелькнуло в голове у Виктора, но полицейский явно не в силах был соображать здраво. Тварь разинула пасть, утыканную острыми и белыми, точно рыбьи кости, зубами. Послышался тошнотворный хруст, чудовище мотнуло головой, будто собака, играющая с любимой игрушкой, обезглавленное тело полицейского с глухим грохотом свалилось на деревянный причал, а тварь уже прыгнула на второго. Всё это заняло не больше нескольких секунд, и вот уже тварь, блестя в свете луны белёсыми, ничего не выражающими глазами, подняла изъязвленную морду и уставилась прямо на Виктора. Рот её походил на брюхо выпотрошенной рыбы, ощетинившееся рёбрами. Хейд издал странный звук — что-то среднее между бульканьем и рыданием. Виктор отодвинул его за себя и шагнул вперёд, вытаскивая палаш из ножен. Тварь подобралась, перебирая конечностями, как таракан; Виктор медленно, пружинистыми шагами, двинулся вперёд и чуть в сторону, поводя клинком туда-сюда. Сквозь рыбную вонь он почувствовал запах крови и тут же услышал тихий голос Самозванки. «Убей», — ласково сказала она. «Бей-убивай!» — взвыло в голове. Вместо того, чтобы прыгнуть, тварь вдруг попятилась, махнула хвостом и издала дельфиний клёкот. В её глазах мелькнуло нечто, похожее на страх, и в следующий момент она вдруг развернулась и почти без плеска ушла в воду. Воцарилась тишина. Почти надеясь на возвращение твари, Виктор подождал ещё немного, но что-то подсказывало ему: она ушла в глубину и вернётся нескоро. Всё ещё держа палаш наготове, он обернулся к Хейду, который стоял, согнувшись и упершись руками в колени. — Кажется, меня сейчас стошнит, — пробормотал он. — Дыши глубже, — посоветовал Виктор. Хотел было успокаивающе дотронуться до его плеча, да вовремя вспомнил, как тот шарахается от любого прикосновения, поэтому не стал — с железным лязгом вогнал палаш в ножны и сказал: — Ну, теперь нам точно пора. Пошли скорее. Хейд разогнулся — даже в призрачном свете луны было видно, как он побледнел. Взгляд его упал на мёртвые обезглавленные тела, и он поспешно отвернулся, прижав тыльную сторону руки к губам. Они молча поднялись по ступенькам и поспешили прочь от места происшествия. — Чтоб я ещё раз кому-нибудь помог! — бормотал Хейд, едва ли не обгоняя Виктора. — Сколько раз убеждался — ничего хорошего из этого не выходит! Чуть позже, когда они уже далеко ушли от набережной, он вдруг спросил: — Почему она сбежала? Почему не напала? Виктор неловко пожал плечами. — Не знаю. Дела нашлись? Дети некормленые, муж не... Хейд ткнул его острым локтем в бок и прошипел: — Не смешно, Раймонд. Я вот думаю, что тебя она испугалась. Что ж ты за тварь-то такая? Виктор не нашёлся с ответом. Некоторое время они шли молча, пока Хейд, очевидно пришедший к каким-то выводам, не сказал более весёлым тоном: — Ну, для меня-то выгодно, если самая страшная тварь на моей стороне?Прикосновения
Виктор повернул стул спинкой вперёд и сел на него верхом, устремив пристальный взгляд на Хейда. Тот даже головы не поднял — видно, из того же упрямства, которое двигало им во многих других случаях. Он штопал подкладку сумки в подрагивающем свете керосинки. По стенам, как живые, шевелились тени, и иногда в их сплетении можно было разглядеть то череп с ветвистыми рогами, то очертания бражника. Хейд делал всё, чтобы показать, как он ни малейшего внимания не уделяет Виктору, но заметно было, что движения стали принуждёнными, смуглые руки двигались уже не так быстро. В конце концов он укололся иголкой и охнул, поднял раздражённый взгляд раскосых глаз. — Чем я вызвал такое внимание? — сдержанно поинтересовался он, слизывая выступившую на подушечке пальца каплю крови. — Почему ты шарахаешься от прикосновений? — тут же спросил Виктор. Глаза Хейда на мгновение расширились, он замешкался — видать, подбирал нужную маску. Выбрал ту, которую Виктор ненавидел больше всего: маску лицемерного подхалима. — Я тебя обидел? Прости, — залебезил Хейд, пытаясь изобразить на лице извиняющуюся улыбку. Выходило плохо, и не только потому, что улыбки у него в целом получались жутковатыми, а ещё и потому, что в чёрных глазах отчётливо читалось недоверие. — Не принимай на свой счёт, — елейно оправдывался Хейд, — это моя личная особенность, к тебе никакого отношения не имеет. Виктор терпеть не мог такого Хейда. Таким Хейд бывал с теми, кого