Моя Мишель — Молоды и красивы
Топ держится абсолютно на честном слове, и мне это нравится. Я в целом кажусь себе такой крохотной в облегающем джинсе и черном лонг-сливе; две веревки снизу уязвимо проходятся по обнаженной коже. И красные губы. Куда ж без них. Мне нравится, что вид спереди оставляет крохотную выемку — намек, который все равно не подготовит к шоку моей обнаженной спины. Вы, наверное, решите, что я так разоделась, но накрасилась помадой, то не собираюсь никого засасывать сегодня вечером. Наивно. Мари убеждала меня, что тинт куда более стойкий, чем обычная матовая помада, и не стирается особо. А мы же не хотим запачкать Владика, правда?***
Я съездила домой, поспала дольше шести часов и поняла, что смогу это пережить. И то, что было, и то, что, очевидно, мне еще светит. Я подумала и решила, что Владичка таки вляпался. Может, недостаточно сильно, но порядочно. В целом, если так посмотреть, все наши отношения сводятся к его бесконечным попыткам выскаблить из меня ревность или другие эмоции. Ну и к пьяным зажиманиям, mostly. Надо просто видеть, как он смотрит на меня. Как будто кожу плавит.***
Родная общага встречает радушно — отключенным светом. И собственный телефон приходит в восторг, когда я зажигаю фонарик на последних десяти процентах. Так и тащусь: с чемоданом в одной руке и фонариком в другой, а все равно спотыкаюсь о ступеньки. Может, из-за темноты общага кажется не зловещей, а какой-то выпотрошенной и сдутой. Никого нет даже в моей собственной комнате: Даша как будто съехала на совсем. Темно и холодно, хоть убейся вот прямо здесь, поэтому о разборе сумки даже речи не ведется. Скинув куртку, спускаюсь к девочкам. По комнате островочками разбросаны свечки — не наборные, а разношерстные, собранные из самых дальних закоулков и грозящие своим неудачным расположением спровоцировать пожар. Алиса не делает домашку, потому что у нее сел ноут, но при жалком свете читает потрепанную книжку на французском, Мари — удивительно, но — рисует. — Тебе нормально? — Я если завтра это не сдам — мне пиздец. Сажусь рядом с ней на пол; это, как ни крути, красиво: свечи оттеняют огонь рыжих волос на картине, покачиваются и пытаются поцеловать края холста. — А если спалишь? — Картины не горят, значит, lovers больше нет… — пропевает. — Вроде рукописи. — Это у вас филологов рукописи, а у нас картины. Алиса хохочет, и от ее дыхания огоньки свечей нагибаются. Так и сидим втроем, и дрогнем от холода, потому что дуйчик не работает, а отопления ближайшие несколько недель не предвидится. — Вы ели что-то сегодня? — Пф-ф-ф… — выдыхает Алиса. — Я пила кофе. Мари не отстает: — Я ела бутерброды с майонезом. — Потрясающе.***
Никогда не считала нас анекдотичными студентами, но при варке макарон в темноте других ассоциаций не случается — для верности надо было только глинтвейн или самогон. Шо маємо — те маємо. Общага сжимается до размеров одиноких маячков света, к которым все передвигаются с матом и гроханьем упавшей посуды. — А мы их не переварим? — Мари и Алиса стоят над одной-единственной крохотной кастрюлей, и я, очевидно лишняя на этом празднике жизни, сижу на подоконнике. Мою долю в ужине составляют мамины котлеты и скверные песни. — Ялта, август… — Тогда это будет полный фейл. — И мы с тобою влюблены… Мы не настолько безрукие, вы не подумайте. Просто усталые. Как это всегда в моей жизни — иронично и не к месту — мне приходит сообщение. Нет, не от н е г о, веселее. — Это что? Почему я в беседе «др этой шаболды»? — У тебя же в апреле вроде. 7 человек, 1 организатор — Дина. — То-очно, у Динки же день рождения скоро, — пролистываю участников — странные ники и аватарки, а вот это лицо кажется знакомым. — О, там будет Ванечка? — Кто такой Ванечка, блин? — Алиса вкидывает в воздух, и я хочу ей ответить, но не могу, потому что смеюсь в голос, когда наконец нахожу знакомую иконку среди прочих. Сто лет бы ее еще не видеть.***
Я уже опаздываю, но все равно упрямо тащусь к трамвайной остановке, чтобы промерзнуть там насмерть. Ветер скользит мне под пальто, но мне отчего-то нравится это ощущение продрогшего позвоночника. Как и нравится это отражение в стекле трамвая: мои жертвенно-красные губы, отросшие до плеч волны волос и — мое любимое — серебристые змейки в ушах. От трамвайной остановки идти даже дольше, но я хочу чувствовать каждый шаг на пути в клуб (все уже зашли, я сказала никому не ждать). Методичный удар подошвы об асфальт напоминает о том, что еще есть шанс повернуть назад, сказаться больной и дурой (nothing changes), ты ведь знаешь, что это ничем хорошим не кончится, ты же знаешь, что о н будет там. Но видимо в этом все и дело.***
В каждом отражении я пялюсь на себя, и мне это нравится. Я оставляю пальто в гардеробе и захожу зал в полном боевом снаряжении. Моложе и красивее я точно уже не стану. «Рио» не такой уж большой, и я уверена, что найду их сразу. В уши долбит музыка, и я разом вспоминаю, почему не люблю клубы. Вижу Динку: на тонких бретельках и идентичном честном слове держится ее блестящее платье. Она смеется и строит глазке Ванечке, с которым я тогда сосалась. Значит, где-то есть и о н. — С днем рождения, — я врезаюсь в Дину с поцелуем в щеку и подарком в руке. Я зачем-то продолжаю это действо: Ванечка тянет ручки и мягко обнимает. Владик выпрыгивает как из-под земли — хорошо, что я знаю, что он здесь, и это практически не бьет поддых. Он тоже тянет меня к себе, обнимает. Когда наши тела ударяются друг о друга, я знаю, что он понимает, что я без лифчика; он практически вздрагивает, когда ощущает мою голую спину у себя под пальцами, и это ударяет электрическим зарядом сразу по нам обоим. Меня упаковывают за столик (Ванечка рядом, Владик — напротив) и представляют людям, которых я заочно знаю по иконкам в телеграме. Мы все такие шумные, пестрые, перекрикиваем музыку и друг друга, смеясь практически без остановки. Я умудряюсь заказать себя какой-то до тошноты банальный коктейль, типа апероля, и краем глаза (не палиться напрямую, не пялиться) вижу, что Владик перекатывает из руки в руку что-то темно-пузырящееся и на вид крепкое. — Смотри-смотри, — Дина намерено приспускает бретельку — та торопится слететь и так, но мне и без этого видно, как под ее ключицей распускается ветка. — Вчера набила. — Ва-а-ау. А тебе разве можно пить так рано? Дина хохочет и тянет что-то розовое из трубочки. — Дай гляну, — я не уверена, что они в принципе знакомы достаточно близко, чтоб Владик так раскованно пробегался пальцами по ее коже, параллельно закручивая неприятные узлы внизу моего живота. Теперь мы играем в такие игры? Господи. Холод коктейля разбрасывает по моему телу мурашки, и я знаю, что он смотрит на меня. Не может не смотреть. — Какой у нас план? — Ванечка продвигается на такой ощутимый миллиметр ближе. — У нас был план? — Напиться и куражиться. — Это извечный план, — я проговариваю это, и все смеются. Даже Владик усмехается. Пока парни пытаются разобраться, что будет дешевле: заказать «барабан» с энергосом или сбегать в атб, мы с Динкой звеним коктейльными стаканчиками. — Ты водку будешь? — Ванечка наклоняется ко мне, клюет носом волосы. Он пахнет цитрусами и виски, и мне почему-то это не нравится. Дина шипит: — Помилуйте, разве я позволил бы себе налить даме водки. Господи, оставьте мне хоть какой-то шанс не закончить этот вечер у н е г о на коленях. — Я по коктейльчикам сегодня. Чувствую себя утонченностью до краешков ногтей, держу обнаженный позвоночник ровно, обволакивая алостью губ трубочку. Ничего в этом мире не пьянит так, как осознание, что ты молода и красива. — Может, сыграем? — вставляет кто-то, но мы его не слышим; он повторяет. — В бутылочку? Смех проносится по рядам, и у нас даже нет бутылки. Как же он, сука, пялится.«люби меня до синяков».