собирался обобрать или использовать; с чужими, проще говоря. В душе нарастала детская обида: я, выходит, для него такой же чужой? Виктор понимал, что обида неправомерна. Это всё его собачья натура — привязаться к кому-то, а потом оказаться оскорблённым в лучших чувствах, когда оказывалось, что с другой стороны вовсе не предполагалось доверия. Но сегодня он был не в настроении оставлять Хейда в покое. — Перестань так разговаривать. Неприятно, — сказал он, и глаза Хейда вспыхнули: — Как — так? Вежливо? — Ага. Это не в твоём характере. — А кто тебя сделал спецом по моему характеру? — Вот! Это уже больше на тебя похоже. — Виктор широко улыбнулся, и Хейд чуть смягчился, хмыкнул, снова взявшись за иглу. — Я тебе не продажная девка, чтобы меня щупать. Такой ответ тебя больше устроит? — Нет. Стоило так ответить только ради того, чтобы увидеть возмущённое выражение на смуглом лице. — Почему ты боишься? — настаивал Виктор. — Я не боюсь, ведун. — Хейд опасно прищурился. — А вот тебе стоит бояться. В тебя давно иголку не втыкали? Говорят, она может пройти по сосудам до сердца, и тогда человеку конец… Виктор положил руку ладонью вверх на грубо отёсанный стол, глядя Хейду в глаза. Тот чуть отодвинулся и подобрался, словно настороженное дикое животное. — Раз не боишься — сможешь взять меня за руку и подержать… скажем, минуту. — Ты рехнулся? Это твои ведовские штучки? — Никакого ведовства. Просто рука. Ты же ничего не боишься? — Виктор чувствовал себя человеком, который пытается покормить из руки дикую птицу, а та косится на приманку круглым чёрным глазом, но боится, что её схватят и больше не выпустят. — Я не буду этого делать. Это глупо, — заявил Хейд и попытался вновь взяться за шитьё, но по его напряжённым плечам видно было, что сосредоточиться он не может. Виктор так и сидел, вытянув руку и глядя на него в упор, и Хейд под его взглядом каменел и ёжился. Наконец он снова поднял взгляд и прищурился, на секунду Виктору показалось, что сейчас ему и правда воткнут иголку прямо в середину ладони, но вместо этого Хейд отложил шитьё. — После этого ты оставишь меня в покое? — Ещё как. Лягу спать, и до утра ты от меня избавишься. — Счастье-то какое… — пробормотал Хейд, всё ещё колеблясь. — Не понимаю, зачем тебе это надо, — признался он, и Виктор даже слегка загордился. Не только он терялся, пытаясь разобраться в чужих мотивах! Хейд медленно протянул руку и вложил её в ладонь Виктора. От прикосновения он тут же вздрогнул, второй рукой вцепился в край стола, словно обжёгся и теперь пытался сдержать боль. Неужели это настолько сложно? Виктор сжал небольшую, но крепкую ладонь в своей и посмотрел Хейду в лицо, тот ответил встревоженным взглядом раскосых чёрных глаз, в которых читалась растерянность и что-то вроде испуга. Чего он боится? Того, что подпустит кого-то слишком близко, и его панцирь треснет? — Ну всё, хватит. — Хейд сделал движение, чтобы высвободиться, но Виктор чуть сильнее сжал руку; на мгновение промелькнула мысль, что кости у айрхе, по сравнению с его собственными, тонкие, словно у птицы, сожмёшь чуть сильнее — сломаешь. — Ещё даже двадцати секунд не прошло. Хейд сдался и замер; ноздри у него слегка подрагивали. Виктор не спеша провёл большим пальцем по шероховатым мозолям на его ладони и наконец отпустил. Хейд мигом убрал руку и встряхнул ею, словно кот, попавший лапой в лужу. — Доволен? — буркнул он, отводя взгляд и снова хватаясь за иголку с таким видом, будто это самое важное, что есть в его жизни. — Спокойной ночи, — с широкой улыбкой ответил Виктор и встал, с грохотом отодвинув стул. Хейд метнул на него быстрый взгляд и снова склонился над сумкой; пальцы у него слегка подрагивали. «Ничего, — оптимистично подумал Виктор, вытягиваясь на кровати и сквозь ресницы поглядывая на напарника, сидевшего в окружении золотистого света посреди темноты. — Лет через десять дойдём и до дружеских объятий…»Одеяло для двоих