Меня уводят танцевать, скорее ритмично дергаться в красном свете, но это не то: я хочу двигаться плавно, как змея, выблескивающая в моих серьгах, подпевать Сюзанне и смотреть е м у прямо в глаза. Его даже рядом нет. Вы, наверное, думаете, что я совсем помешалась. Но вы никогда не видели, как моментально он смещает фокус внимания на себя, притягивает и крадет воздух. Апероль заканчивается, и я пробираюсь к барной стойке сквозь пеструю толпу. Первое, что бросается в глаза, — дракон, обвивающий шею бармена; я звеню змейками. Он нордически красив, с колечками в косичках и англо-саксонским носом, и улыбается. Мне. — Что я могу вам предложить? — М-м-м… — я не планировала этого, но, — секс на пляже? Думаю, девушкам с красными губами прощают и настолько отвратительный флирт. Я даже не знаю, что в этом коктейле, кстати. — Надеюсь, вы пьете или делаете отметку каждый раз, когда так шутят. От желания провалиться под землю меня спасает только то, что он снова улыбается. Смотрите, я не совсем потеряна, я могу кадрить не только школьников и страдать в холодных общагах. — Тебя хоть на минуту оставить одну можно? — выползает из ниоткуда. — Чтобы ты не нашла себе кого-то. Я слышу его достаточно хорошо, но такая неприкрытая близость при обороте головы все равно обезоруживает: — А надо было искать только тебя? — Ну хотя б меня тогда. Как в вульгарном анекдоте про тройничок, Владичка и Ванечка стоят по обе стороны от меня, облокотившись о барную стойку. На барной стойке, наверное, не очень удобно. Я оплачиваю свой «секс на пляже», без бармена, но с водкой, что лучше, чем совсем ничего. Ванечка приобнимает меня, ведя ладонью вдоль позвоночника, задерживаясь на линии воображаемого лифчика, которого на мне нет. Да, теперь мы играем в такие игры. — Мы решили сыграть в «правду или действие». — Серьезно? — титанические усилия прилагаю, чтобы не коситься на н е г о, пока улыбаюсь Ванечке — он нагибается ко мне, шепчет в волосы. Апельсиновый сок вместе с водкой горчат на языке, и это хорошо; красность губ обещано держится и волнует всех в радиусе нескольких метров. В этот раз о н садится рядом, чтобы едва касаться своей кожей моих рук под тонкой тканью кофты и дразниться запахом. Нам всем неоправданно весело и слито, как будто мы знакомы сто тысяч лет (большую часть имен я узнаю, пока Олег вбивает их в приложение) и собираемся так каждый понедельник. И каждый раз как последний, пока мы молоды и красивы. Поэтому на вопрос об уровне все единогласно выкрикивают hot. — Дин, правда или действие? — Действие. — Дай пощечину игроку Андрей. Мы встречаем это предложение громким «о-о-о», пока Андрей заглядывает в телефон, чтобы точно убедиться. Изящная картина: Динка кокетничает, заигрывает с ним ладонью, смеется. Наконец она слегка размахивается и ударяет, даже по внешнему виду несерьезно. Мне нравится ощущение, что я вижу всех как будто вполовину, их режет разноцветность софит, подчеркивая скулы-плечи-изгибы, заставляя меня задыхаться от красоты происходящего. — Дора, твоя очередь. Тебе только правду. Когда ты в последний раз испытывала оргазм? — Пф-ф-ф… — мои руки тянутся к телефону, и все смотря на меня, даже о н. — Ты записываешь их, что ли? — Отмечает как праздники, — родной яд мне под кожу, спасибо, Владик. Деловито открывая календарь, я возвращаю ему и всем спокойным тоном: — У меня есть таблица в экселе, где я собираю лидеров и расставляю оценки, последний… — кобальтовые простыни скомканы в руке, о н шепчет мне что-то на ухо, пальцы скользят по коже… — четырнадцатого числа. Владик прячет ухмылку в стакан. Или не прячет. Он выучил это на память или что? В коктейле остается чуть меньше половины, но спиртовая горечь не торопится давать в голову (или мне это только кажется). — Вань, правда или действие. Как истинный гусар выбирает действие. — Выпей по глотку из каждого напитка на столе. Ванечку провожаем сочувствующим взглядом и рассказом Дины, как она однажды пила похожую мешанину прямо из тазика на каком-то сумасшедшем фесте. Ванечка отчего-то решает шлифануть водку с энергосом, пину коладу, синюю ликерную субстанцию и куба либра моим сексом на пляже. Пьет из моей трубочки, пока я держу для него стакан, и в глаза пялится так, как будто поцелует вот прямо сей_час; послевкусие смеси приходится додумывать, дорисовывать на языке. Еще не вечер, собственно. Очередной раунд коктейлей приносит мне тонну информации, без которой я определенно смогла бы выжить: сколько парней было у Динки, насколько скверно Леша (или как там его) имитирует оргазм, какая любимая поза у Владика (при участии какой-то шаболды справа от него), и еще бесконечное количество пикантных деталей из чужих жизней, мелькающих перед моими глазами, как фрагменты калейдоскопа. Вам стоит знать, что Ванечка не убрал руки от выступающей линии моего позвоночника. Также стоит запомнить, что Владик поднимал на нас глаза каждые тридцать секунд. — Правда или действие? Мы все в упор отказываемся брать правду, потому что все вокруг взывает безумствовать, если в этой молодости и красоте ничего, кроме безумства, нам не остается. Владик, можно подумать, исключение. — Поцелуй игрока Вику. Законы жанра, которым подчиняется наша второсортная история, не спешат сводить нас вместе в околоэротическом сеттинге. Но мы подождем. Я не могу отвернуться не только потому, что это отчаянное палево, но и по внутреннему ощущению мазохизма: вот о н, целует других девушек, как до и после тебя, точно так же придерживает их за шею, может даже оттягивает нижнюю губу зубами. И э т о г о ты хотела? Требовать от себя не смотреть на них — невозможно, пока они так красиво выглядят вместе, не спешат, чтоб их, отлепливаться друг от друга, но все равно — прекрасные, как античное искусство. Пиздец. Сжаливаются надо мной и разъединяются, но от смерти меня спасает не это, а взгляд Владика, вбивающийся в меня сходу. Выискивая реакцию и, скорее всего, находя. Хочется сразу отметить, что мы не отказываемся от всего неловкого и близкого, что нам предлагает суровая случайность разработчиков, иначе какой смысл тогда. Разве что Динка мгновенно заявляет, что не «снимет с себя какую-то вещь», потому что все, что на ней сейчас есть — по ее же заявлениям — это блестящее платье и трусики от Victoria’s secret. Мы не проверяем. — Расскажи историю, за которую тебе максимально стыдно, — летит в сторону Софы, которая несет для меня коктейль, — он мутновато-белый, я даже не знаю, что там, но тем лучше. Весь рассказ Софи у меня уходит на разгадку этой до боли знакомой терпкости и попыток на смотреть на Владика, пока голова заигриваюше опущена на ваничкино плечо. По моим прикидкам, никто не облизывал друг друга уже как три раунда подряд, поэтому, когда Ванечка выбирает действие, это проносится по телу неясной тревожностью. — Оставь засос на теле игрока Дора. Место выбери сам. — Блять. Это, конечно, я. Никому старше 15 не нравится ходить с засосами. — Я что, буду как школьница теперь? — А когда ты не как школьница? Я показываю Вадику средний палец, отчего все присутствующие стареют на 5 лет и ловят вайбы 2016 года. Жаль, что на мне не декольте, чтобы я могла