Говорят, испуганная собака бежит вперёд, крыса — вниз, а кот — вверх. Если верить этой классификации, то Хейд был котом: старался залезть повыше, когда боялся или нервничал — а так как нервничал он почти всегда, то на верхотуре сидел регулярно. Вот и сейчас, возвращаясь в цирюльню и на мгновение подняв голову, Виктор увидел тёмный силуэт на окне. Сидит, Сорока. Лёг бы уже спать, да видать, его поджидает… Спасаясь от смеси дождя и снега, Виктор поскорее поднялся наверх по рассохшимся ступеням. Внутри тоже было холодно, зато не дуло и не капало. Хейд уже слез с окна и устраивал себе спальное место на диване. Наверное, и впрямь только Виктора и ждал, чтобы лечь и урвать хоть несколько часов сна. — Чайник горячий, — буркнул он вместо приветствия и улёгся на диван лицом к спинке, по самую макушку укутавшись в покрывало. Виктор снял насквозь промокшее пальто, пахнущее мокрой шерстью; развесил на стуле. Налил чаю и опустился на стул, грея заледеневшие руки о кружку. Слышно было, как ветер гуляет по заброшенному первому этажу; всё здание вздрагивало, поскрипывало и потрескивало от его порывов. В стекло стучали снег и дождь, по комнате гуляли сквозняки, от которых дрожало и мерцало пламя керосинки. Старая мельница снова встала перед глазами. Ночью в ней было жутко. Потолок уходил ввысь, между балок жили летучие мыши, бесшумно скользившие во тьме, точно бесы. Он вздрагивал от отвращения всякий раз, когда их крылья касались лица. Скрипело водяное колесо, ветер бродил от стены к стене, свистел в щелях, пробирал до костей. Доски второго яруса то и дело скрипели, точно там ходил некто большой, безмолвный и безглазый. Только и ждёт подходящего момента, чтобы схватить мёртвой бледной рукой… Воспоминания были такими яркими, что его даже сейчас передёрнуло. Допив чай, он прикрутил керосинку, быстро разделся и нырнул под одеяло. Как тепло! Пожалуй, даже приятно, что снаружи такой холод стоит, по контрасту ещё уютнее согреться в кровати… А Хейд там свернулся на диване под одним тонким покрывалом. Поколебавшись немного, Виктор окликнул его и дождавшись ворчливого «Чего тебе?», сказал: — Ложись здесь? А то закоченеешь. Хейд ожидаемо ощетинился в ответ: — Тебе там скучно одному, что ли? Так с такими заказами не ко мне, а к весёлым девицам! Виктор закатил глаза. И стоило пытаться? О нём же заботишься, а что в ответ получаешь? Он плотнее завернулся в одеяло, передумав делиться им с Хейдом. Когда-то тот вёл себя по-другому, хотя уже тогда был колючим и злым. На втором ярусе мельницы он устроил им импровизированный шатёр, закрепив на балке старое шерстяное одеяло; притащил матрас. Возвращаясь после поисков еды, усталые, голодные, замёрзшие, с гудящими ногами, они заползали в этот шатёр и принимались разбирать дневную добычу. Внутри шатра горел фонарь, снаружи подступала темнота, в которой что-то вздыхало, скрипело, свистело и шагало, но внутри было светло и тепло, и даже сквозняки не так досаждали — маленький островок безопасности посреди большого, холодного, недружелюбного пространства. Ложась спать, они заворачивались в одеяло, прижимались друг к другу в поисках тепла. — Мои предки в снегу могли спать, если вдвоём, — шептал Проныра. — Застанет ночь охотников в пути — они выкапывают в снегу яму, ложатся лбом ко лбу и так спят… дыханием друг друга согревают. Проныра маленький, даже меньше его самого, но умный, хитрый и ловкий. Злющий, как дикий хорёк, но всё-таки заботится о нём, согревает и кормит… — Эй, Раймонд, двигайся! Я мёрзнуть не собираюсь! — ворвался в его полусонные воспоминания голос взрослого Хейда. Моргнув, Виктор понял, что тот стоит возле кровати и нетерпеливо ждёт, когда ему выделят часть одеяла. Передумал, значит. Не споря, он поделился одеялом, и Хейд улёгся поодаль от него. — Навалишься — получишь в печень, — предупредил он, и Виктор ухмыльнулся. — Даже не сомневаюсь. — Он повернулся к Хейду спиной и закрыл глаза, снова погружаясь в прошлое. В шатре рядом с Пронырой было не страшно, даже когда гас фонарь. Он знал, что защищён, пока Проныра чутко дремлет рядом; его отросшие жёсткие волосы щекочут лицо, но это ничего — отодвигаться нельзя, отодвинешься — и останешься беззащитен перед чудовищами, что бродят вокруг шатра. Вместо того, чтобы отодвинуться, он придвигался ещё ближе, утыкался лицом в густые как шерсть волосы, обнимал Проныру и засыпал, слушая свист ветра и стук дождя по крыше. В реальности Хейд завозился на своём краю кровати, перевернулся и уткнулся Виктору в спину лбом и коленями, согревая сонным дыханием. И хотя Виктора уже давно не требовалось опекать и защищать, его окутало чувство такой безопасности, какой он не испытывал уже давно.