спрятать засос поглубже, но самое низкое, что Ванечке достается, — это шея у подножия ключиц. Его губы приятные, как и тогда, и ощущаются на теле точно так же, но далеко не так остро, чтоб умирать прямо сейчас. Зато я могу видеть в отражении рядом изящную опрокинутость собственной головы и плавные движения его темной макушки; позволяю себе запустить туда пальцы и двигаться с ней в такт. Щекотно и хорошо в том самом смысле, когда прикосновения — отчаянная нужда почувствовать себя живой и бурлящей, как молодость. Интересно, Владику это тоже кажется аморально-красивым, или ему плевать? — Done. Когда он отодвигается, напоследок припечатывая след осторожным поцелуем (мурашки), я ощущаю странный холод отсутствия. И думаю, может я и проскочу сегодня. — Шо там, полная красота? Чтобы переключить фронталку, мне приходится мельком смотреть и прямо перед собой — на Владика и его утопленное в стакане лицо. До дна. — Вань, от души, — свежее гематомное повреждение расцветает вишнями, рябит на бледной коже. — Как мне теперь работать? — На вебкаме. Нахожу глазами Софу (отчего-то), и она смотрит понимающе, но не трагично, потому что нашла, блин, повод пострадать, но это лучше, все, что угодно, лучше, чем о н. — Я бы завела на полном серьезе аккаунт на онлифанс, — Динка болтает соломинкой в коктейле, и его закручивает ярко-красный вихрь. Задумываюсь: — Смотря за сколько. — Не, ну если бы ты вела свои уроки в белье, я бы платил в два раза больше, — Владик информирует меня и всех окружающих, вызывая вспышки смеха. Вечная, избитая тема. Курить хочется абсолютно массово, и мы одним целым движемся в узкий коридор входа. Передаем друг другу сигареты, глотаем дым. Я знаю, что о н неизменно рядом, неотрывно смотрит, негласно связывая. — Правда или действие. Я выдыхаю действие, и кто-то-очередной запускает рандомайзер. — Сделай так, чтобы у игрока Влад пошли мурашки по телу. — Могу сделать так, чтобы игрок Влад пошел нахер. Смех прокатывается по нам волной, и никто даже не думает, что я откажусь. С какой стати (ничего, кроме безумства, сердце мое). Выбрасываю сигарету на пути к нему в попытках рефлексии — это не злой рок или фатальная случайность, мы просто одни из многих за сегодня, вот и до нас законы жанра докатились. А сердце колотится абсолютно уникально. Стыдно — я не знаю, что ему нравится, потому что все пространство до этого было занято мной и моими рваными вздохами. Единственный выдох, пойманный собственными губами — я вжимаюсь в него бедрами, пальцами, грудью, пока губы шелестят от шеи до уха. Владик не смотрит, как будто ему наплевать, но я знаю, что нет; он резонирует дрожью даже когда я еще не подошла. Рука скользит вдоль его шеи, палец сползает под горлышко толстовки, и я чувствую, как дергается его кадык, когда Владик затягивается. Его запах. Я погружаюсь в этот вакуум незамедлительно, камнем — вниз, к нему, к знакомой, но такой далекой коже. Мне не нужно приподниматься, чтобы поцеловать его в шею. Начинаю у самого краешка одежды, и пульс под моими пальцами ускоряется. Влажными следами — выше (едва уловимое ощущение чужих рук у обнаженной спины, но Владик осекается). Он может ощущаться так и только так — только с вспышками под кожей, только дрожью выступающего позвоночника, только с неумением остановиться вовремя или вообще. Еще выше — к челюсти и впадинке за ухом. Владик стонет. Ненатурально, конечно, чем вызывает новый взрыв смеха. — Enough. Я даже не успеваю вернуть ему «as you wish», как Владик догоняет едва слышимым: — For now. Видимо, никаких шансов /на сегодня/, господи.